Глава 3.3

Подчиняясь мертвой тишине библиотечных залов, он старался ступать как можно мягче, но все равно рассохшийся паркет настолько звучно скрипел под ковриком, что, казалось, весь мир должен был услышать о том, что Андрей Лосьев перешагнул порог библиотеки Крымского медицинского университета.

Неуверенной походкой он обошел длинные ряды стеллажей, и только в дальнем углу обнаружил стол, заваленный папками, за которым, впрочем, никого не оказалось. Он нетерпеливо заглянул в несколько ближайших проходов, но и там не было никого. И вообще, читальный зал пустовал, он не видел ни одной живой души. За дверью, ведущей в хранилище, раздались торопливые шаги, и оттуда появилась сухопарая, но зато явно интеллигентная дама в очках с толстыми стеклами. Вопросительно уставилась она на единственного посетителя. Он понял, что немедленно должен что-то придумать, но поскольку придумывать что-нибудь хитроумное было все же поздновато, то пришлось спросить напрямик, не значится ли в библиотечной картотеке имя профессора Вержбицкой. Библиотекарша с готовностью ответила, что сейчас проверит, и начала выдвигать один за другим длиннющие ящики, в которых, судя по всему, и размещалась картотека. Что-то, как видно, ей удалось найти, потому что она запомнила взятый из карточки номер и ушла в архив, попросив подождать минут пять.

На самом деле отсутствовала она гораздо дольше. За это время он дважды обошел стеллажи, забитые книгами. Поразительно, сколько всего, оказывается, издано в области медицины, и если бы все, что написано, да еще помогало лечить, то, вероятно, сейчас не осталось бы ни одного больного.

Наконец вернулась библиотекарша. Под мышками у нее было несколько толстых подшивок в грубом переплете и с пометками: 1948, 1949, 1950 г.г.

– Кое-что есть, – сообщила она.– Вам еще повезло, у нас не хватает площадей, поэтому выпуски более чем тридцатилетней давности мы уничтожаем. Считается, что они потеряли свою актуальность.

Хотя это не входило в ее обязанности, она помогла ему отыскать нужные места. Пожелтевшие страницы веером вылетали из-под ее натренированных пальцев.

Профессор Вержбицкая опубликовала серию статей о кардиальной астме. С волнением вчитывался он в строки, выведенные бабушкой, на которую Ксения едва не молилась. Мало что в них он понимал. Одно неоспоримо: ни единым словом не упоминалось там о биополях. Ксения сказала, что бабушка посвятила этому жизнь. Ну хоть бы какой намек!

Он закрыл последний альбом.

– Здесь все работы профессора Вержбицкой?

– Других у нас нет. А если что и было, то давно уничтожено. Это все, что сохранилось.

А может, подумалось ему, и верно, что вся ее жизнь была заключена в той единственной рукописи, о которой упоминала Ксения?

– Какая у вас тема? – вдруг спросила библиотекарша.

– Что? – не понял Андрей.

– Название вашей диссертации. Или что там у вас?

– Ах, вот вы о чем. Ну, это связано… с биополями.

Она с озадаченным видом уставилась в потолок.

– Нет, знаете, – наконец призналась она сконфуженно, – такие публикации мне не попадались. А я работаю здесь уже почти пятнадцать лет. Следует признать, вам не повезло с выбором темы. В нашем университете чаще всего диссертации защищают по сердечно-сосудистым. Это уже традиция.

– Да, конечно. Извините за беспокойство, – он хотел вернуть ей последнюю подшивку, как вдруг ему пришла в голову удачная мысль.

Он снова нашел страницу, которая только что была у него перед глазами. Перед заглавием, там, где обычно стоит имя автора, рядом с фамилией Вержбицкой была еще одна, на этот раз он постарался ее запомнить: Гринберг. А. Гринберг. Андрей повторил ее про себя несколько раз, чтобы не забыть. Этот Гринберг был соавтором Вержбицкой, значит, он должен был знать, чем она там занималась на самом деле. Возможно, он один из ее ассистентов, выполнявших всю черновую работу. Так или иначе, но это единственная статья, написанная ею в соавторстве с кем бы-то ни было.

– Кто такой Гринберг? – спросил он в надежде, что библиотекарша, проработавшая пятнадцать лет на своем месте, могла о нем что-то слышать.

– Если – Анатолий Александрович, то это – профессор нашего университета. Впрочем, он уже на пенсии. В таком возрасте пора позаботиться о собственном здоровье.

– Вы знали его?

– Не очень. Иногда он приходил, чтобы, как и вы, пролистать подшивки давних лет. Но мне кажется, у него это было только приступом ностальгии. Я не замечала, чтобы он с ними работал, как молодые аспиранты – с карандашом и тетрадью. Старческая болезнь. Что и говорить, вовремя ушел на пенсию.

– Где бы я мог получить его адрес?

Она неуверенно пожала плечами.

– Попробуйте обратиться в отдел кадров.

*****

Андрей последовал ее совету, только на этот раз представился журналистом. Седому, с ветеранскими колодками на пиджаке начальнику отдела кадров понравилось, что их забытое поколение вновь привлекло внимание прессы, и он собственноручно поднял личное дело профессора Гринберга.

Профессор жил в старой части города, в районе улиц Желябова и Жуковского, в доме дореволюционной постройки. Годами здесь ничего не менялось, и, очевидно, это соответствовало его образу мыслей, с той лишь разницей, что он был современником Кирова, а не Жуковского. Солнцу, пытавшемуся заглянуть в узкий, выложенный плитами дворик, кажется, еще ни разу не удалось коснуться земли, поэтому тень, прохлада и сырость хозяйничали здесь в любое время дня.

Андрей нажал на кнопку звонка и долго прислушивался к шаркающим шагам. Они затихли под самым порогом, а в центре глазка померкла светящаяся точка – его разглядывали. Истекали секунды. Он забеспокоился: откроет ли хозяин незнакомому человеку? Испугавшись, что тот захочет прикинуться глухим, он наклонился к глазку и громко сказал, всматриваясь в его темное отверстие:

– Не бойтесь. Я журналист. Ваш адрес мне дали в университете. Я напишу о вас статью.

Услышал тот или нет, но колебание разрешилось в пользу гостя. Дверь осторожно приоткрылась. В образовавшуюся щель полубезумными глазами опасливо разглядывал его какой-то старик. Его голова казалась вдавленной в плечи, а из-за ушей топорщились поседевшие остатки шевелюры. Воротник фланелевой рубашки был наглухо застегнут.

– Анатолий Александрович, я журналист. У меня к вам несколько вопросов. Вы позволите войти? – настоял Андрей, видя, что тот не горит желанием открыть дверь пошире.

Хозяин как бы нехотя, но все же впустил его в квартиру. В нос сразу же ударил специфический прелый запах, как бывает, если подолгу не открывать окна. Комнату с задвинутыми занавесками преждевременно окутали сумерки, сгущаемые старой, почти антикварной мебелью черного цвета. Тишину и покой подчеркивало мерное тикание настенных часов.

– Я вас слушаю, – проворчал хозяин, не позволив ему закончить осмотр помещения. Его голос был такой же скрипучий, как и пересохшие ступеньки деревянной лестницы, по которой Андрей поднимался только что.

Гринберг наполовину выдвинул один из стульев, окружавших овальный стол. Он сразу «поехал», как только Андрей на него сел. Профессор, по всему видно, не собирался долго терпеть незваного гостя. И куда он только время девает, недоумевал Андрей. Он начал с дифирамбов университету, надеясь прежде всего снискать расположение собеседника. Мимо. Старик равнодушно выслушал справку о достижениях региональной медицины, полученную им в стенах библиотеки. Тогда он заявил, что прочел одну из его статей, имея ввиду написанную в соавторстве с Вержбицкой, и при этом дал понять, что ему известно, насколько сделавшие себе имя ученые любят использовать чужой труд, и что упомянутая статья, вышедшая при участии обоих, выгодно отличается от остальных, написанных ею одной.

Старик немедленно оживился. Теперь Андрей знал, на чем следует сыграть. Глаза старого профессора, оказавшиеся не такими уж и безумными, заблестели, когда он окунулся в воспоминания.

Улучив момент, Андрей задал ему вопрос о биополях. Тот крайне удивился.

– Биополя? Вы хотите сказать, нетрадиционная медицина? Боже упаси! Разве вы не знаете, как в то время к этому относились? Кто бы взял на себя такую смелость?

– Возможно, поэтому Вержбицкая и не хотела никого посвящать в свои исследования? Надо полагать, она работала одна?

– Ерунда, – категоричным тоном возразил профессор. – Ей непременно понадобилась бы лаборатория со всем оборудованием. Простите, вам трудно понять, вы не специалист. Но поверьте, биополе невидимо и неслышимо, оно неощутимо на запах, уловить его можно только с помощью приборов, тестирования, химических анализов и тому подобное. В одиночку никакой гений с этим не справится. А уж я-то смею вас заверить, что наша группа этим не занималась. Двадцать лет… почти двадцать лет я безропотно работал на нее, пока не стало очевидно, что потерянного времени уже не возместить. У меня был самый лучший диплом. Блестящая перспектива. Поэтому-то она и пригласила меня к себе! Мне завидовали. Подумать только, не каждому выпадала такая честь – работать у самой Вержбицкой! Но вот прошло двадцать лет, и оказалось, что я – никто.

– У вас была серьезная причина, чтобы ее возненавидеть.

– Безусловно. Но в определенном возрасте человек перестает думать о мщении. К тому же, следует отдать ей справедливость. У нее был редкий организаторский талант. Да, она использовала всех, кто с ней работал, она питалась нашими умами, она вынимала из них буквально все. Но при этом невозможно было чувствовать себя ущемленным. Купаясь в лучах славы, она не забывала при этом с самой очаровательной улыбкой напомнить каждому о том, что без его помощи она бы ничего этого не достигла. И самое поразительное, что такого признания оказывалось вполне достаточно, чтобы человек ушел удовлетворенным… – Гринберг что-то вспомнил. – Минуту!

Он долго копошился в соседней комнате, наконец, шаркая по полу, вернулся с фотографией в руке.

– Вот, – протянул он ее Андрею, – взгляните-ка.

Это был черно-белый, в фигурной рамке – давно таких уже не делали, – групповой снимок на фоне главного корпуса. Внизу – пометка, та же, что и на подшивке в архиве университета: 1949 год. Послевоенное время… Подобранные кверху прически, плотно облегающие платья, широкие штанины. В глазах – восторженный идеализм.

По центру – красивая женщина, отдаленно напоминающая Ксению. Но это было сходство лебедя с «гадким утенком». К ее платью приколота алая роза, он не мог знать ее цвет, но был в этом абсолютно уверен. Rosa rubra flos amoris. Алые розы – цветы любви. Так говорят на языке медиков.

Ноготь профессора уперся в крайнюю фигуру щуплого молодого человека в пиджаке с воротничком навыпуск – самого молодого и единственного, кто не был при галстуке.

– Это ваш покорный слуга, тогда еще только аспирант, – сказал он растроганно.

Через одного была профессор Вержбицкая, женщина с приколотой розой.

– Тут вся группа. В живых никого не осталось, я один.

Широкоплечий мужчина лет сорока, стоявший рядом, обнимал ее за плечо.

– Симпатии, кажется, распределяются не в равной степени, – заметил Андрей.

– Вы правы, – согласился старик. – Они поженились через месяц. Это ее второй муж.

– Второй, а кто же был первый?

– Ее бывший сокурсник. Ну, знаете, как это бывает. Первая любовь. Пылкие чувства слишком быстро гаснут. Он хотел с ней развестись, она была против. Он уехал, она – за ним…

– Но все же они развелись?

Старик выдержал паузу.

– Все разрешилось само собой. Он умер.

– Понимаю, каково ей было это пережить. Но ведь здесь она красавица, верно? Почему бы ей снова не выйти замуж? Итак, вы сказали, этот человек был ее вторым мужем? – переспросил Андрей, показывая на фотографию.

– Но не последним. К сожалению, они не прожили вместе и двух лет.

– Что произошло?

Старик развел руками.

– Никто не знает, сколько ему отведено жить.

Андрей понимающе кивнул головой.

– И тогда она вышла замуж в третий раз?

– За одного юриста. Впрочем, он был не из нашего круга. Я его видел только однажды, на свадьбе. Ни до, ни после этого мы больше не встречались.

– И что? Наконец, обрела она свое счастье?

Профессор вздохнул.

– Этот брак продлился, кажется, на год дольше. Сильная женщина, пережила троих. Три замужества, и все… принесли ей столько страданий!

– Как! И этот – тоже?!

– Успокойтесь, все они умерли своей смертью.

– Все трое?

– Это совпадение. Как и то, что, на первый взгляд, все отличались отменным здоровьем, занимались спортом, ну и тому подобное. Просто однажды приходит момент, и мы обнаруживаем, что перешагнули некую черту, за которой – неуверенное ожидание. У того, кто перед вами на фото, оказалось слабое сердце. Этот диагноз ставил я сам, – он развернул к себе фотографию, всматриваясь в живого, здорового мужчину. – Как сильно болезнь меняет людей! Когда я видел его в последний раз, на нем и кровинки не осталось! Это было за месяц до его смерти. Но, когда я стал прослушивать его грудную клетку, то подумал, что уже сижу возле трупа – он был совершенно холодным, как мертвец.

Андрею сделалось не по себе. Он взволнованно заерзал, стул под ним опасно качнулся, только что не упал.

– А что, разве так бывает?

– Это мог быть посторонний эффект воздействия лекарств, – неуверенно ответил профессор.

Пожалуй, старик рассказал все, что знал.

– Мне пора идти, – заявил Андрей, вставая. – Был рад нашему знакомству. Вы мне очень помогли.

– Теперь вам будет о чем написать?

Он совсем забыл, что представился журналистом.

– О да, конечно! – подтвердил Андрей.

*****

Свет горел повсюду: в спальне, в прихожей, в кухне и даже в ванной. Настенное бра – и то полыхало сквозь красный абажур, стараясь заглянуть в трюмо, игравшее отражением огней. Словно гости, которые только что наполняли квартиру, при звуке его шагов попрятались по углам, чтобы сделать ему сюрприз.

Он погасил свет в ванной, затем на кухне, но прежде удостоверившись, что ни там, ни там никто не прячется. Один за другим щелкали выключатели. Сухой треск одиноко, будто выстрел из спортивного ружья, звучал в абсолютной тишине.

Ксения спала за столом, уронив голову на скрещенные руки. Она не слышала, когда он вошел, и была похожа на ребенка, которого сон сморил в середине игры. Так крепко спать, мог, наверное, только тот, кто не спал по меньшей мере две ночи подряд.

Андрей осторожно взял ее на руки и перенес на кровать. Голова запрокинулась назад, и, всмотревшись в линии ее лица, он попытался еще раз произвести сравнение с бабушкой, которую видел на снимке у профессора Гринберга. Определенно, Ксении было далеко до нее, но изначальное сходство все же существовало.

– Милый, – слабый, но облегченный вздох сорвался с ее губ. – Наконец… Я так долго оставалась одна…

Других слов он не разобрал. Веки дернулись в безуспешной попытке открыться. Потом дыхание выровнялось – она опять уснула.

Он устроился в кресле, подмяв под себя подушку. Выбранная им поза не менялась, он боялся, что кресло может заскрипеть и в этот раз уж точно ее разбудит. Однако свежие впечатления не позволяли ему расслабиться, а тем более уснуть. Мысли носились вихрем, одна на смену другой, хотя со стороны казалось, будто он спал.

Серебристый свет луны оставлял на белой простыни беспокойную тень от ветви платана. Ночь была полна звуков, как никогда. В каждом шорохе ему слышались крадущиеся шаги Тихона. Не исключено, что он уже совсем близко, тут, за дверью, поджидает, когда притупится его внимание. Эта мысль отогнала подкравшийся было наплыв сонливости.

Сопение, доносившееся с кровати, внезапно прекратилось. Несколько мгновений длилась тишина, даже в пении сверчков, точно по сговору, наступила долгожданная пауза. Вдруг он понял, что Ксения уже не спит. Не открывая глаз, он почувствовал на себе ее внимательный взгляд, от которого ему почему-то стало чуточку неуютно.

Она поднялась с кровати – он хотел было что-то сказать, чтобы она не сочла его уснувшим на дежурстве, но его остановило то, с какими предосторожностями она это сделала: легонько, на цыпочках, оберегая его сон, как он только что – ее. Пожалела! Днем-то он не успел отдохнуть. Ездил в библиотеку, а затем к профессору. Правда, ей он все-таки не отважился признаться. Сказал, будто пошел за допуском к соревнованиям, хотя это была примитивная ложь, поскольку соревнования давно закончились. Впрочем, Ксения знать этого не могла и принимала все за чистую монету.

За эту ложь он уже откупился букетиком роз, дожидавшимся ее восторга в стеклянной вазе на тумбочке. Он решил отложить «пробуждение» до того момента, когда она подойдет к вазе и, погладив нежные лепестки, прошепчет нечто вроде: «я знаю, ты меня еще не разлюбил». Украдкой он сможет понаблюдать, как стекают слезы умиления по ее щекам.

Но она, кажется, не обратила на розы никакого внимания. Ее шаги замерли в прихожей. Андрей с удивлением и неизбежным разочарованием открыл глаза и увидел ее со спины, возившуюся у входной двери. Глухо звякнул проворачиваемый ключ. Загремела повисшая цепочка. Куда это она? Но дверь осталась неподвижной. Ксения все так же, на цыпочках вернулась обратно и легла в постель, даже не взглянув туда, где стояли цветы.

Боясь пошевелиться, Андрей полулежал в позе, ставшей вдруг ужасно неудобной, и дрожал, поддавшись неизвестному страху. Ксения никуда не собиралась уходить, это ясно, она лишь оставила незапертой дверь. Но зачем? Или, точнее, для кого?