Французская исследовательница Сюзанна Рот выделила основные качества, характеризующие «образцового» искателя приключений: непредсказуемость, импульсивность, сосредоточенность на сегодняшнем дне, вера в удачу, доходящая до суеверия, богатая фантазия, прожектерство, смелость, решительность, даже жестокость, эгоцентричность и общительность, любовь к внешним эффектам, обманам, мифотворчеству, к игре, умению плести интриги.
Золотым веком для авантюристов был XVIII, когда они вращали рулетку мировой истории. Джон Лоу, неизвестно откуда явившийся шотландец, своими ассигнациями разрушил банковскую систему Франции. Шевалье Д'Эон, переодевшись в женское платье, руководил международной политикой. Маленький круглоголовый барон Нейгоф стал первым королем Корсики. Калиостро, деревенский парень из Сицилии, видел Париж у своих ног, хотя долго не мог научиться грамоте Сен-Жермен, маг без возраста, пользовался неограниченным влиянием у короля Франции. Пугачев под именем Петра III поднял народный бунт и заставил трепетать Екатерину II. А еще были Беньовский, княжна Тараканова, Ванька Каин, Тренк, Бонневаль, Кингстон, Занович. Воистину, золотой век для авантюристов…
Они любят рисковать и стараются в собственных авантюрах подчинить себе окружающих. Это умение и настойчивость могут привести таких людей не просто к победе, но и к очень серьезным успехам Луи-Бонапарт, к примеру, стал сначала президентом, а потом императором Франции.
Они могут появляться под чужими именами. Самозванчества никак нельзя назвать чисто русским феноменом, однако ни в одной другой стране это явление не было столь частым и не играло столь значительной роли во взаимоотношениях общества и государства. В XVII столетии на территории Российского государства действовало около 20 самозванцев, век же восемнадцатый знает примерно 40 случаев самозванства Причем они часто так «врастали» в свою роль, что в самом деле начинали отождествлять себя с тем, за кого себя выдавали Так, Пугачев плакал, когда разглядывал привезенный портрет царя Павла, чьим сыном себя считал
Они выходят в море, чтобы испытать судьбу. Пираты и их сокровища породили целое направление в приключенческой литературе. Впрочем, приключения, выпавшие на долю морских разбойников, существовавших в действительности, нередко превосходят любой авантюрный сюжет.
Они строят финансовые «пирамиды», плетут политические интриги, создают свои религии, шпионят, подделывают произведения искусства, продают Статую Свободы и Эйфелеву башню.
Стефан Цвейг писал об авантюристах: «Они носят фантастические формы какой-нибудь индостанской или монгольской армии и обладают помпезными именами, которые в действительности являются поддельными драгоценностями, как и пряжки на их сапогах. Они говорят на всех языках, утверждают, что знакомы со всеми князьями и великими людьми, уверяют, что служили во всех армиях и учились во всех университетах. Их карманы набиты проектами, на языке – смелые обещания, они придумывают лотереи и особые налоги, союзы государств и фабрики, они предлагают женщин, ордена и кастратов; и хотя у них в кармане нет и десяти золотых, они шепчут каждому, что знают секрет приготовления золота. При жадном дворе они показывают новые фокусы, здесь таинственно маскируются масонами и розенкрейцерами, там у каждого князя представляются знатоками химической кухни и трудов Теофраста. У сладострастного повелителя они готовы быть энергичными ростовщиками и фальшивомонетчиками, сводниками и сватами с богатыми связями, у воинственного князя – шпионами, у покровителя искусства и наук – философами и рифмоплетами. Суеверных они подкупают составлением гороскопов, доверчивых – проектами, игроков – краплеными картами, наивных – светской элегантностью, – и все это под шуршащими складками, непроницаемым покровом необычайности и тайны – неразгаданной и, благодаря этому, вдвойне интересной…»
Именно этим людям посвящена настоящая книга.
Мидийский маг (жрец). Выдал себя за тайно убитого Камбисом младшего сына Кира – Бардию (522 год до н.э). Свергнут и убит заговорщиками во главе с Дарием I.
Персидский царь Камбис, сын царя царей Кира, имел характер гневный и мстительный. Считая своего брата Бардию соперником, он приказал тайно умертвить его. Когда же это было сделано, щедро наградил убийц и на радостях устроил в своем дворце пир. Музыканты играли, певцы пели, поэты читали свои стихи – все славили мудрого и милостивого владыку.
Прошли дни. Камбис и думать забыл об убитом брате. Он царствовал, творил суд и расправу, принимал послов и вел войны. Когда Камбис завоевал Египет, его бессмысленная, тупая жестокость не знала предела. Он разрушал храмы египтян, убивал их священных животных. Как гласит одна египетская надпись тех лет, «величайший ужас охватил всю страну, подобного которому нет». Но боги, казалось, только ждали момента, чтобы покарать святотатца. И вот момент этот пришел
Убитый Бардия восстал из мертвых.
В то время в столице Персии жили два брата, владевшие тайнами магии. Одного из них Камбис на время своего отсутствия назначил управляющим царским двором. Его брат, маг Гаумата, внешне очень походил на убитого царевича.
Управляющий решил воспользоваться этим сходством Он уговорил брата занять царский престол под именем Бардии и взять власть в свои руки. После этого во все стороны были разосланы вестники с призывом к подданным признать царем Бардию.
Камбис находился в Египте с войсками, когда из Персии прибыл гонец и объявил всем, что отныне все должны подчиняться не Камбису, сыну Кира, а Бардии, сыну Кира.
Камбис не поверил своим ушам. В смятении и страхе он вызвал Прексаспа, которому в свое время было приказано убить Бардию «Так-то ты выполнил мой приказ!»
Убийца, распростертый у входа в шатер, поднял голову.
«Это весть ложная, о царь! Я сам исполнил твой приказ и похоронил Бардию».
Камбис нахмурился. Только он и убийца доподлинно знали, что Бардия убит, что человек, захвативший власть в Персии, – самозванец.
Через несколько дней Камбис, собираясь в поход против того, кто назвался его братом, случайно поранил себе мечом ногу. Вскоре он умер.
Так человек, принявший имя убитого Бардии, стал полновластным царем страны. Одна задругой все области обширной державы объявили о своей покорности. Армия стала под его знамена. Потому что не было в стране другого человека, который был бы сыном царя царей и в силу этого владыкой над всеми персами.
На базарах и дорогах царства все славили нового царя. На три года освободил он своих подданных от налогов и от тягот военной службы. Только среди знати росло глухое недоумение и недовольство. Почему новый царь не выходит из дворца? Почему он не принимает никого из знатных людей? А что, если этот человек – не Бардия?
У одного из придворных зародилось подозрение, что власть в царстве захватил маг Гаумата. Но мысль эта была слишком страшной, чтобы ее можно было высказать вслух. Дочь этого придворного находилась в гареме царя. Через евнуха он решился послать ей записку.
«Федима, дочь моя, – писал он, – правда ли, что человек, который теперь твой муж, сын Кира?»
«Не знаю, – отвечала дочь, – мы в гареме не знаем чужих мужчин, и раньше Бардии я никогда не видала».
На другой день, позванивая полученными монетами и бормоча проклятия, евнух прятал на груди новую записку.
«Если сама ты не знаешь сына Кира, – писал придворный, – то спроси Атоссу, кто такой супруг ее и твой, она ведь хорошо знает своего брата».
Дочь отвечала, что ни с Атоссой, ни с другими женами она не может теперь перемолвиться ни словом. «Как только этот человек, кто бы он ни был, сделался царем, он отделил нас одну от другой».
Это было уже странно. Но у мага Гауматы был один признак, по которому его нетрудно было опознать. В свое время Кир за какую-то провинность отрезал ему уши.
«Когда он уснет, – писал придворный своей дочери, – ощупай его уши. Если он окажется с ушами, то знай, что супругом имеешь сына Кира. Если без ушей, то ты живешь с магом». Федима долго боялась сделать это. Если человек этот действительно окажется без ушей и поймет, что тайна его раскрыта, он, несомненно, убьет ее. Наконец, когда настала ее очередь идти к мужу, Федима решилась.
Утром придворному стало известно, что под личиной царя скрывался человек без ушей. Это был маг Гаумата.
Не сразу решился придворный открыть эту тайну своим друзьям На следующий день в его доме собралось шестеро самых близких. Прежде чем открыть им то, что стало ему известно, придворный потребовал, чтобы они дали клятву сохранить все в тайне Они поклялись богами в верности друг другу. Узнав же страшную новость, растерялись. «Лучше бы я не приходил сюда и не знал ничего» – подумал каждый.
Выступить сейчас против мага было невозможно. У них не было ни солдат, ни верных людей. Отложить расправу, пока удастся собраться с силами, тоже было нельзя. Если маг узнает о заговоре, их ждет страшная смерть. Но не всех. Одного из них, кто донесет, маг пощадит Вот почему каждый, для того чтобы его не опередил другой, прямо из этого дома наверняка поспешил бы во дворец. Об этом думали все, но никто не решался сказать вслух. Пока не заговорил сын царского наместника Дарий, бывший среди них.
«Мы должны действовать сегодня же, – сказал он, – если сегодняшний день будет упущен, я сам донесу обо всем магу!»
Между тем маги тоже не теряли времени даром. Они догадывались, что их тайну могут раскрыть и над ними нависнет опасность. Поразмыслив, братья пришли к выводу, что им надо сделать Прексаспа своим другом и союзником. Он столько натерпелся от Камбиса! Даже сына его не пощадил жестокий царь, убил выстрелом из лука. Маги знали, каким большим уважением пользуется Прексасп у персов, знали и то, что только он знает правду о судьбе сына Кира, брата Камбиса.
Они пригласили Прексаспа на тайную беседу, во время которой наобещали ему златые горы, если он будет заодно с ними. Прексасп поклялся, что не проговорится персам о том, кто на самом деле восседает на троне, и будет выполнять все их задания. Маги тут же дали ему первое поручение: «Завтра мы соберем персов на площади перед царским дворцом. Ты поднимешься на башню и обратишься к собравшимся со словами, что персами правит Бардия, сын Кира, и никто другой. Призовешь их не верить никаким слухам на этот счет».
Прексасп поднялся на башню. Взоры тысяч людей устремились на него. Маги тоже не спускали с него глаз. Праксасп повел речь о предках Кира, потом о самом Кире и о том, как много хорошего сделал для персов этот царь. Маги с нетерпением ждали, когда же наконец он произнесет слова, которые развеют подозрения персов.
Но Прексасп неожиданно громко объявил, что Бардии, сына Кира, нет в живых, а сейчас правят маги. «Плохо придется вам, персы, если вы не избавитесь от них и не расправитесь с ними», – закончил он речь и бросился головой вниз.
А в это время к дворцу уже двигались заговорщики во главе с Дарием. Они не знали, что произошло на дворцовой площади. Когда же узнали о речи Прексаспа и его гибели, стали советоваться, стоит ли нападать на магов при таком стечении народа. И решили, что нельзя упускать удобную возможность.
Они были из знатных фамилий, и стража не посмела чинить им препятствий. Но во внутреннем дворе путь им преградили евнухи, которые обнажили мечи. Заговорщики быстро уложили на месте стражей гарема и бросились во внутренние покои. Братья-маги находились там и обсуждали, что им следует делать. Услышав за дверями крики и звон оружия, они сразу догадались, что случилось. Один из братьев взял в руки лук, другой схватил копье. Они вступили в схватку. Одному из персов маг угодил копьем в глаз, другому нанес удар в бок. Но лук для ближнего боя не годился, и потому схвативший его маг выбежал в соседнюю комнату, захлопнув за собой дверь. Дарий с одним из друзей пустились вдогонку. Они настигли мага, и началась схватка.
В темноте перс и маг упали на пол, тщетно пытаясь одолеть друг друга. Дарий в нерешительности стоял над ними с занесенным мечом, не зная, что делать.
«Бей мечом!» – крикнул заговорщик, который боролся с магом.
«Я могу убить тебя!»
«Убей хоть нас обоих, но маг должен погибнуть»
Дарий взмахнул мечом и убил мага.
Так повествует об этой странной истории Геродот Царем Персии стал Дарий. И сегодня на огромной скале по дороге между Тегераном и Багдадом можно видеть высеченный на камне рассказ об этом событии. Надпись эта была сделана по приказу Дария. «Дарий убил мага и стал царем», – гласит заключительная фраза текста. Рассказ Геродота – одно из самых первых упоминаний о самозванцах
Дарий начертал на Бегистунской скале историю своего царствования, начиная с этого подвига. Это повествование самое драгоценное. Надпись сопровождается барельефом, представляющим царя и девять связанных самозванцев, из которых он одного попирает ногами (это – Лжебардия, о чем свидетельствует особая краткая запись).
Граф Беланте, владетель Искьи и Процинты, римский папа Иоанн XIII (1410-1415). Один из наиболее развращенных пап эпохи упадка. Известен своими многочисленными любовными приключениями. Юношей занимался пиратством, затем изучал право в Болонье. Студентом был приговорен инквизицией к сожжению на костре. После побега из тюрьмы снова разбойничал, был схвачен.
Урбан VI назначил его командующим папских войск Приняв духовный сан, занимал высшие должности при курии Бенедикта IX. Во время великого раскола стал папой. Собор в Констанце (1415) потребовал его отречения Бежал, но был арестован. Позже Мартин V назначил его епископом Тускуланским и деканом коллегии кардиналов.
До появления на свет Балтазара его род насчитывал сорок поколений. Коссы сначала были римскими патрициями, а затем – графами Беланте, владетелями обширных земель на берегу Неаполитанского залива Но к XIV веку род обеднел, а от прежних владений остался лишь остров Искья с несколькими деревнями. Доход от них позволял графам Беланте едва сводить концы с концами, и это надоело старшему брату Балтазара, Гаспару, который стал пиратом и прославился своими многочисленными набегами.
Гаспар долго не соглашался брать в набег 13-летнего брата Увидев же его в деле, понял, что тот сможет постоять за себя. Младшему Косее нравилось его новое занятие, когда всего лишь за несколько часов он становился обладателем больших денег.
Но больше товаров и ценностей Балтазара привлекали хорошенькие девушки, которых брали в качестве пленниц на захваченных кораблях или в разграбленных поселениях. Бесправные, как и все пленные, они ничем не могли защитить себя, и Косса брал любую, чтобы на следующий день заменить ее новой, а на третий отдать обеих друзьям, поскольку самого его уже захватила очередная страсть.
Косса до самой смерти (он умер в 54 года) питал слабость к женщинам, разделив ложе с неисчислимым количеством любовниц, среди которых были как малолетние девочки, так и зрелые матроны Впоследствии, когда его судил католический собор в Констанце, этот факт стал одним из главных пунктов обвинения.
Пиратская жизнь продолжалась семь лет Балтазар не помышлял расставаться с ней, пока в дело не вмешалась мать – по ее совету юноша поступил в Болонский университет, теологи которого славились на всю Италию.
Способности Коссы скоро заметили все: и преподаватели, и студенты. Он считался первым учеником на факультете, был непревзойденным фехтовальщиком и любимцем женщин Студенты признали Балтазара своим лидером. Он был зачинщиком всех университетских авантюр и приключений,
Балтазар обожал рискованные свидания с какой-нибудь болонской красоткой, жившей под пристальным присмотром родственников или мужа и оттого особо желанной. Для Балтазара было высшим наслаждением проникнуть через все замки и запоры и провести ночь с очередной любовницей.
Однажды, когда Балтазар возвращался со свидания, на него напал наемный убийца, и только ловкость спасла будущего теолога от смерти. Он отделался лишь ранением в руку и не смог поймать убийцу, который под покровом ночи скрылся в лабиринте узких улиц Налетчик, вероятно, думал, что достаточно напугал Балтазара и ноги его не будет в опасном районе, но бывший пират на следующую ночь вновь отправился на свидание. Он выяснил, что нападение организовала его бывшая любовница, которая таким образом решила ему отомстить.
Расправа с несчастной женщиной была жестокой. Мужа, кинувшегося защищать супругу, Балтазар убил у нее на глазах, а затем раздел бывшую любовницу донага, связал ее и концом стилета начертил у нее на груди кровавую звезду. Но уйти сразу не успел: на шум и крики сбежались слуги.
Спасаясь от погони, он забежал в чей-то сад и затаился там. Преследователи пробежали мимо, а Косса, уже собравшийся покинуть свое убежище, вдруг заметил в глубине сада дом. Балтазар отворил дверь и увидел молодую женщину необычайной красоты. Заметив раненого незнакомца, она не растерялась, позвала служанку и велела ей промыть и перевязать незнакомцу рану. После чего скрылась в доме
Женщина эта была уроженка Вероны Яндра делла Скала. Ее дед и отец занимали пост правителя этого города, но в 1381 году в семье случилась трагедия: отец Яндры был убит своим братом, который захватил власть в Вероне. Спасаясь от преследования, семнадцатилетняя Яндра бежала в Болонью, где и прожила четыре года. Таким образом, в год встречи (1385) Балтазара и Яндры ей шел двадцать второй.
Яндра с ранних лет интересовалась магией и чародейством, алхимией и астрологией и умела предсказывать будущее. В те времена такие занятия считались еретическими и жестоко преследовались инквизицией. Яндра рисковала, но ее взял под тайную защиту кардинал ди Санто Кьяре, влюбившийся в нее и поселивший девушку в своем доме.
Вскоре Косса снова навестил Яндру. Но побеседовать они не успели: в дом ворвались люди инквизиции. Косса отбивался и убил двух человек, но силы были неравны, нападавшие схватили Яндру и Балтазара.
Арестованных допрашивал сам великий инквизитор Италии Доменико Бранталино. Яндру обвинили в том, что она отреклась от Спасителя и поклоняется дьяволу, приносит в жертву сатане новорожденных детей; что впала в грех кровосмесительства и спала с сатаной, варила и ела человеческие органы. И все – ради совращения людей.
Потом допрашивали Коссу. Его обвинили в убийстве двух агентов инквизиции во время ареста Яндры, а также в том, что он является ее любовником.
Их ждал костер.
Бывшей любовнице Коссы Име Давероне удалось добиться свидания с ним. Она успокоила Балтазара сообщением, что казнь состоится не раньше чем через три месяца.
Это приободрило Балтазара. Не прошло и месяца со дня ареста, как он оказался на свободе, причем совершил побег с присущей ему дерзостью. Косса убил стражника и в его одежде вышел из тюрьмы, после чего затерялся на улицах Болоньи.
Балтазар встретился с Распаром, и они разработали план по спасению Яндры, предусматривавший штурм тюрьмы. Под началом Гаспара насчитывалось сто двадцать пиратов, которые могли захватить не только тюрьму – весь город. Кроме того, пиратам вызвался помочь кондотьер Альберинго Джуссиано. За две тысячи эскудо он давал в подмогу сто своих наемников. Братья стали ждать подходящего момента для нападения.
Яндру освободили в феврале 1385 года. У стен тюрьмы и внутри ее разыгралось настоящее сражение. Балтазар был в очередной раз ранен. Вскочив на лошадей, Косса и Яндра, сопровождаемые друзьями, вырвались из Болоньи
Балтазар вновь занялся пиратством. Отклонив предложение Гаспара стать его помощником, Косса взял три лодки, которые должны были составить основу будущей эскадры. Затем с несколькими друзьями обошел прибрежные таверны, где набрал экипаж.
Его пиратская карьера продлилась четыре года. Сначала, поскольку в распоряжении Балтазара были только лодки, грабили неподалеку от берега и на самом берегу, но затем пиратам удалось захватить корабль, а вскоре их стало несколько, и флотилия Коссы расширила район действий от северного берега Средиземного моря до южного. В зоне пиратских интересов оказались Тунис, Алжир и Марокко, прибрежные области Испании, Сицилия, Сардиния и Корсика. Грабили как мусульман, так и братьев по вере, христиан. Богатую добычу свозили в родной дом Коссы на острове Искья. Вскоре он оказался переполнен всевозможными товарами, а главное – рабами, торговля которыми приносила огромные деньги.
У пиратов были свои представления о чести. Особенно ревнивы они были в вопросах веры, и хотя в их рядах было не мало тех, кто одновременно служил Богу и мамоне, свобода вероисповедания уважалась всеми. Поэтому поступок, совершенный Балтазаром на острове Лампедуза, вызвал резкое осуждение в пиратской среде.
Остров Лампедуза, расположенный южнее Сицилии, был в те времена своего рода нейтральной территорией для пиратов Средиземноморья. Мусульмане и последователи Христа в равной степени охотно высаживались на остров, отдыхали там и чинили свои корабли. Но главной его достопримечательностью была пещера, служившая приверженцам разных религий одновременно мечетью и церковью. На одной ее стене висело изображение Девы Марии, у противоположной стены находилась могила мусульманского святого. Христиане складывали свои дары у ног Девы, мусульмане – рядом с могилой святого. Все приношения считались неприкосновенными.
Балтазар Косса это «табу» нарушил. Когда он увидел дары, то приказал погрузить их на свои корабли. Пираты роптали, но авторитет Коссы был непререкаем, и товары перекочевали в корабельный трюм. Буквально на следующий день после инцидента в пещере корабли Коссы попали в жесточайший шторм. Они были перегружены – помимо взятого на Лампедузе, в трюмах находилось пятьсот черных рабов – и с трудом преодолевали волны. Балтазар и его люди не раз попадали в штормы, но налетевший шторм был настоящим ураганом. Погибло все: корабли, невольники в трюмах, товары. Вместе с Кос-сой в лодке спаслись только Яндра, Ринери Гуинджи и одноглазый гигант Гуиндаччо Буанакорса. Более суток их мотало по морю, пока не выбросило полуживых на берег. В лодке Балтазар и Гуиндаччо дали обет, что в случае спасения станут священнослужителями.
Не успели пираты прийти в себя, как были схвачены местными жителями, которых они недавно ограбили. Крестьяне узнали своих обидчиков и сначала избили, а потом отправили в ближайший город Ночеру, где пиратов заключили в крепость.
Косса был опознан как жестокий пират, на протяжении нескольких лет терроризировавший побережье Неаполитанского залива Его ждало справедливое возмездие.
Но в Ночере Балтазар встретил человека, определившего его дальнейшую жизнь, ставшего, можно сказать, крестным отцом будущего хозяина Ватикана.
Этим человеком был папа Урбан VI.
Папа находился в затруднительном положении. Его теснили сторонники «антипапы», а в окружении Урбана VI не было человека, которому можно было доверить командование войсками. И вдруг папа узнал, что в городской крепости содержится знаменитый пират Балтазар Косса! «Вот человек, который мне нужен», – решил Урбан VI и приказал доставить к нему Балтазара.
Урбан VI дал понять пленнику, что он и его друзья могут избежать петли, если окажут его святейшеству кое-какие услуги. Косса ответил папе, что занимался пиратством по неведению и, чтобы искупить причиненное им зло, готов стать священником или монахом – как будет угодно его святейшеству.
Возглавив папские войска, Косса выступил против врагов папы и неожиданным ударом разгромил их, а затем гнал до самого побережья. В Ночеру Балтазар доставил трофеи – одиннадцать катапульт, захваченных у неприятеля.
Урбан VI дал Косее новое поручение – заняться расследованием дел тех кардиналов, которые поддерживали Климента VII.
Во время процесса Косса выполнял обязанности не только следователя, но и палача, собственноручно пытая престарелых епископов и кардиналов. В конце концов девять из них были задушены или зарезаны, а девять – зашиты в мешки и утоплены. Причем Косса вел следствие, уже будучи посвященным в церковный сан.
Закончив первоочередные дела, Урбан VI поручил Косее готовить войска для войны с французами и венграми, но она так и не началась: возвращаясь из города Лукка в Рим, папа, по свидетельству историка Западной Церкви Виореджо, упал с мула и вскоре умер.
Новый папа, Петр Томачелли, принявший имя Бонифация IX, был неаполитанцем и ровесником Балтазара, но… весьма недалеким, к тому же безграмотным. Естественно, он не мог обойтись без такого образованного человека, как Косса, проучившегося пять лет в лучшем университете Италии, а потому немедленно назначил его архидиаконом в соборе святого Евстафия. Собор находился в Ватикане, и Косса, таким образом, всегда был «под рукой» у папы.
По мнению секретаря Ватикана Дитриха фон Ниму, Бонифаций IX не мог ничего решить самостоятельно, и всеми делами фактически заправлял Косса. Он составлял папские буллы и энциклики, писал тексты анафем, которые папа направлял своим врагам, устанавливал цены за должности, объявлял аукционы по ним и придумывал другие способы пополнения папской казны.
Балтазар стал незаменимым человеком при папском дворе, и он пользовался выгодами своего положения. Его друзья, спасшиеся вместе с ним при кораблекрушении, а затем из Ночерской крепости, получили выгодные должности, а Яндру Балтазар поселил в один из роскошнейших римских палаццо и навещал ее по ночам, не упуская возможности днем встретиться с другой женщиной.
Он внимательно следил за изменениями в политической жизни. Когда один из противников Бонифация IX, Колонна, организовал против него заговор, Косса встал во главе папского войска. Заговорщики были разгромлены, главных зачинщиков повесили.
27 февраля 1402 года, отдавая должное заслугам Коссы, Бонифаций IX возвел его в сан кардинала. Косее было всего тридцать семь лет, и он наслаждался жизнью, устраивая поистине царские пиры и развлечения. Вот что об этом писал Дитрих фон Ним: «Неслыханные, ни с чем не сравнимые „дела“ творил Балтазар Косса во время своего пребывания в Риме. Здесь было все: разврат, кровосмешение, измены, насилия и другие гнусные виды греха, против которых обращен был когда-то гнев Божий». И далее: «Только в Болонье Косее удалось совратить более 200 женщин. Он поехал туда по поручению папы для решения различных вопросов, касающихся церкви и политики, но не забыл при этом своих любовных дел. Любовницами его были замужние женщины, вдовы, девушки и монашки, жившие в монастыре. Некоторые из них любили его и по доброй воле становились его любовницами, но некоторые были грубо изнасилованы в монастырях».
В начале 1403 года Косса отправился по поручению Бонифация IX в Болонью. Там он попытался разыскать Иму Даверону, с которой не виделся восемнадцать лет. Но Имы в Болонье не оказалось. По словам ее бывшей служанки, она вышла замуж и переехала жить в Милан.
Из Болоньи Косса отправился в Феррару, где возглавил войско, которое вскоре заняло Болонью, Реджо и Парму – города, отошедшие от Папской области и управлявшиеся местными феодалами. В этой операции Балтазар проявил себя не только как способный военачальник, но и как прекрасный политик и превосходный дипломат, ловко использовавший интригу, обман и предательство. В результате 25 августа 1403 года Болонья, Перуджа и Ассизи – самые богатые приходы Папской области – оказались в подчинении папского легата кардинала Балтазара Коссы.
Во всех военных походах Балтазара сопровождали два старых пирата – Ринери Гуинджи и Гуиндаччо Буанакорса. Первый из них, знакомый с теологией, благодаря поддержке Коссы стал епископом Фано. Гуиндаччо остался простым священником, ибо даже Косса не решался дать ему более высокий сан.
В ноябре 1406 года Балтазара известили о том, что в Риме скоропостижно скончался от апоплексического удара папа Иннокентий VII, преемник Бонифация IX, правивший всего два года.
Э. Фанчелли писал: «Все знали, что папа Иннокентий VII постоянно завидовал политическим успехам своего легата и помышлял о том, чтобы лишить его управления Болоньей. И когда он умер, поползли слухи, что он отравлен Коссой и его единомышленниками. Со временем эти слухи подтвердились».
В ноябре 1406 года конклав избрал папой Анджело Коррариро, который принял имя Григория XII. Первым протокол об избрании папы подписал Балтазар Косса.
Григорий XII находился в зависимости от всесильного кардинала. Он во всем советовался с ним, оставил его своим легатом в Болонье. Это был наиболее видный и значительный пост в папском государстве. Косса стал первым из кардиналов. Но постепенно Григорий XII стал тяготиться опекой Коссы и, чтобы ослабить его влияние в среде высших священнослужителей, назначил новых кардиналов. Отношения между папой и первым кардиналом резко обострились. Григорий XII предал Балтазара Коссу анафеме и лишил звания и прав легата. Жители Болоньи и Романьи освобождались от клятвы верности Косее.
В ответ на это Косса объявил себя абсолютным и независимым властелином областей, которыми он ранее управлял от имени папы. Кроме того, он приступил к объединению священнослужителей и правителей государств, недовольных правлением папы Григория XII.
15 июня 1409 года двадцать четыре кардинала, десять из которых были сторонниками папы Бенедикта XIII, правившего в Авиньоне, и четырнадцать – папы Григория XII, собрались в Пизе, чтобы низложить обоих пап и избрать одного. Косса проделал громадную подготовительную работу, большинство церковных сановников, присутствовавших на нем, высказались за то, чтобы верховным понтификом стал достойнейший из них – Балтазар Косса. Но он отказался от этой чести, мотивируя свой отказ тем, что есть более достойный кандидат на столь высокий пост – грек Петр Филарг, который был его ставленником.
Авторитет Коссы сделал свое дело, и 7 июля 1409 года Петр Филарг стал папой под именем Александра V. Один из историков папства так высказался на этот счет: «Косса давно уже мог быть избран папой, но он решил отказаться от престола и предпочел поставить под удар Петра Филарга, зная, что он, заняв папский престол, станет послушным орудием в руках могущественного кардинала и легата в Болонье. Действуя так, Косса заботился главным образом о себе и своих родственниках. Три его брата, известные пираты, заняли высшие военные должности в папском государстве. Сам же Косса, как советник и наставник папы Александра V, приобрел еще большее могущество. Он руководил внешней политикой святого престола И в случае смерти престарелого Александра V он должен был унаследовать святой престол».
В эти же дни Косса встретил Иму. Узнав о соборе, она уговорила мужа приехать в Пизу и вот уже десять дней жила в городе, тайно приходя к дому, где поселился Косса, в надежде увидеть возлюбленного
Балтазар снял лучший дворец в городе, чтобы там встречаться с Имой. Их идиллия продолжалась почти месяц, пока Яндра не выследила любовников. Нанятый ею убийца четыре раза ударил Иму стилетом. Негодяя схватили и заставили назвать имя заказчика убийства. Хотя раны Имы оказались несмертельными, Косса отравил Яндру…
По странному совпадению в один день с Яндрой, 3 мая 1410 года, умер и папа Александр V, и теперь уже никто не стоял на пути Коссы к престолу апостола Петра. Требовалось лишь собрать кардиналов, которые утвердили бы избрание Коссы, но прежде он расправился с епископом Фано, своим старым другом Он верно служил Косее, но был любовником Яндры и сообщил ей, где живет Има, а этого Косса простить не мог. Он убил Фано в спальне его дома, после чего отправился хлопотать по делу о своем избрании.
Конклав кардиналов собрался в Пизе 17 мая 1410 года и состоял из семнадцати человек. Большинство из них были подкуплены Коссой, он обещал им, в случае если они поддержат его кандидатуру, привилегии и льготы.
Неожиданностей не случилось: бывший пират был избран папой. Возведение на престол должно было состояться 25 мая. Косса решил, что станет Иоанном XIII, поскольку симпатизировал Иоанну XII, занимавшему папский престол за сто лет до него.
Став папой, Косса прежде всего обеспокоился пополнением собственной казны, которую он изрядно поистратил на содержание своего предшественника Александра V, а также на подкуп кардиналов.
Косса установил специальные «тарифы», по которым покупались индульгенции по отпущении грехов. Так, если человек убил мать, отца или сестру, он мог искупить этот грех, купив индульгенцию стоимостью в один дукат. За убийство жены полагалось выплатить 2 дуката, жизнь простого священника стоила 4дуката, жизнь епископа – 9, грех отравления – 1,5, прелюбодеяние – 8, а скотоложство – 12 дукатов.
И так далее Список «тарифов» поистине бесконечен, и состояние Иоанна XIII увеличивалось не по дням, а по часам.
Новому папе было уже сорок пять лет, он был обременен государственными делами, однако давняя страсть – любовь к женщинам – не ослабевала в нем. И в поисках все более и более сладострастных утех Иоанн XIII совершил очередное преступление перед людьми и Богом – сделал своей любовницей 14-летнюю внучку, до этого соблазнив свою сестру и мать.
Связь папы с внучкой Динорой продолжалась два года, а затем Иоанн XIII нашел своей любовнице новое применение. Поскольку он давно враждовал с неаполитанским королем Владиславом, то решил поправить положение с помощью Диноры, отправив ее неаполитанскому королю в качестве наложницы.
Владиславу понравилась юная красавица, и когда он приблизил ее к себе, Иоанн XIII велел своему аптекарю приготовить любовное снадобье и отослать его Диноре. Снадобье, по словам папы, должно было еще крепче привязать друг к другу Владислава и Динору; на самом же деле оно было ядом, отведав которого Динора и Владислав отошли в мир иной Иоанн XIII избавился от политического противника, заплатив за смерть Диноры тысячу флоринов – именно столько запросил аптекарь за изготовление снадобья.
Но деяния такого рода никогда не отягощали сознания Балтазара Коссы. В это время к нему приехала Има. Она ушла от мужа, чтобы никогда больше не покидать любовника. Косса обрел полное спокойствие духа и занялся неотложными государственными делами.
16 ноября 1414 года в вольном имперском городе Констанце под председательством папы Иоанна XIII открылся церковный собор. На церемонию съехалось сто пятьдесят делегатов со всей Европы.
Среди членов собора были распространены сведения о преступлениях Коссы. Узнав об этом, Иоанн XIII тайно отправил гонца к своему союзнику, герцогу Фридриху Австрийскому, с просьбой дать ему убежище в случае его бегства из Констанца.
Собор постановил, что отныне высшим церковным органом станет съезд церковных иерархов (то есть собор), которому будет подчиняться и папа. 20 марта 1415 года, почувствовав шаткость своего положения, Иоанн XIII, переодетый конюхом, направился в город Шафхаузен, резиденцию Фридриха Австрийского Приехав туда и расположившись в неприступной городской крепости, он отправил письмо императору Сигизмунду, в котором сообщал о своем бегстве. Иоанн XIII рассчитывал на то, что это известие приведет к роспуску собора, поскольку на нем отсутствовал папа.
Собор не распустили, а к папе направили для переговоров послов, которые должны были убедить его вернуться в Констанц. А также напомнить о том, что еще совсем недавно папа обещал отречься от престола, если это будет выгодно Церкви. В Констанце считали, что наступил именно такой момент.
Но Иоанн XIII потребовал за свое отречение высокую плату: сохранить за ним Болонью и прилегающие к ней земли, он должен остаться кардиналом с доходом в тридцать тысяч золотых дукатов в год, ему должны выдать индульгенцию с прощением всех его грехов – не только совершенных, но и тех, которые он может совершить в будущем.
Выслушав папу, послы тотчас отбыли в Констанц, где обо всем доложили императору Сигизмунду. Император, человек решительный, приказал немедленно готовиться к войне с Фридрихом Австрийским. Сигизмунда поддержали церковные иерархи, по настоянию которых собор предал Фридриха анафеме. А спустя некоторое время тридцать тысяч воинов Сигизмунда выступили в направлении Шафхаузена.
Иоанн XIII и Фридрих Австрийский бежали из города, а сам город сдался на милость имперских войск, которые стали разорять и грабить владения Фридриха.
Тем временем в Констанце продолжались заседания собора, и два из них были посвящены допросам свидетелей по обвинению Коссы. Свидетели давали такие показания, что даже видавшие виды следователи не решились внести их в обвинительный акт Его тщательно отредактировали, и все равно он содержал 54 пункта.
Однако все эти обвинения предъявить было некому, поскольку Иоанн XIII все еще находился на свободе Обладая колоссальным состоянием, он привлек на свою сторону некоторых крупных феодалов, в том числе правителей Бургундии и Лотарингии. Но силы все равно были неравны, и скоро союзники папы один за другим стали сдаваться Сигизмунду.
17 мая 1415 года Иоанн XIII был пленен во Фрибурге, куда он бежал из Шафхаузена. А тремя днями раньше на специальном заседании собора папа Перкин Уорбек был лишен всех прав и передан в руки правосудия. 29 мая суд вынес окончательное решение по делу Иоанна XIII. В нем бывший папа назывался неисправимым грешником, безнравственным распутником, вором, убийцей, кровосмесителем, нарушителем мира и единства Церкви.
Коссу заключили в Готлебенскую крепость, находившуюся в швейцарском городе Тургау. Папу-расстригу ожидала камера-одиночка с единственным окном, выходившим в крепостной коридор. Всякое общение с миром запрещалось, и единственным, кого теперь видел Косса, был тюремный надзиратель, приносивший заключенному пищу.
Новый папа Мартин V приказал перевести своего бывшего друга в еще более надежное узилище в город Мангейм, где он должен был находиться под неусыпным наблюдением курфюрста пфальцского Людвига III, давнего врага Коссы.
Условия содержания в Мангейме были очень суровы. Коссу охраняли два немца. Балтазар же не знал немецкого языка, и заключение превратилось для него в пытку. Если бы не Има, которая, подкупая тюремщиков, навещала Коссу, он вряд ли бы выдержал обрушившееся на него испытание.
Через несколько лет с помощью верной Имы Косса договорился с курфюрстом пфальцским, что тот выпустит его на свободу за 38 тысяч золотых флоринов. Сумма была громадная, но речь шла о жизни и смерти, и торговаться не приходилось. К тому же состояние Коссы, награбленное им в разные годы и разными способами, было громадным.
Вместе с Имой Косса сначала перебрался в Бургундию, затем в Савойю и только оттуда – в Италию. Он остановился в одном из городов Лигурии. Косса отправил во Флоренцию Иму с письмом к своему бывшему кардиналу папе Мартину V. На тот случай, если папа по каким-либо причинам не прочитает письмо, Име был дан наказ просить влиятельных людей во Флоренции выступить ходатаями перед Мартином V.
Има исполнила все в точности, и Косее было дозволено приехать во Флоренцию. Он был принят папой, просил у него прощения и обещал никогда не претендовать на престол святого Петра. Но, верный себе, попросил у Мартина V откупного. И получил – красную кардинальскую шапку – шапку первого кардинала.
Оставалось последнее и очень важное дело – вернуть деньги, оставленные когда-то на хранение почтенному гражданину Флоренции – Джованни Медичи, одному из основателей знаменитого впоследствии дома. Именно ему Косса, а точнее папа Иоанн XIII, перед тем как отправиться на собор в Констанц, оставил на хранение свое поистине несметное состояние. Когда же он встретился с Джованни и попросил его вернуть деньги, тот, не моргнув глазом, ответил, что возвращать ему нечего, ибо то, что он взял когда-то, он взял у папы Иоанна XIII и вернет только ему… Говорят, что именно эти деньги стали основой благополучия дома Медичи.
Балтазар Косса продолжал жить вместе с Имой в своем дворце во Флоренции до самой своей смерти, последовавшей 22 декабря 1419 года. Ему были устроены пышные похороны, а позднее Козимо I Медичи, правитель Флоренции, поручил Донато ди Никколо ди Бетто Барди, известному как Донателло, построить над могилой Коссы часовню.
На могильной плите лежит бронзовая, позолоченная маска Коссы, ниже – герб Иоанна XIII, под ним высечены из мрамора кардинальская шапка и папская тиара, надпись гласит: «Здесь покоится прах Балтазара Коссы, бывшего папы XIII».
Самозванец. Выдавал себя за сына Эдуарда IV, короля Англии, и претендовал на престол при Генрихе VII. Был принят королями Франции и Шотландии. Его жизнь – один из самых удивительных примеров перевоплощения в мировой истории. Казнен по указанию Генриха VII.
После смерти короля Эдуарда IV остались два несовершеннолетних сына – Эдуард и Ричард. Назначенный протектором Ричард Глостерский, устранив конкурентов в борьбе за власть, объявил себя королем Англии под именем Ричарда III. Он утверждал, что Эдуард IV незаконно занимал трон, поскольку на самом деле он не являлся сыном герцога Йоркского, по этой же причине и его сыновья не могли претендовать на престол. Эдуард V и Ричард были заключены в Тауэр, где через некоторое время были убиты. В 1485 году умерла жена Ричарда III. Короля подозревали в том, что он отравил ее, чтобы жениться на сестре Эдуарда IV Елизавете. Все больше англичан симпатизировало лидеру оппозиции Генриху, графу Ричмонду. В 1485 году, получив помощь от Франции, он повел наступление. В сражении близ Босворта Ричард III был смертельно ранен. С его смертью прекратилась мужская линия династии Плантагенетов. Основатель династии Тюдоров граф Ричмонд взошел на английский трон под именем Генриха VII. Вскоре он женился на Елизавете. Едва получив корону, Генрих должен был вступить в борьбу за нее.
Маргарита Бургундская, другая сестра Эдуарда IV, не могла смириться с тем, что к власти пришла династия Тюдоров. Она не оставляла в покое Генриха VII, распространяя слухи о том, что второй сын Эдуарда IV Ричард, герцог Йоркский, не был задушен в Тауэре – после убийства его старшего брата палачи раскаялись и тайно выпустили младшего на свободу. Эти слухи Маргарита распускала и за границей. Тем временем ее тайные агенты подыскивали красивого и стройного юношу, которого можно было выдать за Ричарда, герцога Йоркского. Наконец поиски увенчались успехом
Перкин Уорбек, обладавший благородной внешностью и изящными манерами, был примерно того же возраста, что и Ричард. С раннего детства Уорбек много странствовал, поэтому было очень трудно установить, где он родился и кто его настоящие родители. И еще одно немаловажное обстоятельство: король Эдуард IV считался его крестным отцом. «Сей юноша (как говорят) родился в городе Турне и прозывался Питер Уорбек. Он сын крещеного еврея, чьим восприемником у купели был сам король Эдуард». Правда, король был крестным отцом еврея, а не Перкина. Но был ли Уорбек воспитанником, служащим, подмастерьем, слугой или приемным сыном упомянутого еврея, – он в том или ином качестве входил в состав семьи. Уорбек хорошо знал короля Эдуарда IV и, вполне вероятно, наблюдал некоторые сцены придворной жизни, что могло пригодиться при исполнении роли самозванца. Ему было около десяти лет, когда умер Эдуард.
Итак, у Джона Осбека и его жены Екатерины де Фаро был сын Питер. Он рос хрупким и изнеженным, поэтому все стали называть мальчика уменьшительным именем Питеркин, или Перкин. Фамилию Уорбек ему дали наугад, но именно под ней Питер прославился.
Еще ребенком он с родителями вернулся в Турне. Чуть позже его отдали на воспитание в дом родственника в Антверпене, и мальчик немало времени проводил в дороге между Антверпеном и Турне. Перкин подолгу жил среди англичан и в совершенстве овладел английским языком. Агент Маргариты Бургундской разыскал его в Антверпене. Обнаружив в нем возвышенный дух и подкупающие манеры, сестра Эдуарда IV подумала, что наконец-то отыскала прекрасную глыбу мрамора, из которой изваяет образ герцога Йоркского.
Маргарита окружила его существование глубокой тайной. Она обучала Перкина изящным манерам, наставляя, как соблюсти величие, но не утратить печати смирения, наложенной перенесенными невзгодами; затем рассказала подробно о Ричарде, герцоге Йоркском, которого ему предстояло играть: описала нрав, манеры и внешность короля и королевы – его мнимых родителей, его брата и сестер, и многих других людей, составлявших в детстве его ближайшее окружение, а также те события, которые произошли до смерти короля Эдуарда и могли запечатлеться в памяти ребенка. Она рассказала, что случилось после смерти короля. Что касается заточения в Тауэре, обстоятельства гибели брата и его собственного побега, то она знала, что в этом его способны уличить немногие, и потому ограничилась тем, что сочинила для него правдоподобную историю, от которой он не должен был отклоняться.
Заговорщики также обсудили, что он будет говорить о своих скитаниях на чужбине. Маргарита научила его обходить всевозможные коварные вопросы, которые ему будут задавать. Впрочем, Перкин обладал такой находчивостью, что она во многом положилась на его ум и находчивость. Наконец, Маргарита Бургундская распалила его воображение несколькими пожалованиями в настоящем и посулами большего в будущем, живописуя главным образом славу и богатство, какие принесет ему корона, если все пройдет гладко, и пообещала надежное прибежище при своем дворе, если их замысел провалится.
Маргарита решила, что мнимый сын Эдуарда IV должен объявиться в Ирландии в то время, когда король Генрих VII вступит в войну с Францией. Если из Фландрии он сразу направится в Ирландию, то могут подумать, что это произошло не без ее участия. Кроме того, в 1490 году английский и французский короли вели еще переговоры о мире. Поэтому Перкин под чужим именем выехал в Португалию с леди Брэмптон, англичанкой, и со своим сопровождающим. Там Перкин должен был затаиться, пока не получит от покровительницы дальнейшие указания. Сама же Маргарита готовила почву для его приема и признания не только в Ирландском королевстве, но и при французском дворе.
Перкин Уорбек провел в Португалии около года. Когда король Англии созвал парламент и объявил войну Франции, он отправился в Ирландию.
Уорбек прибыл к город Корк, где его сразу окружила толпа ирландцев. Увидев его богатое платье, местные жители стали говорить, что это герцог Кларенс, который бывал в тех местах прежде, потом – будто он незаконнорожденный сын Ричарда III, и наконец, будто он Ричард, герцог Йоркский, второй сын Эдуарда IV. По словам Перкина, он якобы хотел поклясться на святом Евангелии, что он и не первый, и не второй, и не третий, но его не слушали. На самом деле сразу по прибытии в Ирландию он выдал себя за герцога Йоркского и начал вербовать сторонников и последователей. Он разослал письма графам Десмонду и Килдеру, в которых призывал их прийти к нему на помощь и примкнуть к его партии. Появление Перкина в Ирландии и прием, оказанный ему там, могли послужить достаточной причиной для того, чтобы шотландский король Яков не стремился заключить на длительный срок мир с Генрихом VII.
Маргарита привлекла на свою сторону доверенного слугу короля Генриха, Стефана Фрайона, который был у него секретарем, – человека деятельного, но вечно чем-то недовольного. Фрайон перебежал от него к королю Франции Карлу и поступил к нему на службу. Карл, поняв замысел Перкина и будучи сам не прочь использовать любую возможность уязвить правителя Англии, немедленно отправил Фрайона и некоего Лукаса к Перкину, дабы те уведомили его, что французский король хорошо к нему расположен и желает помочь ему отстоять свое право перед королем Генрихом, узурпатором английского престола и врагом Франции, и приглашал его приехать в Париж.
Перкин приободрился. Сообщив своим друзьям в Ирландии, что услышал зов судьбы, он отправился во Францию.
В Париже самозванец был с великими почестями принят королем, который приветствовал и величал его герцогом Йоркским. Карл поселил Уорбека в великолепных покоях и приставил к его особе почетную охрану. Придворные примкнули к королевской игре (хотя и плохо преуспели в лицедействе), ибо видели, что на это есть государственные причины. В ту же пору у Перкина побывали многие знатные англичане: сэр Джордж Невилл, сэр Джон Тейлор и около сотни других. А Стефан Фрайон стал главным советником и участником всех предприятий Уорбека. Но со стороны французского короля все это было лишь уловкой, для того чтобы склонить короля Генриха к миру. Впрочем, дорожа своей честью, король Франции не пожелал выдать самозванца королю Генриху (о чем его настоятельно просили), а предупредил Уорбека об опасности и отослал от двора.
Перкин и сам хотел уехать, опасаясь, как бы его не похитили тайно. Он поспешил во Фландрию к герцогине Бургундской и там предстал изгнанником, который после многих превратностей судьбы направил свой челн в те края в надежде обрести безопасную гавань. При этом он вел себя так, словно приехал во Фландрию впервые. А Маргарита притворилась, будто видит перед собой чужака и незнакомца, заявив при этом, что сначала ей необходимо расспросить юношу и удостовериться, действительно ли перед ней герцог Йоркский.
Выслушав его ответы, она сделала вид, что изумлена, обрадована, но в то же время боится поверить в его чудесное избавление. Наконец приветствовала его как восставшего из мертвых, воскликнув, что Бог недаром столь дивным образом уберег его от гибели, уготовив ему великое и счастливое будущее. Что касается его изгнания из Франции, то оно превратилось в свидетельство его величия, ведь мир между Францией и Англией стал возможен только после того, как Карл отрекся от Перкина, а следовательно, несчастного принца просто принесли в жертву честолюбию двух могущественных монархов. Да и сам Перкин излучал столько любезности и королевского величия, он так убедительно отвечал на любые вопросы, так ублажал всех, кто к нему являлся, так изящно скорбел и колол презрением всякого, кто выказывал ему неверие, что все решили, что он и есть герцог Ричард. Более того, от долгой привычки выдавать себя за другого, от частого повторения лжи он и сам почти сжился со своей ролью и уверовал в собственный обман. Поэтому герцогиня, как бы отрешившись от последних сомнений, оказывала ему почести, подобающие государю, всегда называла его именем своего племянника, и даже присвоила ему возвышенный титул Белой розы Англии и назначила ему почетную охрану из тридцати человек – алебардщиков, облаченных в ливреи багряных и голубых цветов. Не менее почтительны в обращении с ним были и все ее придворные, будь то фламандцы или иноземцы.
Весть о том, что герцог Йоркский жив, быстро разлетелась по Англии. Говорили, что Ричарда сначала приютили в Ирландии, а потом приютили и предали во Франции, и что ныне он признан и живет в большой чести во Фландрии.
Генриха VII начали обвинять в том, что он обирает народ и унижает знать. Припомнили ему и потерю Бретани и мир с Францией. Но больше всего его укоряли за то, что до сих пор не признана первичность прав королевы Елизаветы на престол. Теперь, говорили в народе, когда Бог явил свету мужского отпрыска дома Йорков, ему несдобровать. Эти слухи распространились столь широко, что вскоре лорд-камергер королевского двора сэр Уильям Стенли, лорд Фитцуотер, сэр Саймон Маунтфорд и сэр Томас Твейтс вошли в тайный сговор в пользу герцога Ричарда, однако никто из них не выступил открыто, кроме сэра Роберта Клиффорда и Уильяма Барли, которые по поручению партии заговорщиков отплыли по Фландрию. Особенно порадовал леди Маргариту приезд сэра Роберта Клиффорда – прославленного и родовитого дворянина. Переговорив с ним, она привела его к Перкину, с которым он потом часто и подолгу беседовал. Наконец, то ли поддавшись убеждениям герцогини, то ли поверив Перкину, он написал в Англию, что знает Ричарда, герцога Йоркского, как самого себя, и что сей молодой человек – несомненно тот, за кого себя выдает. Таким образом, все в этой стране готовилось к смуте и мятежу, а между заговорщиками во Фландрии и в Англии установились тесные сношения.
Генрих VII должен был разоблачить самозванца и заговорщиков. Для этого ему нужно было найти свидетельства того, что герцог Йоркский действительно убит, или доказать, что Перкин – самозванец.
Подтвердить убийство герцога Йоркского могли только четыре человека: сэр Джеймс Тиррел (человек, нанятый королем Ричардом), Джон Дайтон и Майлз Форрест, слуги последнего (двое палачей, или мучителей), и священник Тауэра, похоронивший убитых. Из этих четверых Майлз Форрест и священник были мертвы, а в живых оставались сэр Джеймс Тиррел и Джон Дайтон. Этих двоих король приказал заключить в Тауэр и допросить о гибели невинных принцев.
Они показали, что король Ричард III направил указ об умерщвлении принцев коменданту Тауэра Брэкенбери, но тот отказался повиноваться, тогда король обратился к сэру Джеймсу Тиррелу, чтобы тот принял у коменданта ключи от Тауэра для исполнения особого королевского поручения.
Сэр Джеймс Тиррел тотчас поспешил в Тауэр, сопровождаемый слугами. Оставшись у подножия лестницы, он послал этих негодяев наверх исполнить волю короля. Они задушили принцев во сне. Тела принцев зарыли под лестницей и сверху завалили камнями.
Когда королю Ричарду доложили, что его воля исполнена, он поблагодарил сэра Джеймса, однако не одобрил места погребения, ибо счел его слишком низким для сыновей короля. Поэтому, на следующую ночь, по новому указанию короля священник Тауэра выкопал тела и захоронил их в другом месте, которое (по причине смерти священника, вскоре за тем последовавшей) осталось неизвестным.
Генрих VII не использовал эти показания ни в одном из своих заявлений против Перкина, поскольку дело после допросов оставалось по-прежнему запутанным. Тогда король попытался выяснить происхождение самозванца. Он отправил в несколько стран, в том числе и во Фландрию, своих агентов. Некоторые из них выдали себя за перебежчиков и, явившись к Перкину, примкнули к его окружению, другие под разными предлогами стали выспрашивать и выискивать все обстоятельства и подробности, касавшиеся родителей Перкина, его происхождения, характера и странствий, короче, всего, что помогло бы составить его биографию.
Генрих VII щедро оплачивал услуги своих агентов, обязав их постоянно сообщать ему обо всем, что они узнают. Самым сметливым было приказано втереться в доверие к лидерам фландрской партии и узнать, кто их сообщники и поверенные как в Англии, так и за границей; насколько каждый из них вовлечен в заговор; кого они еще намерены склонить на свою сторону, а также, если удастся, подноготную всех тайн Перкина и заговорщиков.
Благодаря шпионам король был хорошо осведомлен о каждом участнике заговора в Англии. К тому же ему удалось завоевать расположение сэра Роберта Клиффорда. Генрих VII распространил во всему королевству сведения, разоблачившие авантюриста Перкина и его ложь о своем происхождении и скитаниях, – сделано это было с помощью придворных сплетен, которые гораздо эффективнее, чем прокламации. Тогда же он решил, что настало время отправить посольство к великому герцогу Филиппу во Фландрию, дабы убедить его отступиться от Перкина и отослать его от двора.
После недолгого совещания Совет дал послам следующий ответ: великий герцог из любви к королю Генриху никоим образом не станет помогать мнимому герцогу, он во всем сохранит дружбу с королем. Что же касается вдовствующей герцогини, то она самовластна в землях, отошедших к ней в приданое, и он не может заставить ее поступиться своим имением.
Генриха VII такой ответ отнюдь не удовлетворил, ибо он-то хорошо знал, что приданое не заключает в себе суверенных прав, таких, как право набора войска. Кроме того, послы сказали ему, что, по их наблюдениям, самозванец имеет в совете Филиппа сильных сторонников, и, хотя великий герцог пытается представить дело так, будто он лишь не препятствует герцогине укрывать Перкина, в действительности он сам оказывает ему помощь и содействие.
Зная, что Перкин больше полагался на друзей и сообщников в Англии, чем на иностранное оружие, король решил, что ему следует сурово наказать нескольких главных заговорщиков в королевстве и тем самым развеять надежды фландрской партии.
Король призвал к себе избранных советников и Клиффорда Последний, бросившись к его ногам, взмолился о прощении, которое король ему тут же и даровал, впрочем, в действительности ему втайне обещали жизнь еще раньше Затем Клиффорд рассказал все, что ему известно, и в частности донес на сэра Уильяма Стенли, лорда-камергера королевского двора.
Тайтлер в своей «Истории Шотландии» по поводу показаний сэра Клиффорда, получившего прощение Генриха 22 декабря 1494 года, пишет. «Это разоблачение стало роковым ударом для йоркистов. Их замысел, по-видимому, состоял в том, чтобы провозгласить Перкина королем в Англии, пока его многочисленные сторонники готовились восстать в Ирландии, в то же время шотландский монарх должен был во главе войска нарушить границы и вынудить Генриха разделить свои силы. Однако предводители приграничных кланов, которым не терпелось начать войну, вторглись в Англию слишком рано; к несчастью для Уорбека, случилось то, что, пока буйная вольница, включавшая Армстронгов, Эльвальдов, Кроссаров, Вигэмов, Никсонов и Генри-сонов, спускалась в Нортамберленд в надежде поднять там восстание в пользу самозванного герцога Йорка, предательство Клиффорда раскрыло все детали заговора, а поимка и казнь главарей повергла народ в такой ужас, что дело Перкина в тот момент представлялось безнадежным».
Эти казни, в особенности казнь лорда-камергера, главной опоры заговорщиков, которого к тому же выдал сэр Роберт Клиффорд, – а они ему очень доверяли, – ошеломили Перкина и его сообщников.
Уорбек по-прежнему рассчитывал на привязанность простого люда к дому Йорков. Простонародью не нужно столько обещаний, как знатным особам, думал он, и чтобы завоевать его привязанность, достаточно воздвигнуть в поле штандарт. Местом своей будущей вылазки он избрал берег Кента.
К тому времени король приобрел славу человека хитрого и дальновидного, причем любое событие, имевшее удачный исход, приписывали и ставили в заслугу его предусмотрительности. Впоследствии говорили, что король, получив тайную весть о намерении Перкина высадиться в Корке, решил заманить его и нарочно уехал подальше на север, чтобы, открыв самозванцу фланг, заставить его подойти вплотную и напасть на него.
Войско Перкина состояло в основном из разорившихся гуляк, воров или грабителей. С ним он вышел в море и в начале июля 1495 года стал близ кентского берега между Сэндвичем и Дилом
Там он бросил якорь. Поняв, что за Перкиным не стоят знатные англичане и что его воины – чужеземцы, способные скорее обчистить окрестности, чем отвоевать королевство, жители Кента обратились к первым дворянам графства и, поклявшись в верности королю, пожелали, чтобы ими располагали и распоряжались так, как лучше для блага короля.
Посовещавшись, дворяне направили часть сил на берег, чтобы знаками выманить солдат Перкина на сушу, как бы для того, чтобы с ними соединиться, а остальным велели появляться в разных местах берега и создавать видимость поспешного отступления, чтобы побудить их к высадке.
Однако Перкин уже знал, что народ, послушный власти, сначала совещается, а потом выступает в походном порядке, тогда как повстанцы сбегаются к главарю беспорядочной толпой. К тому же авантюрист заметил, что они хорошо вооружены. Перкин решил не высаживаться с корабля, пока не убедится, что все надежно.
Поняв, что больше им никого не выманить, англичане набросились на тех, кто уже высадился, и порубили их. В этой стычке (помимо убитых во время бегства) было схвачено около ста пятидесяти пленников.
Король, которого известили о высадке мятежников, хотел было прервать свое путешествие, но, получив сообщение о разгроме мятежников, продолжил путь, отправив с поздравлениями в Кент сэра Ричарда Гилдфорда.
Генрих VII для устрашения приказал всех пленников повесить Их пригнали в Лондон, связанных веревками, как упряжку лошадей в повозке, и казнили, кого в Лондоне и Вэппинге, кого на побережье Кента, Сэссекса и Норфолка, расставив их там вместо вех и маяков.
Перкин же снова отплыл в Ирландию. Здесь он перевел дух, после чего решил искать помощи у Якова, молодого и доблестного короля Шотландии, жившего в ладу со знатью и народом и противника короля Генриха. В то же время к английскому королю испытывали неприязнь Максимилиан и король Франции Карл, которые так обеспокоились судьбой Уорбека, что оба тайными письмами и грамотами рекомендовали его королю Шотландии.
Перкин приехал в Шотландию с большой свитой и был с почестями встречен королем. Он прибыл в Стерлинг 20 ноября 1495 года.
Перкина торжественно ввели к королю. Тот оказал ему теплый прием, восседая в тронной зале в окружении вельмож. Уорбек приблизился к королю и слегка поклонился, затем отступил на несколько шагов назад и громким голосом произнес речь
В ответ король Яков обещал ему, что, кем бы гость ни был, он никогда не раскается, что отдал себя в его руки С того самого времени шотландец, то ли очарованный любезным и пленительным обхождением Перкина, то ли поверив рекомендациям великих чужеземных государей, то ли желая воспользоваться поводом к войне с королем Генрихом, стал вести себя с ним как с Ричардом, герцогом Йоркским. И чтобы развеять последние сомнения в том, что он принимает его за великого государя, а не за самозванца, король дал согласие, чтобы герцог взял в жены леди Екатерину Гордон, дочь графа Хантли и близкую родственницу самого короля – молодую девственницу редкой красоты и добродетели.
Вскоре король шотландцев, сопровождаемый Перкином, с большим войском, состоявшим в основном из жителей приграничных районов, вступил в Нортамберленд
Однако призыв Перкина сплотиться вокруг него не получил отклика у народа. Тогда король Шотландии обратил свое предприятие в набег и огнем и мечом опустошил и разрушил графство Нортамберленд. Узнав, что против него посланы войска, он с большой добычей вернулся в Шотландию. Говорят, что, когда Перкин увидел, что шотландцы принялись опустошать деревни, он, пылая негодованием, явился к королю и потребовал, чтобы война не велась варварским образом, ибо ему не нужна корона, добытая ценой крови и разорения его страны
Между тем короли Шотландии и Англии начали вести переговоры о мире. Однако вскоре они зашли в тупик Главным препятствием было требование Генриха VII выдать ему Перкина как лицо, не охраняемое международным правом. Яков наотрез отказался это сделать, говоря, что он плохой судья правам Перкина, но он принял его как просителя, защитил как беглеца, искавшего убежища, дал ему в жены свою близкую родственницу, помогал ему оружием в уверенности, что он – государь, и теперь по чести не может выдать его врагам, ибо это означало бы перечеркнуть и признать ложью все, что он перед тем говорил и делал.
Однако король Шотландии, не меняя своей официальной позиции в отношении Перкина, после частых бесед с англичанами и других свидетельств заподозрил, что Перкин – самозванец. Яков призвал его к себе и, перечислив все благодеяния и милости, которые он ему оказал, посоветовал Перкину подумать о своей судьбе и выбрать более подходящее место изгнания, добавив, что он не хотел этого говорить, но англичане разоблачили его перед шотландским народом, – он уже два раза опрашивал всех своих приближенных, и никто из них не принял его сторону; тем не менее он исполнит свое обещание и предоставит ему корабли.
Перкин отвечал королю, что, по-видимому, его время еще не пришло, но, как бы ни сложилась его судьба, он будет думать и говорить о короле по чести. Уорбек не поехал во Фландрию, ибо опасался, что с тех пор, как год назад великий герцог заключил с Генрихом VII договор, эта страна превратилась для него в западню. Вместе с женой и преданными сторонниками авантюрист переправился в Ирландию.
Недавние народные волнения в Корнуолле, казалось, не имели никакого отношения к Перкину, хотя его прокламация, обещавшая упразднить поборы и платежи, затронула верную струну, и корнуэльцы поминали его добром. К моменту приезда Перкина корнуэльские мятежники, взятые в плен и получившие прощение, а многие выкупленные у захвативших их солдат по два шиллинга двенадцать пенсов каждый, вернулись в свое графство. Королевское милосердие придало им скорее смелости, чем благоразумия – они начали подбивать и подзадоривать друг друга возобновить смуту. Некоторые из них, прослышав, что Перкин в Ирландии, известили его, что, если он к ним приедет, они будут ему служить.
Перкин стал совещаться с тремя главными советниками: Херном, бежавшим от долгов торговцем шелком и бархатом, портным Скелтоном и писцом Эстли. Они сказали ему, что если бы ему посчастливилось оказаться в Корнуолле в то время, когда народ поднял восстание, то его уже короновали бы в Вестминстере, ибо все эти короли продадут бедных принцев за пару башмаков, а ему следует полностью опереться на народ, и потому надо побыстрее плыть в Корнуолл.
Перкин переправился туда на четырех маленьких барках с 80 воинами. Он причалил в бухте Уитсэнд-бей. В Бодмине к нему присоединилось до трех тысяч грубых мужланов.
Самозванец выпустил прокламацию, в которой ублажал народ щедрыми обещаниями и разжигал его выпадами против короля и правительства. Перкин начал величать себя Ричардом IV, королем Англии. Советники надоумили его овладеть каким-нибудь хорошо укрепленным городом, чтобы, во-первых, дать своим людям изведать сладость богатой добычи и надеждами на такую же добычу привлечь новых рекрутов, а, во-вторых, иметь надежное убежище, куда можно было отступить в случае неудачи на поле боя. 17 сентября повстанцы осадили Эксетер, самый сильный и богатый город в тех краях. Подойдя к Эксетеру, они стали кричать и горланить, рассчитывая напугать жителей, затем пообещали, что если они первыми признают короля, то он превратит Эксетер в новый Лондон. Однако горожане на провокации не поддавались.
21 сентября Перкин снял осаду и двинулся в Тонтону, не отрывая одного глаза от короны, но другим уже начиная косить в сторону святого убежища, хотя корнуэльцы клялись и божились оставаться с ним до последней капли крови.
Уходя от Эксетера, он имел от шести до семи тысяч человек, многие из которых, привлеченные молвой о столь крупном предприятии и в расчете на добычу, явились, когда он уже стоял перед Эксетером, но после снятия осады некоторые улизнули. Подступив к Тонтону, Перкин, изображая бесстрашие, весь день делал вид, что готовится к бою, но около полуночи в сопровождении трех десятков всадников бежал в Бьюли, что в Нью-Форесте, бросив корнуэльцев на произвол судьбы. Впрочем, тем самым он освободил их от клятвы и выказал обычную для него сентиментальность, удалившись, чтобы не видеть, как прольется кровь его подданных. Узнав о бегстве Перкина, Генрих VII выслал пятьсот всадников, чтобы перехватить его, прежде чем он достигнет моря или того малого островка, который называли святилищем. Но к последнему отряд подоспел слишком поздно. Поэтому им оставалось лишь окружить убежище и выставить охрану, ожидая дальнейших распоряжений короля.
Генрих VII отправил делегацию для переговоров с Перкином, который с радостью согласился на такое условие, поскольку был в плену и лишен всяких надежд. Перкина доставили ко двору, но не представили королю, хотя тот, снедаемый любопытством, порой наблюдал за ним из окна. Перкин пользовался свободой, но находился под постоянным наблюдением.
Однако вскоре Перкин начал затевать новую авантюру. Накануне Троицы в субботу 9 июня 1498 года, обманув стражу, он сбежал и направился к морскому берегу, но, спасаясь от погони, вынужден был повернуть обратно. Он проник в Вифлеемский дом, называемый Шайнским приорством (которое имело привилегию святилища), и сдался приору этого монастыря. Приор слыл святым и был в те дни окружен всеобщим почитанием. Он явился к королю и стал просить его сохранить Перкину жизнь, во всем остальном предоставляя его судьбу усмотрению короля. Многие из окружения Генриха VII убеждали его схватить и повесить Перкина, однако король, которому высокомерие не позволяло ненавидеть тех, кого он презирал, решил схватить проходимца и забить его в колодки. Итак, пообещав приору сохранить самозванцу жизнь, он велел его выдать.
15 июня Перкина заковали в кандалы и забили в колодки на эшафоте, воздвигнутом во дворе Вестминстерского дворца, и продержали так весь день. На следующий день то же самое повторилось на перекрестке в Чипсайде, и в обоих местах он вслух читал свою исповедь. Из Чипсайда его перевели и заточили в Тауэр.
Недолго пробыв в Тауэре, Перкин начал задабривать своих стражей – четверых слуг коменданта Тауэра сэра Джона Дигби. Он обещал золотые горы, чтобы совратить этих людей и добиться побега. Но, хорошо зная, что его собственная судьба столь презренна, и он не может питать иллюзий, Перкин устроил заговор, чтобы привязать к себе Эдуарда Плантагенета, графа Уорика, тогдашнего узника Тауэра, который готов был ухватиться за малейший шанс выбраться на свободу. Если слуги не польстятся на него самого, думал Перкин, то польстятся на этого молодого принца. Обменявшись через слуг записками, он заручился,согласием графа на побег Условились, что эти четверо ночью тайком убьют своего господина, коменданта Тауэра, завладеют деньгами и имуществом, которые окажутся под рукой, достанут ключи от Тауэра и выпустят Перкина и графа на свободу.
Но заговор был раскрыт. Перкин лишь послужил приманкой, дабы завлечь в ловушку графа Уорика.
Как бы там ни было, после неудавшегося побега Перкина, согрешившего против помилования в третий раз, подвергли суду. 16 ноября 1499 года он был обвинен в Вестминстере судьями, получившими поручение слушать и решать, и на основании многих измен, совершенных и осуществленных им после высадки на сушу в пределах королевства (ибо судьи посоветовали, что его следует судить как иностранца), приговорен к смерти, а через несколько дней казнен в Тайберне, где он снова вслух читал свою исповедь и перед смертью подтвердил ее истинность.
Суд под председательством графа Оксфорда предъявил обвинение несчастному графу Уорику, которому вменялось в вину не то, что он пытался бежать (ибо попытка не осуществилась, да и побег по закону нельзя было приравнять к измене, поскольку граф содержался в тюрьме не за измену), но то, что он вместе с Перкином замышлял поднять смуту и уничтожить короля. Тот признал обвинение справедливым и был вскоре обезглавлен на Тауэр-Хилл.
Испанский конкистадор. В 1504 – 1519 годах служил на Кубе. В 1519 – 7527 годы возглавил завоевательный поход в Мексику, приведший к установлению испанского господства. В 1522 – 1528 годах – губернатор, а в 1529 – 1540-х – капитан Новой Испании (Мексики). В 1524 году в поисках морского прохода из Тихого океана в Атлантический пересек Центральную Америку. В последние годы жизни проявил себя как талантливый колонизатор.
Двое знаменитых конкистадоров были родом из испанской провинции Эс-тремадура Эрнан Кортес появился на свет в городке Медельин, Франсиско Писарро – в Трухильо Между ними существовала и родственная связь: Кортес был сыном Мартина Кортеса де Монро и донны Каталины Писарро Аль-тамарино. Кортес, Монро, Писарро, Альтамарино – древние знатные фамилии, отец и мать Кортеса принадлежали к сословию идальго В соответствии с испанским обычаем полное имя будущего завоевателя было Эрнан Кортес-и-Писарро Кортеса и Писарро отличали незаурядная смелость, оба были прирожденными лидерами, искателями приключений. Более того, оба набирали своих лучших людей именно в Эстремадуре, суровой, высокогорной стране.
Отец Эрнана Кортеса прочил единственному сыну карьеру юриста. В четырнадцать лет юношу отправили в университет города Саламанки. Однако через два года Эрнан вернулся домой.
Хронист Берналь Диас писал о Кортесе: «Он был хорошим латинистом и, беседуя с учеными людьми, говорил с ними на этом языке По-видимому, он даже доктор права. Он также немного был поэтом и сочинял прелестные стихи, и то, что он писал, было весьма достойным».
После ухода из университета Кортес проводил свои дни в праздности. Он был слишком своевольным, чтобы позволить другим руководить собой Пылкий и резкий юноша уже тогда подумывал о карьере военного Однако он еще на два года задержался в Севилье.
В 1504 году девятнадцатилетний Кортес отправился на остров Эспаньолу. Здесь, на Гаити, Кортес обратился в Санто-Доминго с ходатайством о предоставлении ему права гражданства и о выделении земли По прибытии в Новый Свет он не имел намерения обосноваться здесь, однако в силу обстоятельств был вынужден попытать счастья в качестве муниципального чиновника и землевладельца. Губернатор Овандо выделил ему землю и индейцев для работ. Кроме того, Кортесу, как юристу, дали должность секретаря в совете вновь основанного города Асуа, где он прожил шесть лет. Однако Эрнан не отказался от своей склонности к приключениям и участвовал в боевых действиях против восставших индейцев.
В 1511 году Диего де Веласкес начал завоевание Кубы. Кортес, отказавшись от своих владений, сменил спокойное существование землевладельца на полную приключений жизнь конкистадора Во время кубинского похода он благодаря своей открытой, жизнерадостной натуре и мужеству приобрел немало друзей. Кортес находился в фаворе у вновь назначенного губернатора Велас-кеса и даже стал личным секретарем своего покровителя. Он поселился в первом испанском городе на Кубе, в Сантьяго-де-Барракоа, где дважды избирался алькальдом (городским судьей). Он достиг успехов и как землевладелец, занявшись разведением овец, лошадей, крупного рогатого скота. В последующие годы он полностью посвятил себя обустройству своих поместий и с помощью выделенных ему индейцев добыл в горах и реках большое количество золота.
Изменения произошли и в его личной жизни; в Сантьяго, в присутствии губернатора, Кортес отпраздновал свою свадьбу с Каталиной Суарес, происходившей из мелкопоместного дворянства Гранады.
За годы, проведенные на Кубе, Кортес многому научился. Он понял, что продажное испанское чиновничество играет главную роль в карьере колониста. О любезности и дипломатической ловкости будущего завоевателя говорит то обстоятельство, что, несмотря на случавшиеся время от времени любовные интрижки и другие эскапады, приводившие к стычкам с Веласкесом, он продолжал пользоваться благосклонностью своенравного наместника.
Веласкес назначил Кортеса главнокомандующим экспедиции в Центральную Америку. Эрнан без промедления приступил к снаряжению флота. Он заложил свои имения, занял деньги у нескольких богатых граждан Сантьяго, а когда его кредит был исчерпан, использовал кредиты, предоставленные его Друзьям. Репутация Кортеса, а также весть о богатстве вновь открытых стран заставили многих искателей приключений поспешить под его знамена. Было снаряжено шесть кораблей, более трехсот человек вызвалось принять участие в экспедиции.
Однако Веласкес хотел ограничить размеры экспедиции небольшим количеством участников и кораблей, а цели ее – продолжением открытий, чтобы затем самому приступить к колонизации страны. Размах приготовлений вызвал недовольство губернатора, и он отстранил Кортеса от командования экспедицией.
Кортес в этой непростой для него ситуации проявил способность быстро принимать решения, что впоследствии не раз спасало экспедицию от верной гибели. Несмотря на то что экипаж не был полностью укомплектован, а корабли недостаточно оснащены, Эрнан Кортес тайно отдал приказ поднимать паруса В полночь небольшая флотилия снялась с якоря. Кортес рисковал головой, лишь успех экспедиции мог спасти его.
18 ноября флот двинулся в Макаку, небольшой порт примерно в 80 километрах западнее Сантьяго. Здесь участники экспедиции считали себя недосягаемыми для погони наместника. В Тринидаде Кортес пополнил запасы и приказал поднять свой штандарт черного бархата, на котором были изображены красный крест, окруженный белыми и синими языками пламени, и надпись на латинском «С этим знаком побеждаю». Под командованием Кортеса уже находились знатные и известные идальго, поэтому к экспедиции присоединялись все новые и новые люди. В конце концов в завоевании Мексики приняло участие около 2000 испанцев. С этим отрядом Кортес отправился в самый рискованный и трудный военный поход своего века.
10 февраля 1519 года эскадра взяла курс на мыс Сан-Антонио, выбранный в качестве места сбора. Экспедиция состояла из 11 старых судов. 18 февраля был взят курс на Юкатан. Солдат Берналь Диас дель Кастильо, описавший поход завоевателей, сообщал о своем 34-летнем главнокомандующем: «Что же касается внешности Кортеса, то он был привлекательным, статным и сильным. Лицо его имело пепельно-серый оттенок; оно было бы красивее, будь немного длиннее… Выражение лица едва ли свидетельствовало о веселом нраве. Его взгляд был большей частью серьезным, но он мог, когда хотел, придавать своим глазам большую любезность… Он был превосходным наездником, искусным в обращении с любым оружием, в сражении как в пешем, так и в конном строю, и, что самое главное, он обладал мужеством, которое не останавливалось ни перед чем.. Если Кортесом овладевала идея, то его уже невозможно было заставить отказаться от нее, в особенности в делах военных…»
Таков был человек, которому вверили себя испанские рыцари и которому довелось стать их предводителем в величайшей авантюре, о какой они не мечтали и в самых смелых своих фантазиях.
Флотилия, вышедшая в море при благоприятной погоде, затем попала в один из тех мощных ураганов, которые нередки в Карибском море в это время года Ее разметало во все стороны, и Кортес на своем флагманском судне «Капитанья» последним пришел к месту сбора – острову Косумель.
Наконец экспедиция достигла устья Рио-Табаско, или Рио-Грихальва, как эта река была названа в честь ее первооткрывателя. Испанцы заняли столицу провинции Табаско и вскоре пожалели, что пустились на подобную авантюру, поскольку к городу подошли многочисленные отряды индейцев.
После долгих раздумий Кортес решился дать противнику бой. Отступление в самом начале похода подорвало бы моральное состояние его людей и вдохновило индейцев. 25 марта 1519 года, в день Благовещения, члены экспедиции прослушали мессу, а затем бросились в бой И хотя испанцам противостояли превосходящие силы аборигенов, они одержали победу. Индейцы, прежде не видевшие лошадей, в паническом страхе обратились в бегство, а всадники, возглавляемые лично Кортесом, с криками «Сантьяго!» устремились вслед за ними. На месте победы впоследствии была сооружена новая столица провинции, названная Санта-Мария-де-ла-Виктория.
Потери испанцев оказались незначительными. Жители Табаско, потерявшие несколько тысяч человек, заключили с испанцами мир. Вожди преподнесли подарки, и в их числе 20 индейских девушек, которых Кортес после крещения распределил среди своих капитанов. Одна из них, Марина, родила Кортесу сына, получившего в честь деда имя дон Мартин Кортес и впоследствии ставшего командором рыцарского ордена в Яго…
Экспедиция продолжила путь В Сан-Хуан-де-Улуа состоялась первая встреча с могущественным правителем Мексики Монтесумой. По рассказам индейских послов можно было судить о величии и власти империи ацтеков. Идея покорить силой государство, в котором около двух миллионов воинов, отрядом из 600 человек должна была показаться чистейшим безумием. Завоевать Мексику можно было лишь с помощью политических и дипломатических средств, путем ловкого использования раскола, существовавшего внутри индейского народа.
Через неделю послы Монтесумы вновь прибыли в лагерь испанцев. Сотня носильщиков доставила подарки властителя завоевателям. К удивлению индейцев, Кортеса заинтересовал желтый металл, который добывался в горных рудниках. Сами индейцы называли золото «нечистотами богов».
С помощью драгоценных подношений Монтесума стремился заставить чужаков отказаться от плана захвата мексиканской столицы. Властитель не подозревал, что именно его богатые дары еще больше вдохновили испанцев на продвижение к источнику этих сокровищ. Изделия из золота могли предотвратить опасность, грозящую Мексике, не больше, чем заклинания магов и чародеев, вновь и вновь посылаемых Монтесумой.
Эрнан Кортес, прежде чем двинуться в глубь Мексики, заложил на побережье поселок – Вилла-де-ла-Вера-Крус. Для того чтобы соблюсти хотя бы видимость законности, Кортес возложил все полномочия на назначенный им самим городской совет и попросил об отставке с должности главнокомандующего. Власть губернатора Диего Веласкеса сменила власть Совета Веракруса Для видимости некоторое время шло обсуждение, затем Кортес вновь предстал перед Советом, где ему объявили, что им не удалось найти более достойной кандидатуры на пост руководителя экспедиции, чем он. Кортес стал верховным судьей и генерал-капитаном. Однако, чтобы это решение обрело законную силу, необходимо было получить одобрение короля Испании. Эрнан Кортес использовал свой дар красноречия, чтобы переманить на свою сторону сторонников Веласкеса, которых в его отряде оказалось немало.
В своем решении пробиться к таинственной столице мексиканской империи Кортес нашел неожиданных, а потому столь желанных союзников в лице тотонаков, врагов мексиканцев. Индейцы из этого племени предложили Кортесу посетить их столицу Семпоаллу
Для того чтобы еще прочнее привязать к себе тотонаков, Кортес приказал захватить пятерых мексиканских сборщиков налогов При этом он вел двойную игру, поскольку приказал своим людям тайно освободить ацтекских чиновников и отправить их к Монтесуме с дружественным посланием. Таким образом Кортес снискал расположение тотонаков, а с другой стороны, удостоился благодарности мексиканцев, которые не подозревали о коварстве испанца.
Но конкистадору нужно было заручиться поддержкой еще и испанского короля, чтобы избежать возможных санкций со стороны Веласкеса. Кортес отказался от полагавшейся ему пятой части всей завоеванной до тех пор добычи и сумел уговорить солдат отказаться от своей доли в пользу короля.
В июле 1519 года лучший корабль эскадры при попутном ветре отплыл в Испанию. Для Эрнана Кортеса прием его посланников при дворе оказался триумфальным. Король выразил свою благодарность и вместе с придворными восхищался произведениями искусства Нового Света. Король узаконил деятельность конкистадора; одновременно он отдал распоряжение снарядить три корабля в помощь Кортесу.
16 августа 1519 года испанские завоеватели вместе с тотонаками выступили в направлении мексиканской столицы Теночтитлана. У крутых склонов Кордильер был разбит лагерь.
На четвертый день отряд наконец вошел в горы. Начался крутой подъем к укрепленному городу, который Диас в своих записках называет Сокочима. К нему вели две тропы, вырубленные в скале в виде лестниц и очень удобные для обороны. Однако местный касик получил от Монтесумы приказ пропустить испанцев.
Следующие три дня испанцы шли по «пустынной местности, необитаемой по причине ее скудости, недостатка воды и сильных холодов». Перейдя пустыню, они добрались до цепочки холмов. Здесь, на перевале, расположилось маленькое хранилище идолов, «похожее на придорожную часовню», обложенную аккуратно собранными в штабеля вязанками дров. Кортес назвал это место Пуэрто-де-ла-Ленья (Порт хвороста). Вскоре армия добралась и до крупного города, каменные дома которого, выбеленные известью, сверкали на солнце так ярко, что чужеземцам вспомнился юг их родной Испании. Берналь Диас пишет, что они нарекли город Кастильбланко (Белая крепость). Теперь он называется Саулта. И брат Бартоломео – глава священников отряда, сделавший все, что можно для распространения веры в городах и деревнях тотонакских индейцев, не позволил установить тут крест: его поразил размах жертвоприношений. Здесь было тринадцать теокалли (индейских храмов) с непременными грудами черепов в каждом. Берналь Диас оценил количество принесенных здесь в жертву людей в сто с лишним тысяч.
Кортесу были нужны союзники, а поскольку семпоальцы заверили его в дружеских намерениях тласкаланцев, чьи земли лежали впереди, Кортес выслал четырех индейцев вперед в качестве послов, а сам выступил в город Ихтакамахчитлан. Спустя три дня отряд двинулся через долину в горы.
Преодолев перевал, конкистадоры вступили на земли враждебно настроенных племен. Последующие события Берналь Диас описывает так: «Две армии, числом тысяч около шести, вышли им навстречу с громкими кличами и барабанным боем. Дуя в трубы, они пускали стрелы, метали копья и бились с незаурядной отвагой». Редкая битва у туземцев начиналась без противостояния – и у Кортеса было время выказать знаками свои мирные намерения и даже объясниться с индейцами через переводчика. Но в конце концов те бросились в атаку, и на сей раз сам Кортес первым выкрикнул старый боевой клич «Сантьяго!» Во время первого натиска было убито много индейцев, включая трех вождей Затем они отступили в лес, где вождь тласкаланцев Хикотен-катль ждал в засаде с сорока тысячами воинов Местность была пересеченной, чтобы с пользой применить кавалерию, но когда испанцы выбили индейцев на открытый участок, положение изменилось, и Кортес смог ввести в бой шесть своих пушек. Но даже и с пушками сражение длилось до заката солнца. Индейцы во много раз превосходили численностью испанцев и их союзников, поскольку под началом Хикотенкатля было пятеро вождей, каждый из которых командовал десятью тысячами воинов.
Как сообщает Берналь Диас, первое столкновение с главными силами тласкаланцев произошло 2 сентября 1519 года, а через три дня разыгралось еще одно крупное сражение. Кортес утверждал в своих письмах королю, что индейцев было 139 тысяч. Битва происходила на равнине, где и конница, и артиллерия могли развернуться. Тласкаланцы атаковали гуртом, и артиллерия косила их, как траву, а получившие боевую закалку испанские солдаты врывались в толпу неприятеля подобно римским легионерам. Однако вскоре у испанцев осталась всего дюжина лошадей, победу же Кортесу принесли острые клинки пехотинцев. Кроме того, на этот раз в стане тласкаланцев произошел раскол: двое военачальников Хикотенкатля отказались выступить вместе с ним. В итоге четырехчасовая битва завершилась полным разгромом индейцев.
«Мы вознесли благодарность всевышнему», – пишет Берналь Диас. Испанцы потеряли всего одного солдата, хотя шестьдесят было ранено. Но раны не волновали конкистадоров.
Впоследствии тласкаланцы нападали небольшими отрядами, которые состязались между собой за честь пленить живого испанца. Но окрестные вожди уже начинали приходить в лагерь с мирными предложениями. Спустя два дня после битвы в лагере появились пятьдесят индейцев. Они предлагали солдатам плоские лепешки из кукурузной муки, индеек и вишни. Кортеса предупредили, что это шпионы, да он и сам заметил, что посланцы интересуются расположением оборонительных постов, и приказал схватить их. На допросе они признались, что пришли на разведку с целью подготовить ночное нападение. Отрубив им кисти рук, Кортес отправил их обратно в Тласкалу и стал готовиться к отражению атаки.
Ночью лагерь штурмовали примерно десять тысяч воинов. Жрецы убедили Хикотенкатля, что по ночам доблесть оставляет испанцев. На его беду это не соответствовало действительности– Кортес вывел свое войско на простор кукурузных полей, где и встретил индейцев. Тласкаланцы, непривычные к ночному бою, были быстро разгромлены, после чего вождь не только заверил испанцев в вечной дружбе, но и пригласил их вступить в город; при этом еще пожаловался на постоянный гнет Монтесумы.
В это время к Кортесу явилось еще одно посольство от Монтесумы – шесть вождей со свитой из двухсот человек, которые принесли в подарок Кортесу золото, поздравления с победой и, что куда важнее, весть о том, что Монтесума готов не только стать вассалом испанского короля, но и платить ежегодную дань при условии, что испанцы не вступят в столицу Мексики. Это была одновременно и взятка, и сделка. Таким образом, Кортес получил возможность вести тонкую игру. Он все еще не доверял тласкаланцам и признавал, что «продолжал обхаживать и тех и других, тайком благодаря каждую сторону за совет и делая вид, будто испытывает к Монтесуме более теплые чувства, нежели к тласкаланцам, и наоборот».
Вступив в Тласкалу, Кортес не только завоевал тридцатитысячный город, но и весь округ, «девяносто лиг в окружности», поскольку Тласкала была столицей страны, которую можно было назвать республикой. Сам город, по словам Кортеса, «более крупный, чем Гранада, и гораздо лучше укрепленный», лежал в низине среди холмов, а некоторые храмы стояли в окружавших столицу горах. Дабы заручиться дружбой испанцев, вожди предложили им заложников, а для ее укрепления – пятерых девственниц, своих дочерей. Но низвергнуть своих идолов или положить конец жертвоприношениям они не пожелали.
В Тласкале Кортес собрал сведения о мексиканской столице и о самих мексиканцах. Тласкаланцы сообщили ему, сколько подъемных мостов на дамбах и даже какова глубина озера. Они оценивали численность мексиканских армий одного только Монтесумы в 150 тысяч воинов. Тласкаланцы были уверены в том, что испанцы – их единственная надежда в борьбе против Монтесумы, поэтому Кортес получил поддержку всей страны.
Неизвестно, какие мысли и сомнения терзали конкистадора: он всегда тщательно скрывал свои чувства. Но известно, что он непременно учитывал желания людей и не предпринимал никаких важных шагов, если не располагал их поддержкой.
Кортес опять оказался перед выбором пути. Теночтитлан лежал точно на западе. Пойти напрямик или отправиться через Чолулу, как советовали послы Монтесумы? Тласкаланцы мрачно предрекали ему западню в Чолуле. Пока Кортес ломал голову, пришло еще одно посольство от Монтесумы, четыре вождя с дарами – золотыми украшениями на две тысячи песо. Они, в свою очередь, предупредили Кортеса, что Тласкаланцы выжидают удобного момента, чтобы перебить и ограбить испанцев. Это была столь очевидная попытка поссорить его с новыми союзниками, что Кортес оставил предостережения без внимания.
12 октября 1519 года испанская армия, усиленная 5000 тласкаланцами, выступила в находящуюся в 40 километрах Чолулу, которая считалась верным союзником Теночтитлана. В этом городе находилось множество роскошных теокалли. Здесь процветали искусства и ремесла.
Утром 13 октября испанцев встретила процессия жителей Чолулу. Чужеземцев, которых со дня появления считали теулями (богами), окурили ароматом растительной смолы. По просьбе вождей индейцы из вспомогательных отрядов Кортеса разбили лагерь вне города, в то время как сами испанцы были расквартированы в самом Чолулу. Однако Кортес подозревал, что им готовят ловушку.
Он пригласил к себе местных вождей, сделав вид, что назавтра собирается покинуть город, и попросил их выделить 2000 таманов (носильщиков). Вожди охотно согласились.
Рано утром во дворе дома, где жили испанцы, появились носильщики, а также местные вожди, которых пригласили для прощания. Кортес призвал вождей к себе и обвинил их в заговоре. По сигналу в город вошли тласкалан-цы. Начались поджоги и всеобщее разграбление города. Весть о жестоком наказании Чолулы распространилась по всем провинциям империи ацтеков. Страхи Монтесумы получили подтверждение, властитель Мексики решил принять в столице конкистадора.
1 ноября 1519 года испанцы в строгом походном порядке выступили в направлении столицы Мексики. Теночтитлан, который называли «Венецией ацтеков», произвел грандиозное впечатление на европейцев, но к изумлению добавилось все возрастающее беспокойство, ибо, по выражению Берналя Диа-са, «перед нами был большой город Мехико, а нас было менее 400 солдат».
Монтесума приветствовал чужеземцев поклоном. Затем произошел традиционный обмен подарками. В сопровождении торжественной процессии испанцы прошли ко дворцу отца Монтесумы Асаякатля, где должен был состояться прием.
Кортес понимал, что в случае разрушения мостов город превратится для его отряда в ловушку. Поэтому одной из первых его задач стало строительство четырех бригантин, которые сделали бы его независимым от дорог, идущих по дамбам.
Кортес использовал как политические, так и военные средства для осуществления своих планов. В Веракрусе индейцы убили нескольких испанцев, в том числе командира Эскаланте. 14 ноября 1519 года Кортес приказал арестовать своего гостеприимного хозяина Монтесуму прямо в его дворце, обвинив властителя в организации нападения в Веракрусе. Испанские офицеры заняли выходы из императорского дворца, а затем Монтесума в простом, ничем не украшенном паланкине в сопровождении вооруженного эскорта был доставлен во дворец своего покойного отца. Так «Властелин мира» стал пленником испанцев.
В своем докладе Карлу V Кортес представил свои насильственные действия как меру, необходимую для обеспечения безопасности испанцев и для соблюдения интересов короля. Плененный император служил гарантом безопасности его солдат, ведь в этом авторитарном государстве никто не решился бы предпринять что-либо против европейцев без санкции Монтесумы.
«Властелин мира» отдавал населению распоряжения успокаивающего характера, заявляя, что предпочел разместиться поближе к своим европейским друзьям. В действительности же управлял Кортес. Ему же полагалось передавать дань, предназначавшуюся императору ацтеков. Испанцы все же выказывали уважение королевскому званию Монтесумы, признавая за ним право на все внешние атрибуты верховной власти.
Следующим шагом Кортеса явилось официальное отречение Монтесумы от престола. В декабре 1519 года в присутствии высших персон империи был проведен формальный акт принесения присяги на верность испанскому монарху, ввиду отсутствия представленному персоной Эрнана Кортеса. Подчинение верховной власти Карла V было торжественно заверено нотариусом.
После перехода власти к Кортесу Монтесуме ничего не оставалось, как подарить сокровища отца чужеземцам. Индейцы ценили золото лишь в виде иску9ных украшений, испанцы же переплавляли драгоценные произведения искусства в слитки и ставили на них королевское клеймо.
В начале мая 1520 года, спустя шесть месяцев после прибытия в Теночтитлан, с побережья пришло сообщение, которое обеспокоило Кортеса. В Мексике объявилась карательная экспедиция под командованием Панфило де Нарваэса. Ее послал Диего Веласкес для расправы с непокорным Кортесом.
Перед конкистадором возникла угроза войны на два фронта. Попытки договориться с Нарваэсом не увенчались успехом.
Зная о большом численном превосходстве армии Нарваэса, Кортес тем не менее разделил свое и без того немногочисленное войско. Небольшому отря-ДУ удалось незамеченным пробраться к столице тотонаков, где расположился карательный отряд, и застать противника врасплох Армия кубинского наместника сложила оружие. Таким образом, Кортес, недавний возмутитель спокойствия, стоявший во главе кучки авантюристов, стал независимым предводителем армии, доселе невиданной в Новом Свете.
Но в это время Эрнан получил тревожные сообщения из Теночтитлана: ацтеки напали на гарнизон. Впрочем, мексиканцы имели достаточно оснований для того, чтобы использовать отсутствие Кортеса для нападения на испанцев в Теночтитлане: пленение их правителя, опустошение дворцов, кража сокровищ из золота и серебра, осквернение храмов и разрушение изображений богов, невыполнение Кортесом обещания покинуть город после прибытия судов и, наконец, присутствие смертельных врагов, тласкаланцев, что, наверное, больше всего оскорбляло гордый народ теноча.
24 июня 1520 года, когда положение испанцев в Теночтитлане было отчаянным, Кортес вновь вошел в мексиканскую столицу. Со своим отрядом он пробился ко дворцу Асаякатля и оказался в осаде. В Теночтитлане было оставаться опасно. Но как выбраться из города, когда все мосты разрушены?
Кортес приказал построить переносной деревянный мост, с помощью которого можно было преодолеть разрушенные переходы через каналы. В присутствии свидетелей он приказал упаковать пятую часть короля в мешки и назначил надежных офицеров для охраны королевской доли.
30 июня 1520 года Кортес отдал приказ о выступлении из столицы. В ночь на 1 июля, когда испанцы переходили через мост, индейцы напали на завоевателей и нанесли им сокрушительный удар. В пресловутую «ночь печали» погибли все орудия, 80 лошадей, 459 испанцев. Был уничтожен весь обоз и большая часть захваченных в спешке сокровищ. Кортес едва не погиб.
7 июля 1520 года у Отомпана, или, как его называют испанцы, Отумбы, Кортес встретился с огромной армией мексиканцев, примерно в 200 000 воинов, а у испанцев больше не было огнестрельного оружия. Тем не менее испанцы и тласкаланцы с яростью обрушились на превосходящие силы противника. Кортес во главе конного отряда прорвался сквозь гущу врагов и пронзил пышно одетого вождя ацтеков копьем. Когда индейцы увидели свои штандарты в руках испанцев, они запаниковали и бросились бежать.
Окрыленный успехом, Кортес решил снова завоевать мексиканскую столицу. Он приказал построить 13 бригантин, которые после испытаний были разобраны. Носильщики-индейцы перенесли их через сьерру к озеру Тескоко. Бригантины были вновь собраны на расстоянии 800 метров от берега; одновременно около 40 000 индейцев были заняты рытьем канала, ведущего к озеру. Почти семь месяцев длились эти приготовления.
28 декабря 1520 года Кортес со своей внушительной армией отправился в Мексику. Он выбрал нелегкий, но безопасный путь через дикую сьерру. Перед началом штурма Теночтитлана у Кортеса было 650 человек пехоты, 194 стрелка, 84 кавалериста и вспомогательные индейские отряды численностью 24 000 человек, а также три тяжелые пушки и 15 полевых орудий.
20 мая 1521 года начался штурм мексиканской резиденции. Бригантины уничтожили всю флотилию индейских каноэ. Но продвижение по дамбам шло с большими потерями, поэтому Кортес решил взять Теночтитлан осадой. Мексиканцы, имеющие большое превосходство в живой силе, продолжали сопротивляться. Кортесу дважды только чудом удалось вырваться из рук индейцев благодаря храбрости своих солдат. Тем не менее он продолжал предлагать ацтекам заключить мир.
13 августа 1521 года испанцы ворвались в город и, подавив сопротивление оборонявшихся, захватили его. По разным данным погибло и умерло от голода или болезней от 24 до 70 тысяч мексиканцев. Точное число потерь испанцев тоже не установлено; по меньшей мере 100 человек попали в плен и были принесены в жертву языческим богам, примерно столько же погибло. Потери союзников приближались к 10 тысячам.
Осада продлилась 75 дней, и, согласно сообщениям Кортеса, не было дня без боя с индейцами. Вождь ацтеков Куаутемок во время бегства попал в руки испанцев и, закованный в цепи, предстал перед Кортесом.
Однако сокровища, ради которых, собственно, и затевалась эта грандиозная операция, бесследно исчезли. Вероятно, часть своих богатств индейцы затопили в озере или спрятали в каком-то другом месте. Куаутемок даже под пытками не сказал, где спрятаны сокровища Монтесумы.
До 1524 года испанские конкистадоры основали в Мексике несколько городов. Кортес большую часть времени проводил в Койоуакане, откуда лично руководил восстановлением Теночтитлана. В эти годы он проявил себя как талантливый колонизатор. По воле испанца путем слияния древнеаме-риканской и христианских культур должна была возникнуть новая иберо-аме-риканская культура. Большой прогресс был достигнут и в обращении индейцев в христианство. Кортес просил короля прислать миссионеров «доброй и образцовой жизни».
Сам Кортес на протяжении всей жизни пользовался доверием туземцев, для которых он часто выступал в качестве адвоката и которые, по свидетельству очевидцев, очень уважали и почитали его. Однако недоверие испанского двора к конкистадору и серьезные подозрения со стороны королевских чиновников в самой Мексике не позволили Эрнану Кортесу осуществить свою мечту – распространить власть Испании до Южного моря и до берегов Азии. Тем временем его, принесшего монарху в качестве трофея могущественную державу, завистники обвинили в стремлении к отделению от испанской короны.
Кортес отправился в Испанию для встречи с королем. В конце мая 1528 года конкистадор с внушительной свитой высадился в порту Палое. При дворе императора его приняли со всеми почестями. Кортес поклялся в своей верности монарху. 6 июля 1529 года император пожаловал ему титул «Маркиз дель Валле-де-Оахака», наградил большим крестом ордена Святого Иакова и подарил ему обширные земельные угодья в Мексике. Однако должности губернатора Новой Испании на этот раз Эрнан не получил. Назначенный генерал-капитаном Новой Испании и островов Южного моря, Кортес не обманывался относительно того, что новые большие экспедиции смогут закончиться успешно лишь в том случае, если первооткрыватель будет располагать губернаторскими полномочиями.
В июле 1529 года конкистадору были переданы новые участки земли в столице Оахака. Кортес стал сеньором 22 поселений и 23 000 вассалов-индейцев. Женившись на Хуане Суньига, дочери графа де Агилара и племяннице герцога де Бехара, Эрнан получил доступ в наиболее влиятельные дома высшей испанской аристократии. Один из его подарков молодой невесте – два сказочно красивых изумруда, вырезанных в форме роз (работа мексиканских мастеров), – вызвал восхищение всего двора. Слава завоевателя гремела по всей Европе и в Новом Свете, так что Кортес, по свидетельству современников, соперничал в славе полководца с Александром Македонским и в богатстве с Крезом.
Весной 1530 года он в сопровождении супруги и своей престарелой матери доньи Каталины вернулся в Мексику, где посвятил себя преимущественно задачам колонизации. Он завез с Кубы сахарный тростник, разводил мериносовых овец и разрабатывал золотые и серебряные рудники. Но эти мирные занятия не могли удовлетворить его натуру авантюриста.
В 1532 и 1533 годах он снарядил две небольшие флотилии. Кортес предпринял попытку основать в Калифорнии поселение. Но подобные предприятия требовали больших денег, не принося ничего взамен. В 1535 году Кортес сам отправился в экспедицию, прошел вдоль побережья Калифорнийского залива до 30-го градуса северной широты. На юге Калифорнийского полуострова он основал город Санта-Крус, нынешний Ла-Пас В 1539 году три корабля не вернулись назад. Финансовый ущерб, нанесенный Кортесу, составил в итоге почти 200 000 золотых дукатов.
Тем не менее географические открытия были весьма значительными. Было установлено, что Калифорния не остров, а часть материка. Наконец Кортес исследовал большие участки западного побережья американского континента и Калифорнийский залив. Несмотря на трудности, он задумал новую экспедицию под командованием своего сына дона Луиса. Однако первый вице-король Новой Испании Антонио де Мендоса, который сам претендовал на открытия в этой области, не одобрил предприятия. Возмущенный Кортес решил отправиться к королю.
В 1540 году в сопровождении своего сына дона Мартина Кортеса он высадился в Испании. Король отсутствовал, тем не менее в столице Кортесу был оказан пышный прием. Его тепло приветствовали в совете по делам Индии, но ощутимых успехов маркиз не добился.
В 1541 году Кортес вместе с сыном принял участие в памятном алжирском походе Карла V. Во время шторма, который уничтожил часть флота, галера маркиза также стала жертвой стихии. Кортесам едва удалось спастись
К сожалению, все инициативы Кортеса в Испании не находили отклика у дворян. По возвращении на родину король также не поддержал его планов расширить границы испанской империи за счет всей территории вновь открытого континента. После трех лет, проведенных в ожидании, Эрнан решил вернуться в Мексику.
Однако ему удалось добраться лишь до Севильи. Там он заболел дизентерией Кортес еще успел завершить свои земные дела и 11 октября подписал завещание. Он умер 2 декабря 1547 года в возрасте 62 лет, незадолго до смерти переселившись из города в более спокойное селение Кастильеха-де-ла-Куэста.
Вначале завоеватель был погребен в фамильном склепе герцогов Медина-Сидониа Через 15 лет его бренные останки были перевезены в Мексику и захоронены во францисканском монастыре в Тескоко рядом с могилой его матери В 1629 году маркиза с большой пышностью похоронили во францисканской церкви в Мехико. В 1794 году саркофаг был перенесен в «Больницу Иисуса из Назарета», когда-то учрежденную Кортесом Эту могилу украшал простой надгробный камень и бронзовый бюст. Для того чтобы спасти останки от уничтожения, в 1823 году их пришлось тайно извлечь. В Неаполе, в склепе герцогов Террануова-Монтелеоне, потомков правнучки завоевателя, они обрели, наконец, покой Высказанное в завещании последнее желание Кортеса – найти вечное пристанище в Койоуакане – осталось невыполненным. Великий первооткрыватель и завоеватель Мексики похоронен вдали от тех мест, где познал успех и триумф, вдали от страны, с которой имя его связано навеки.
Испанский конкистадор. В 1513-1535 годах участвовал в завоевании Перу. Разгромил и уничтожил государство инков Тауантинсуйу, основал семь городов, в том числе Лиму. В 1535 году ему был пожалован титул маркиза. Убит в Лиме.
Франсиско Писарро родился в Трухильо, провинции Эстремадура, в 150 километрах к юго-западу от Мадрида
Франсиско был незаконнорожденным сыном Дона Гонсало Писарро, по прозвищу Высокий, отличного солдата, получившего знатный титул за храбрость в сражениях против мавров Его мать, Франсиска Гонсалес, была дочерью простолюдина. Мальчика никогда не учили читать, он играл со своими сверстниками в окрестностях Трухильо, иногда присматривая за овцами или свиньями. С ранней юности он жаждал приключений.
По всей вероятности, Писарро покинул Трухильо в 19-летнем возрасте и присоединился к испанской армии в Италии. Это закалило его и подготовило к трудным экспедициям в Южную Америку. Достоверно известно, что в 1502 году он отправился в Америку уже опытным солдатом. Молодой Писарро участвовал в кровавом походе против индейцев на остров Эспальола (ныне Гаити). Вскоре он присоединился к Алонсо де Охеде, который известен тем, что применял испанскую тактику в сражениях с аборигенами. Рассекая их ряды, он прокладывал в толпе просеку с мертвыми телами по обе стороны
Писарро было около 35 лет, когда он принял участие в знаменитом пересечении Панамы вместе с Васко Нуньесом де Бальбоа. Благодаря этому был вписан в испанские владения Тихий океан. Это было началом «отважного похода за Большим призом», как позже стали называть завоевания испанцев в Южной Америке. В 1519 году был основан город Панама, и Писарро^стал одним из первых его жителей Он получил свою долю земли, на которой работали индейцы И даже стал губернатором Когда ему было далеко за сорок, он разбогател, обрел почет и уважение, хотя большинство людей его положения предпочли бы отдых после бурной и полной невзгод жизни
В XVI веке более 200 тысяч испанцев пересекли Атлантику. Не только жаждавшие славы дворяне хотели попытать счастья: были среди эмигрантов и неудачливые купцы, и обедневшие ремесленники, и монахи-скитальцы – последние описали приключения авантюристов на страницах хроник.
Что заставило Писарро отважиться на отчаянное путешествие вдоль берега Южной Америки, играть судьбой, подвергать жизнь и здоровье новым испытаниям, преследуя иллюзорную мечту? Многие биографы Писарро объясняют эту тягу к приключениям его натурой прирожденного игрока. На склоне лет он любил играть в кости, кегли, пелоту (баскская игра в мяч). И в то же время он был уравновешенным и осмотрительным человеком. У него было только две страсти: сражение и поиск. И больше, чем покоя, он жаждал славы.
Чтобы финансировать экспедицию в Америку, он привлек к проекту Диего де Альмагро и священника Эрнандо де Луке. Втроем они купили корабль, оснастили его всем необходимым, наняли людей. 14 ноября 1524 года Писарро отплыл из Панамы, возглавив первую из трех своих исследовательских экспедиций.
Однако только в 1528 году удача улыбнулась Писарро. Переплыв экватор, его отряд высадился на побережье Эквадора и Перу. В одном месте их приветствовала женщина-вождь, и по тому, как держалась она и ее приближенные, сколько на них было золота и серебра, они поняли, что попали в очень богатые края.
Вернувшись в Панаму, Писарро решил, что необходимо как можно скорее оказаться в Испании, поскольку тогда ни один конкистадор не осмеливался сделать и шагу без королевского дозволения. В конце 1528 года Писарро прибыл ко двору короля Карла в Толедо. Франсиско и обликом своим, и речью произвел сильное впечатление на 28-летнего короля. В это же время в Толедо оказался Эрнан Кортес, покоривший к тому времени ацтеков Мексики, а теперь поражавший двор ценностями, привезенными из завоеванных земель, по территории превосходящих всю Испанию. Кортес приходился Писарро кузеном и дал тому, вероятно, какие-то практические советы, а также снабдил деньгами. Дары в виде шкур лам и культовых предметов инков из золота, преподнесенные королю, обеспечили Писарро титул губернатора и позволили получить королевское благословение. Он был наделен столь широкими полномочиями, каких не удостаивался никто из конкистадоров за всю историю покорения испанцами Южной Америки.
Писарро отплыл из Испании в январе 1530 года, но лишь спустя год, в январе 1531-го, экспедиция смогла наконец выйти из Панамы. Три судна – два крупных и одно небольшое, на борту которых находились 180 солдат, 27 лошадей, оружие, боеприпасы и пожитки. Отряд был слишком мал, чтобы покорить империю, простиравшуюся на тысячи миль в глубь суши до амазонской сельвы. Писарро знал, что вся огромная территория инков покрыта сетью военных дорог, что многочисленные крепости охраняются сильными гарнизонами, а страна беспрекословно повинуется одному самодержавному правителю. Но он надеялся добиться успеха, хотя против него были не только люди, но и сама природа! Тщеславный Писарро считал, что он вполне способен повторить свершения своего земляка Кортеса.
Писарро не был ни дипломатом, ни великим полководцем, но отличался отвагой и решительностью, о чем свидетельствуют первые действия Писарро в ранге командующего экспедицией.
Капитан Руис отплыл вдоль побережья прямо в Тумбес, но спустя две недели штормы, встречные ветры и течения вынудили его укрыться в бухте
Святого Матвея. Испанцы оказались в 350 милях от Тумбеса, и все-таки Писарро сошел на берег и отправился пешком на юг. Корабли нагнали его, следуя вдоль побережья. Проведя тринадцать дней в тесноте на борту трех маленьких судов, боровшихся с ветром и непогодой, солдаты были измождены.
Несмотря на это, Писарро после трудного перехода через полноводные реки области Коакве совершил набег на маленький город. Испанцам повезло: они награбили золота и серебра на 20 тысяч песо, большей частью в виде грубых украшений. В городе нашлись и изумруды, но лишь немногие, в том числе Писарро и доминиканский монах отец Реджинальде де Педраса, знали их истинную цену. Писарро променял эту относительно мелкую добычу на возможность застать индейцев врасплох. Сокровища он погрузил на корабли и отправил в Панаму в расчете на то, что, увидев их, остальные конкистадоры присоединятся к нему. Затем он возобновил продвижение на юг.
Награбить больше не удалось. Деревни, попадавшиеся на пути, были покинуты, а все самое ценное унесено. Конкистадоры страдали от ужасной жары и тропических ливней. Их кожа покрывалась огромными гнойными язвами. Люди теряли сознание, умирали. Это было самое бестолковое начало кампании, когда-либо задуманное военачальником, и то, что испанские солдаты дошли до залива Пуаякиль, красноречивее всего свидетельствует об их стойкости. Походная жизнь длилась пятнадцать месяцев.
Писарро решил, что остров Пуна мог стать для них подходящей базой. Обитатели Пуны враждовали с Тумбесом, лежавшим всего в тридцати милях от них. Остров был большой и лесистый, здесь можно было не опасаться внезапного нападения. Писарро устроил лагерь и стал ждать подкрепления. Во время похода на юг к нему присоединились два корабля. Первый привез королевского казначея и других чиновников, не успевших примкнуть к экспедиции, когда она отплыла из Севильи. Второй – 30 солдат под началом капитана Беналькасара.
Из Тумбеса прибыли индейцы, и хотя Писарро знал, что они – заклятые враги обитателей Пуны, он принял их в своем штабе. А потом, когда два его переводчика предупредили Писарро, что вожди Пуны собрались на совет и готовят нападение, он тотчас же окружил их на месте встречи и выдал жителям Тумбеса. Итогом стала кровавая резня, приведшая к восстанию, которое он так старался предотвратить. На лагерь напали несколько тысяч воинов Пуны, и испанцам пришлось искать убежища в лесу. Потери были сравнительно небольшие: несколько убитых, брат Эрнандо Писарро был ранен дротиком в ногу. Но индейцы продолжали атаковать лагерь.
Когда прибыли еще два корабля с сотней добровольцев и лошадьми (кораблями командовал Эрнандо де Сото), Писарро почувствовал, что у него достаточно сил, чтобы перебраться на материк. Слабое сопротивление тум-бесцев было быстро подавлено конницей Эрнандо Писарро. Основной отряд испанцев пересек залив на двух судах.
Наконец они вошли в Тумбес – город, где, как гласила легенда, жили Девы короля-Солнца, где в садах висели золотые фрукты, а храмы были облицованы золотом и серебром. Однако их ждало горькое разочарование: город Тумбес в заливе Гуаякиль, описанный четырьмя годами ранее как процветающий, лежал в руинах, а его население вымерло от оспы. Это же коварная болезнь унесла, по всей вероятности, и жизнь Верховного Инки Уайна Капаки, примерно в 1530 году. От города не осталось ничего, кроме крепости, храма и нескольких зданий. Люди, которые проплыли семьсот миль, а затем прошагали еще триста по ужасным болотам, продирались сквозь заросли ризофоры и джунгли, постоянно подбадривая себя видениями золотого города, были потрясены, когда их взорам предстали жалкие развалины.
Писарро лишился возможности быстро обогатиться, зато, как оказалось, получил нечто гораздо большее – ключ к завоеванию страны Территория была раздроблена и могла вновь покориться одному правителю. Это Пиеарро выяснил, когда расспрашивал о причинах столь плачевного состояния города. Разрушение его было делом рук островитян с Пуны. По словам перуанцев, король-Солнце – Инка Уаскар, был слишком занят войной с братом Атауаль-пой, чтобы оказать городу необходимую помощь Он даже отозвал из крепости своих воинов.
Борьба за власть завершилась незадолго до высадки Писарро в Тумбесе Ата-уальпа победил, и его войско пленило Уаскара Узурпатор из Кито стал Ин-кой (верховным правителем), но жители Тумбеса и других районов не одобряли смену правителя. Империя инков была раздроблена, чем и воспользовался Писарро.
Оставив часть отряда в Тумбесе, он отправился с лучшими солдатами в глубь страны, чтобы привлечь на свою сторону туземное население. Франсиско использовал политику Кортеса. Грабеж был запрещен. Доминиканские монахи обращали индейцев в христианство. Поход превратился в крестовый, и у солдат появилось ощущение их божественного предназначения. Жажда золота не уменьшилась, но теперь она рядилась в мантию христовой истины.
Писарро вел своих людей от одной деревушки к другой, так что в них не было ни времени, ни сил размышлять о будущем. Индейских вождей, оказывавших сопротивление, сжигали живьем в назидание другим, и вскоре вся округа была покорена. Здесь впервые завоеватели стали рекрутировать население во вспомогательные войска, и хотя в испанских источниках нет упоминаний об индейских союзниках, почти не приходится сомневаться в том, что Писарро старался усилить свой маленький отряд за счет местных жителей.
В июне он заложил поселение на реке Чира, примерно в 80 милях к югу от Тумбеса. Поселение строилось по обычному колониальному образцу: церковь, арсенал и здание суда. Однако несмотря на то, что в Сан-Мигеле существовало законно назначенное городское правление, Писарро воспользовался своими полномочиями из Испании. Это дало ему возможность наделить каждого колониста землей, а поскольку индейцы привыкли к палочной дисциплине, которую насаждали их собственные правители, они не роптали. Все добытое золото и серебро испанцы переплавили в слитки, и Писарро сумел уговорить солдат отказаться от своей доли. Поэтому после вычета королевской доли, пятой части, он смог отправить сокровища на двух судах в Панаму, оплатив счета экспедиции.
Сокровища, разумеется, подтвердят рассказы капитанов о блестящих возможностях, открывающихся перед поселенцами в Новой Кастилии. Но Писарро не мог решить, стоит ли ему ждать подкрепления или сразу выступить в поход? Три недели он размышлял, пока не обнаружил, что бездействие порождает недовольство. Скорее всего именно настроения солдат сыграли определяющую роль: Писарро решил выступать. Тем более что Атауальпа покинул столицу инков Куско и был теперь в Кахамарке. Куско находился примерно в 1300 милях от Сан-Мигеля, так что Писарро и его люди, нагруженные пожитками, могли бы преодолеть такое расстояние за несколько недель по проложенным инками дорогам. До Кахамарки же было всего около 350 миль, на высоте 9 тысяч футов. Дорога, по сообщениям союзных индейцев, должна была занять не более 12 суток. Писарро не хотел упускать возможность побыстрее добраться до правителя инков.
24 сентября 1532 года, примерно через шесть месяцев после своей первой высадки на побережье, Писарро выступил из маленького поселения. Отряд состоял из ПО пехотинцев (но лишь 20 из них были вооружены арбалетами или аркебузами) и 67 всадников. Это было жалкое войско, не способное противостоять инкам. Атауальпа, как сообщали, лечился на вулканических источниках Кахамарки (рана, полученная во время междоусобной войны против собственного брата, загноилась). Кроме того, он совершал объезд своих новых владений, добиваясь их полного подчинения. Его сопровождала армия, насчитывавшая, по некоторым оценкам, от сорока до пятидесяти тысяч воинов.
Переправившись через реку Чира на плотах, испанцы переночевали в индейском поселении Поэчос и пошли на юг к реке Пьюра. Здесь они повернули на восток, в глубь суши, следуя вдоль русла Пьюры.
В рядах испанцев начался ропот. Кое-кто из солдат терял присутствие духа. К концу четвертых суток Писарро остановился, чтобы подготовиться к сражению. Он обратился к отряду с предложением: каждый, кто не поддерживает предприятие, может вернуться в Сан-Мигель и получить такой же земельный надел и столько же индейцев, сколько любой солдат гарнизона. Но только девять человек пожелали вернуться на «базу». Вероятно, не только призывы Писарро, но и окружающая обстановка заставили остальных продолжать путь. К тому времени они должны были быть далеко за Тамбо Гранде, на главной дороге инков, ведущей из Тумбеса.
В ноябре 1532 года Франсиско Писарро принял очень смелое решение, определившее его дальнейшую судьбу. Главная королевская дорога инков между Кито и Куско пролегала через долины Анд, и Писарро узнал, что победивший Инка Атауальпа идет по ней на юг, чтобы быть коронованным в Куско. Испанцы были потрясены устрашающим величием армии индейцев. Но Писарро своим красноречием вдохнул новые силы в солдат, пообещав им богатую добычу. В хрониках остались его слова: «Нет различия между большим и малым, между пешим и конным… В тот день все были рыцарями».
Единственную свою надежду Писарро связывал с отчаянно дерзким планом – попытаться захватить врасплох многотысячную армию Инки. Войско Атауальпы пришло в движение к середине дня. Но его выходу предшествовал торжественный парад. Все индейцы несли на головах большие золотые и серебряные украшения, похожие на короны. Началось песнопение.
Лишь к концу дня передовые части этой пышной процессии вошли на центральную площадь Кахамарки. Атауальпу воины несли на носилках, покрытых серебром. На голове его красовалась золотая корона, на шее – ожерелье из больших изумрудов. Инка приказал носильщикам остановиться, в то время как остальные воины продолжали заполнять площадь.
Писарро, спокойный и решительный, дал сигнал к бою. Артиллерист поднес фитиль к стволу пушки. Всадники и пешие солдаты под звук боевых горнов вырвались из своих укрытий с криками. Среди индейцев началась паника, нападавшие испанцы косили их направо и налево Инки были не вооружены, в начавшейся давке долго не могли прийти в себя, мешали друг другу, и конкистадоры своими остро отточенными пиками пустили реки крови
Писарро был плохим наездником, поэтому дрался пешим, мечом и кинжалом. Пробившись сквозь толпу к носилкам Атауальпы, он схватил Инку за руку и попытался стащить его вниз. У многих индейцев были отрублены руки, но они продолжали держать трон на своих плечах. В конце концов все они полегли на поле боя. Подоспевшие всадники перевернули носилки, и Атау-альпа был схвачен.
Резня продолжалась и в долине. Через два часа шесть или семь тысяч индейцев лежали мертвыми. Каждый испанец убил примерно 15 индейцев. В донесении королю секретарь Писарро писал, что он и его люди совершили невероятное: захватили малыми силами могущественного владыку. Залитые кровью инков, конкистадоры едва ли понимали, что творили. Один из участников этой резни позже говорил, что было сделано не ими, потому что их было слишком мало, а волею Бога.
Игрок Писарро сорвал банк. Захватив богоподобного Инку, он парализовал жизнь во всей империи.
Трагедия инков состояла в том, что их правитель не понимал того, что эти 160 чужеземных солдат были не просто разбойниками, а вестниками грядущего колониального вторжения. Он же считал их просто алчными искателями сокровищ. А Писарро поддерживал это заблуждение. Подметив у своих тюремщиков неутолимую жажду золота, Атауальпа решил выкупить свою свободу. За нее он предложил заполнить камеру, где его содержали, золотом на высоту 10,5 испанской стопы (294 сантиметра). И еще дать двойное, против золота, количество серебра. К тому же пообещал, что эти сокровища будут доставлены в Кахамарку за 60 дней со дня заключения соглашения И Атауальпа сдержал свое слово: в Кахамарку устремились караваны лам, доставлявших из разных уголков империи золото. Приказ верховного правителя, пусть даже и плененного, но для инков все равно остававшегося королем-Солнцем, исполняли беспрекословно. Все богатства государства, найденные и ненайденные, считались собственностью Инки.
Но испанцы вероломно нарушили и этот договор. Атауальпа оставался заложником Писарро в течение 8 месяцев. В это время он, правда, продолжал исполнять обязанности правителя империи, издавать указы, посылать гонцов. Он приказал вождям не препятствовать испанцам, проникавшим в отдаленные уголки страны и грабившим храмы. Сговорчивостью он надеялся купить свободу.
К середине 1533 года выкуп был собран. Комнату заполнили сказочно прекрасными золотыми изделиями. Многие из них представляли собой немалую художественную ценность, но для испанцев это был лишь дорогостоящий металл, и все было переплавлено в слитки. Пятая их часть была отправлена королю Испании, остальное разделили между собой конкистадоры, больше всего золота досталось, конечно, Писарро. И несмотря на это, Атауальпа был казнен.
Испанские власти в Панаме осудили казнь. Они считали, что Атауальпа должен был быть доставлен в Центральную Америку или Испанию. Король Карлос также писал Писарро о своем недовольстве насильственной смертью: Атауальпа был все же монархом, и казнь его подрывала веру в божественное происхождение власти.
Итак, покорение Перу началось с захвата и казни его владыки, сражения последовали позже. Во время 800-мильного марша по Великой дороге инков от Кахамарки до Куско отряд Писарро провел четыре сражения против армии Атауальпы. Инки сражались храбро, и какое-то количество захватчиков было убито. Но все же они не могли противостоять оружию и тактике испанцев. Большим тактическим преимуществом конкистадоров были их конные воины – до прихода европейцев в Америке не видели лошадей. Инки думали больше о том, как убить одно такое животное, преследовавшее их, чем десять пеших воинов. И почти на каждого убитого испанца приходились сотни убитых инков.
15 ноября 1533 года Писарро пришел за главным призом – он ступил в столицу инков Куско.
Чтобы закрепить завоеванное, Писарро возвысил одного из уцелевших сыновей Уайна Капаки – Манко, он был коронован в начале 1534 года Конкистадоры надеялись, что новый Инка станет марионеткой в их руках и окажет помощь испанцам в порабощении своего народа.
Когда Писарро было уже далеко за пятьдесят, он по существу стал правителем, а лучше сказать, грабителем огромной страны. Сокровища Куско были захвачены, переплавлены и распределены между завоевателями. Золота и серебра оказалось даже больше, чем от выкупа Атауальпы. Писарро совсем не имел опыта в управлении государством. Давали себя знать возраст и пережитые тяготы. Чтобы заставить испанцев остаться в этой далекой стране, он выделил каждому офицеру в награду тысячу индейцев. Писарро приказал священнику Куско защищать интересы индейцев, а также издал указ, предусматривающий для испанцев наказания за надругательство над аборигенами. Но это мало помогало, индейцы вымирали катастрофически быстро. Приходило в упадок, так же как ирригационное хозяйство, и террасное земледелие инков.
Главную свою задачу Писарро видел в строительстве городов для испанцев. Он основал семь из них – и все семь сохранились до наших дней. Столицу решено было расположить на побережье, для поддержания морских связей с остальной частью Испанской Америки Город появился в 1535 году на берегу реки Римак и первоначально носил название Сьюдад-де-лос-Рейес – «город королей». Однако сохранилось не столь претенциозное название, а искаженный топоним самой реки – Лима.
На склоне жизни Писарро занимался прокладкой улиц в городах, раздаривал дома своим друзьям. Индейцы выстроили и его личную резиденцию в испанском стиле, с патио – внутренним двориком, засаженным привезенными оливковыми и апельсиновыми деревьями.
Но спокойное время продолжалось недолго. Младшие братья Писарро и другие испанцы в Куско нарушили договор и оскорбили марионеточного правителя Манко. Взбешенный, он тайно мобилизовал свою армию и приготовил оружие. В апреле 1536 года Мано исчез из Куско и созвал своих вождей на встречу, где они поклялись изгнать ненавистных завоевателей из Перу И уже в мае 190 испанцев в Куско оказались окруженными индейцами.
Восстание Манко продолжалось до декабря. Четыре экспедиции, посланные Писарро в поддержку своих братьев, потерпели поражение в горах, еще на подходах к Куско. Около 500 испанцев были убиты. И все-таки перуанцам не удалось освободить свою страну. Корабли с подкреплением прибыли из Центральной Америки, и блокада Куско была прорвана. Манко бежал в джунгли Амазонии, к священному городу Мачу-Пикчу, где и правил остатками своей империи вместе с тремя сыновьями в течение 35 лет.
Но еще большие трудности, чем с индейцами, испытал Писарро со своим старинным соратником и даже когда-то другом Диего де Альмагро Тот всегда организовывал снабжение и пополнял людьми экспедиции Писарро. И был жестоко уязвлен тем, что король назначил его лишь губернатором Перу Как только представился случай, Альмагро обвинил Писарро в присвоении всех званий.
Тогда Писарро сделал дипломатический ход Альмагро в награду за усердие предоставлялась земля на юге Перу, но когда Диего прибыл туда, то был разочарован – там нечем было поживиться Он не знал, что на подвластной ему территории находится Потоси, где позже испанцы откроит богатейшие в мире залежи серебра Альмагро претендовал на Куско Схватки между испанцами не заставили себя долго ждать, причем они были не менее яростными, чем битвы с индейцами
Междоусобицы закончились в Куско в 1538 году, когда Альмагро было нанесено поражение братом Писарро – Эрнандо Неистовый и кровожадный Эрнандо казнил 120 человек, а самого Альмагро убил как предателя Но это была его ошибка Вернувшись в Испанию, он был заключен в тюрьму за этот акт мести
Одержав победу над Манко и Альмагро, Писарро окончательно утвердился в новом городе Лиме Он занимался обустройством своего дома, ухаживал за садом, прогуливался по улицам, навещая старых солдат, носил старомодное черное одеяние с красным рыцарским крестом на груди, дешевую обувь из оленьей кожи и шляпу Единственной дорогой вещью у него была шуба из меха куницы, присланная кузеном Кортесом
Писарро любил играть со своими четырьмя маленькими сыновьями, хотя так и не женился на их матери-индеанке или какой-либо другой женщине Он безразлично относился к хорошим винам, еде, лошадям Постаревший и несказанно богатый, этот наиболее удачливый из всех конкистадоров, казалось, просто не знал, что делать с неожиданно свалившимся на него богатством Он составил несколько завещаний Главной его заботой было продолжить родословную и прославить имя Писарро Всем своим наследникам, как мужского, так и женского пола, он наказывал носить эту фамилию.
Но казнь Альмагро повлекла за собой возмездие Горстка его сторонников в Лиме испытывала горечь от поражения и нищеты Существует предание, что у них была лишь одна шляпа на всех, поэтому, как настоящие испанские идальго, они могли появляться на улицах только по одному Они стали союзниками молодого сына Альмагро Их объединяла ненависть к Писарро, и они решили убить его До губернатора дошли сведения о готовящемся заговоре, но он не обращал внимания на предупреждения
Воскресным утром 26 июля 1541 года Писарро принимал в своем дворце гостей, когда в дом ворвалось 20 человек с мечами, копьями, кинжалами и мушкетами Гости разбежались, некоторые выпрыгивали прямо из окон 63-летний Писарро защищался в спальне мечом и кинжалом Он дрался отчаянно, убил одного из нападавших, но силы были неравны, и вскоре он упал замертво от множества нанесенных ран
Место, где он был убит в президентском дворце, теперь покрыто мраморными плитами На площади Армас в Лиме стоит кафедральный собор, тоже связанный с именем Писарро В 1977 году во время ремонтных работ собора в кирпичной кладке сводов были обнаружены фобы и свинцовая коробка В ней оказался череп и рукоятка меча Снаружи была выгравирована надпись «Это голова маркиза дона Франсиско Писарро, который открыл и завоевал Перуанскую империю, отдав ее под власть короля Кастилии».
Испанский искатель приключений (конкистадор). Организовал две экспедиции к западному побережью Южной Америки в 1524-1526 годах, участник завоевания Перу (1533), возглавлял поход в Чили (1535-1536). Был одним из богатейших граждан новой колонии, основанной в Дариене. В 1519 году испанцы основали на берегу Тихого океана город Панаму и начали продвигаться вдоль побережья Южного моря Упорные слухи о стране золота и сказочных сокровищ, лежащей где-то к юго-западу от Панамского перешейка, возбуждали у конкистадоров желание как можно скорее овладеть этой страной Было снаряжено несколько экспедиций, но все они кончились неудачно – потому ли, что их предводители оказались не на высоте своей задачи, то ли из-за недостатка средств.
Испанцы, пытавшиеся проникнуть в глубь материка, сталкивались с огромными трудностями Высокие горы, непроходимые болота, густые тропические леса создавали для завоевателей серьезные препятствия, к которым прибавлялось еще упорное сопротивление воинственных туземцев Вследствие этого продвижение испанцев к югу на некоторое время приостановилось.
Между тем в Панаме жил один испанец, которому суждено было доказать, насколько достоверны все эти слухи о баснословных богатствах стран, омываемых Тихим океаном Это был Франсиско Писарро, предприимчивый искатель приключений, сопровождавший Васко Нуньеса де Бальбоа в его плавании по Южному морю Однако он не располагал никакими средствами, поэтому заключил союз с двумя другими авантюристами, которые согласились снарядить экспедицию на свои деньги Одного из них звали Диего де Альмагро, другого – Эрнандо де Луке
Если Писарро был незаконным сыном идальго, то Диего де Альмагро – просто подкидышем Существует легенда, что в 1475 году его нашли младенцем в деревне Альмагро, от которой он и получил свое имя Диего вырос среди солдат, еще совсем молодым отправился в Америку и ради золота готов был пойти на самые рискованные предприятия
Самому молодому из этих авантюристов было пятьдесят лет. Испанский историк Гарсиласо де-ла Бега рассказывает, что, когда в Панаме узнали о проекте Писарро, он и его компаньоны сделались предметом всеобщих насмешек. Особенно потешались над Эрнандо де Луке, которого стали называть Эрнан-до Безумный.
Участники предприятия быстро договорились между собой и разделили обязанности. Луке согласился предоставить большую часть денежных средств для снаряжения кораблей и выплаты жалованья солдатам; Альмагро, поставив на карту все свои сбережения, руководил подготовкой экспедиции; Писарро, владевший только шпагой, взял на себя непосредственное руководство открытиями и завоеваниями.
Четвертым, неофициальным компаньоном стал Панамский наместник Педро Ариас д'Авила, которому была обещана четвертая доля будущей добычи за одно лишь обещание не чинить препятствий инициаторам экспедиции.
С трудом снарядив один корабль, в ноябре 1524 года Франсиско Писарро вышел из Панамского порта на поиски «Золотого царства»
Вскоре Диего де Альмагро, снарядив второй корабль, вышел из Панамы с семьюдесятью испанцами по следам своего компаньона, оставлявшего по пути условные знаки. Не застав его в Пуэрто-де-ла-Амбре, Альмагро двинулся дальше и достиг устья реки Сан-Хуан. Каждая высадка испанцев на берег сопровождалась ожесточенными стычками с индейцами. В одном сражении Альмагро лишился глаза. Разгромив и предав огню несколько селений, он решил повернуть обратно и, плывя вдоль берега, достиг Чикамы, где и нашел Франсиско Писарро с остатками его отряда
Соединив свои силы, оба конкистадора стали обдумывать план новой экспедиции в Перу. Людей у них было мало, припасы иссякли, средства истощились Конкистадорам не оставалось ничего другого, как вернуться в Панаму и просить о содействии жадного и упрямого д'Авилу. Встретив с его стороны решительный отказ, Писарро и Альмагро снова прибегли к помощи священника Луке; последнему удалось заинтересовать богатых купцов и чиновников и добыть необходимые средства. И тогда три компаньона заключили беспримерный в истории договор, согласно которому каждому причиталась третья часть будущей добычи, причем ни один из них не имел понятия не только о величине и могуществе, но даже о местоположении «Золотого царства», которое они собирались завоевать.
Под договором мог расписаться один только Эрнандо де Луке Писарро же и Альмагро вывели вместо подписи кресты, а рядом с крестами проставили за неграмотных их имена два панамских жителя.
Заключив этот договор, Писарро и Альмагро не без труда набрали отряд из ста шестидесяти человек и, закупив все необходимое, отправились на двух кораблях во второе плавание Конкистадоры достигли без помех устья реки Сан-Хуан и поплыли вверх по течению. Они разорили несколько туземных деревень и захватили богатую добычу.
Однако индейцы здесь были более цивилизованными, чем в других, уже завоеванных испанцами областях. С малыми силами нечего было и думать о покорении этой густонаселенной страны Необходимо было получить подкрепление. Эта задача была возложена на Альмагро, который тотчас же отправился обратно в Панаму с захваченным у индейцев золотом, чтобы заняться вербовкой добровольцев. Другой корабль Писарро отправил под командой опытного кормчего Бартоломе Руиса к югу, на разведку, а сам остался со своим отрядом в захваченной индейской деревне с намерением исследовать близлежащие местности.
Бартоломе Руис успешно выполнил свою задачу, избегая столкновений с индейцами, он продвинулся далеко на юг, почти до экватора. Перед изумленными испанцами открывалась цветущая земля, хорошо возделанные поля, богатые селения.
Тем временем Альмагро навербовал в Панаме еще восемьдесят добровольцев из числа вновь прибывших испанских колонистов и также присоединился с ними к Писарро. Экспедиция, теперь уже в полном составе, двинулась дальше на юг, вдоль узкой береговой полосы, окаймляющей горную цепь. Вскоре экспедиция достигла границы страны перуанских индейцев – инков. Однако начать завоевание этого обширного государства с такими ничтожными силами Писарро все еще не решался, так как несколько столкновений с перуанцами кончились не в его пользу. Выбрав для стоянки небольшой остров Гальо, он остался на месте со своим отрядом, еще раз отправив Альмагро в Панаму за подкреплением.
Однако новый наместник, присланный в «Золотую Кастилию» после смерти д'Авилы, запретил Альмагро вербовать добровольцев для этого «безрассудного предприятия» и отправлять их «на верную погибель». Он не только не помог Альмагро, но направил к острову Гальо корабль за Писарро и его спутниками. Такой исход предприятия отнюдь не радовал Альмагро и Луке. Они уже понесли большие затраты и не намерены были отказываться от своих надежд, особенно после того, как Бартоломе Руису удалось захватить нескольких перуанцев. О богатстве этой страны можно было судить по их золотым и серебряным украшениям.
Оба компаньона поспешили послать своего доверенного к Писарро, который убедил его настаивать на продолжении экспедиции и отказаться от повиновения наместнику Писарро, разумеется, внял этим советам. Но напрасно он расточал соблазнительные обещания своим измученным, изголодавшимся спутникам. Когда прибыл корабль, посланный наместником, все они, за исключением двенадцати человек, покинули конкистадора.
Писарро поселился вдали от берега на необитаемом острове, названном им Горгоной. Испанцы провели там семь долгих месяцев, терпеливо дожидаясь обещанной помощи от Альмагро и Луке.
Наконец, под влиянием настойчивых просьб Альмагро и требований испанских колонистов оказать помощь людям, все преступление которых состояло в упорном преследовании поставленной цели, наместник согласился отправить на остров Горгону небольшое судно с приказом привезти в Панаму Писарро и его спутников. Чтобы Писарро не использовал в своих интересах это судно, на его борту не было ни одного солдата и никакого военного снаряжения
Когда корабль прибыл на Горгону и капитан огласил приказ наместника, все тринадцать авантюристов, забыв о своих лишениях, стали уговаривать приехавших за ними матросов отправиться к берегам Перу за богатой добычей Уговоры подействовали. Корабль направился в южном направлении вдоль берега нынешнего Эквадора, пересек залив Гуаякиль и достиг перуанского города Тумбеса. Конкистадоры открыли страну инков, полную золота и серебра Но они не могли покорить могущественную страну своим маленьким отрядом, поэтому вынуждены были вернуться После восемнадцатимесячного плавания авантюристы прибыли в Панаму, где их считали давно погибшими.
Прошло более трех лет с тех пор, как Писарро предпринял первую попытку проникнуть в Перу. Неудачные экспедиции вконец разорили его компаньонов Альмагро и Луке. Писарро в 1528 году отправился в Испанию на аудиенцию к королю Карлу V. После долгих хлопот он получил от него в качестве поощрения за свои труды звание наместника, военачальника, должность главного судьи, дворянский герб и пожизненную пенсию. Писарро выговорил также награды и титулы для обоих своих компаньонов и для всех остальных участников экспедиции.
Наконец, в начале 1530 года Писарро вернулся в Панаму, где сразу же столкнулся с новыми неожиданными осложнениями и трудностями. Диего де Альмагро видел в нем теперь не союзника, а соперника. Если Эрнандо де Луке королевским указом назначался епископом Новой Кастилии, то для Альмагро, честолюбие и способности которого были Писарро хорошо известны, он выхлопотал только дворянское звание, денежную нафаду – жалкие пятьсот дукатов – и начальство над еще не существовавшей крепостью в Тумбесе. Аль-мафо, потративший значительно большую сумму на предварительные путешествия, счел себя обманутым и отказался участвовать в новой экспедиции. Сплотив вокруг себя недовольных и обиженных королевской подачкой, он обвинил Писарро в вероломстве и заявил о своем решении приступить к завоеваниям независимо от него.
Распавшийся было союз конкистадоров все же удалось восстановить благодаря посредничеству Луке и красноречию самого Писарро, давшего торжественное обещание уступить своему компаньону должность «аделантадо» – губернатора.
Однако средства Писарро, Альмафо и Луке были так офаничены, что они снарядили только три небольших корабля и навербовали всего лишь сто восемьдесят солдат. Правда, среди них было тридцать шесть всадников. В январе 1531 года Писарро в сопровождении четырех сводных братьев отправился в свое последнее плавание к берегам Перу, в то время как Альмафо остался в Панаме, чтобы подготовить вместе с Луке вспомогательную экспедицию.
Писарро успешно завоевывал страну инков. Альмафо с большим трудом снарядил экспедицию. В феврале 1533 года он привел в Кахамарку сто пятьдесят пехотинцев и пятьдесят всадников. Но прибыл он слишком поздно, и помощь его была уже не нужна. Тем не менее, по условиям договора, он имел право на третью часть добычи. Писарро уговорил его взять меньшую долю и решил начать дележ нафабленных богатств.
Между тем в Перу стремились толпы авантюристов. На перуанском побережье высадился с крупными силами губернатор Гватемалы Педро де Альвара-до Он надеялся первым дойти до Кито, а уж потом отстаивать права владельца Узнав об этом десанте, Писарро послал на спорную территорию Диего де Альмафо Конкистадор отправился в поход с теми незначительными силами, которые были в его распоряжении.
Можно себе представить удивление и беспокойство, охватившие спутников Альварадо, когда вместо ожидаемых индейцев они увидели перед собой отряд испанских солдат под начальством Альмафо! Оба отряда изготовились к бою. Но подоспевший в это время на помощь к Альмафо Белалькасар сообщил ему, что в Кито не оказалось никаких сокровищ. Альмафо понял, что сражаться по сути дела не из-за чего. Вступив в переговоры с Альварадо, он заключил с ним сделку. Губернатор Гватемалы согласился за сто тысяч песо отказаться от своих притязаний и уступить Писарро весь свой флот и все военное снаряжение. После этого Альмафо вошел со своим отрядом в Кито и отправил к Писарро гонцов с донесением о новой блистательной победе
Пока в Перу происходили эти события, Эрнандо Писарро прибыл в Испанию с богатым фузом нафабленных сокровищ, которые обеспечили ему при дворе превосходный прием. Эрнандо добился для своего брата Франсиско расширения наместнических прав и привилегий, а также ему был присвоен титул маркиза. Отныне Франсиско Писарро – маркиз де Альтавильяс – приобщался к придворной знати, Эрнандо Писарро получил рыцарское звание. Что касается Альмафо, то он был утвержден в должности «аделантадо» – губернатора; его владения простирались на двести испанских миль (больше тысячи километров) без обозначения фаниц подвластной ему территории, что открывало широкий простор для всевозможных недоразумений и произвольных толкований.
Когда Альмафо узнал, что ему вверено самостоятельное губернаторство, он решил, что Куско находится на его территории и надо завоевать эту страну Но его намерению воспротивились Хуан и Гонсало Писарро. Соперники готовы уже были разрешить спор оружием, когда в перуанскую столицу прибыл Франсиско Писарро, «великий маркиз», как его часто называют испанские историки.
Альмафо никогда не мог простить своему компаньону ни его лукавства, выказанного в переговорах с Карлом V, ни той развязности, с какой он присвоил себе в ущерб союзникам большую часть власти. Но так как намерения Альмафо встретили серьезное сопротивление, а сила была не на его стороне, то он до поры до времени скрыл свое неудовольствие и досаду и притворился, будто очень обрадован примирением.
«Товарищество было восстановлено, – говорит Сарате, – на том условии, что дон Диего де Альмафо отправится открывать новые страны на юге, и если найдет что-нибудь хорошее, то для него будет испрошено наместничество у его величества короля; если же Альмафо ничего не найдет, тогда дон Франсиско разделит с ним свои владения. Договор был заключен в торжественной обстановке, и оба поклялись на святых дарах, что в дальнейшем ни тот, ни другой ничего не будут предпринимать друг против друга» Современники утверждают, что Альмафо поклялся не посягать ни на страну Куско, ни на соседние страны, простиравшиеся на сто тридцать лье к северу от ее фаниц, если даже король дарует ему наместничество Обратившись к святым дарам, он якобы произнес следующие слова' «Господи, если я преступлю данную мною клятву, то порази и накажи тело и душу мою»
После того как был заключен этот торжественный договор, выполненный, впрочем, так же, как и первый, Альмафо занялся приготовлениями к походу Благодаря щедрости и энергии ему удалось увлечь за собой пятьсот шестьдесят человек. Среди них были и кавалеристы 3 июля 1535 года во главе отряда, состоящего из 500-700 испанцев и 15 тысяч индейцев, он выступил из Куско по направлению к Чили Пройдя 1000 километров, Альмафо предоставил своим людям двухмесячный отдых. В пофаничном районе испанцы перехватили фуз золота, которое покоренные южные племена послали инкам Дележ добычи, конечно, только усилил их жажду золота.
Через пустынное плато экспедиция с боем прошла долину Чикоана, где ему удалось получить лам и кое-какой провиант Но при переходе через стремительный горный поток большая часть животных погибла. Это был ощутимый удар для экспедиции.
Особенно тяжело дался переход через Анды Солдаты гибли от холода, болезней и истощения Не раз приходилось выдерживать битвы с воинственными племенами, которых еще не коснулась никакая цивилизация Туземцы нападали на испанцев с такой яростью, что ничего подобного завоеватели не видали ни в Перу, ни в какой-либо другой завоеванной стране. Альмагро дошел до 30° южной широты, но ни золота, ни сокровищ в этом краю не оказалось. Тем не менее он упорно продолжал продвигаться к югу, пока измученные солдаты не отказались наотрез продолжать этот бесполезный поход. В сентябре 1536 года Альмагро пришлось повернуть обратно.
Альмагро вернулся в Перу, когда часть страны охватило восстание, поднятое Манко Капаком. Индейцы полгода осаждали столицу страны Куско, где заперлись с горсткой людей Эрнандо и Гонсало Писарро, третий брат, Хуан, был убит во время вылазки
Перуанцы были уже близки к тому, чтобы взять город штурмом, когда у стен Куско неожиданно появился со своим отрядом Диего де Альмагро. На обратном пути в Перу ему пришлось пересечь гористую песчаную пустыню Атакаму, где его солдаты перенесли не меньше страданий от зноя и жажды, чем в Андах от снега и холода. Достигнув перуанской территории, он узнал о восстании, разбил наголову войска Манко и снял осаду с Куско.
Сославшись на то, что этот город неподвластен Писарро, Альмагро ввел в него своих солдаг. Перевес в силах был на его стороне, и братьям Писарро пришлось сложить оружие. 8 апреля 1537 года Альмагро взял под арест Эрнандо и Гонсало Писарро и объявил себя законным губернатором перуанской столицы.
В это же самое время значительный отряд перуанцев осаждал новую столицу _ Лиму, где находился Франсиско Писарро. Все свои корабли он отправил за подкреплениями в Панаму и послал гонцов в недавно построенную крепость Трухильо, где во главе большого гарнизона находился Алонсо де Альварадо Писарро приказал ему немедленно отправиться в Куско на выручку Эрнандо и Гонсало. Приблизившись к городу, Альварадо с удивлением узнал, что осада с Куско снята и он снова находится в руках испанцев. Не успел Альварадо опомниться, как Альмагро устроил засаду и взял в плен весь его отряд
Теперь силы Альмагро удвоились, так как к нему охотно присоединились почти все солдаты Альварадо. После этого Альмагро оставалось только двинуться на Лиму, чтобы раз и навсегда покончить с Франсиско Писарро и объединить под своей властью оба губернаторства На это и намекали ему некоторые офицеры, в особенности Оргоньос, побуждавший его немедленно уничтожить обоих братьев Писарро, а затем ополчиться на бывшего компаньона и союзника Но кого Юпитер захочет погубить, – сказал римский поэт, – у того он отнимет разум Альмагро, который во всех других случаях никогда не чувствовал угрызений совести, на этот раз проявил нерешительность, а вернее всего, испугался далеко идущих последствий своего бунта против «великого маркиза» Так или иначе, вместо того чтобы выступить в поход, он остался в Куско
Если взглянуть на это дело с точки зрения интересов Альмагро, то следует признать, что он совершил роковую ошибку, в которой ему пришлось горько раскаяться Но если принять во внимание интересы испанской короны, то начатый им раздор и междоусобная война, затеянная на глазах у неприятеля, уже сами по себе составляли тяжкое преступление И Альмагро это настолько хорошо понимал, что решил ради собственной безопасности занять выжидательную позицию.
Между тем положение Писарро было не из легких Ему оставалось только надеяться на время и случай. Силы его были скованы, так как подкрепления из Панамы заставляли себя ждать
Альмагро, упустив благоприятную возможность, завел с противником новые переговоры, продолжавшиеся несколько месяцев Тем временем Гонсало Писарро и Альварадо удалось подкупить стражу и бежать Уже столько раз обманутый Альмагро согласился все же принять приверженца Писарро – Эс-пиносу, старавшегося убедить его, что ссора между двумя противниками не только пагубна для всей страны, но, без сомнения, вызовет гнев короля и смещение их обоих с постов. Однако доводы Эспиносы не подействовали на Альмагро. Он хотел, чтобы Писарро по меньшей мере разделил с ним свою власть.
Наконец, соперники согласились обратиться к третейскому суду. В роли судьи выступил монах Бовадилья. Он потребовал прежде всего немедленного освобождения Эрнандо Писарро, передачи Куско в распоряжение маркиза и посылки в Испанию нескольких офицеров от обеих сторон с полномочиями добиться у короля окончательного решения о разграничении прав обоих соискателей.
Но едва только последний из его братьев получил свободу, как Писарро, отбросив всякую мысль о мире или перемирии, объявил, что только оружие решит, кто из них – он или Альмагро – будет хозяином в Перу. В короткое время он собрал семьсот человек, начальство над которыми поручил двум своим братьям. Прямым путем можно было попасть в Куско только через горы. Чтобы облегчить себе переход, они отправились по берегу моря к отрогам Анд, откуда дорога вела прямо к столице
Альмагро следовало бы защищать горные проходы, но под его началом было только пятьсот человек, и главные надежды он возлагал на кавалерию, которая не могла бы действовать в узких ущельях Поэтому ему пришлось дожидаться неприятеля в долине Куско 26 апреля 1538 года произошла решающая битва. Оба отряда сражались с одинаковым ожесточением, но победу решили две роты мушкетеров, которые прислал на помощь Писарро испанский король, узнавший о восстании перуанцев В этом сражении, известном под названием «битва при Лас-Салинасе», пали с той и другой стороны сто сорок испанцев. Оргоньос и несколько приближенных офицеров Альмагро были убиты уже после сражения Братья Писарро снова вошли в Куско и тотчас же захватили престарелого, больного Альмагро.
В эту эпоху победа, не сопровождавшаяся грабежом, не считалась полной. И город Куско был предан разграблению Но его богатств оказалось недостаточно, чтобы насытить алчность офицеров и солдат Писарро. Все они были такого высокого мнения о своих достоинствах и заслугах, что каждый требовал для себя большей доли. Эрнандо Писарро, разделив между своими людьми часть добычи, отправил их вместе с присоединившимися солдатами Альмагро завоевывать новые земли После этого он решил разделаться с Альмагро. Побежденный соперник «великого маркиза» был предан суду и приговорен к смертной казни Узнав о решении суда, Альмагро стал ссылаться на свой преклонный возраст и укорять победителей в несправедливости. Но вскоре к нему вернулось его обычное хладнокровие, и он стал ожидать смерти с мужеством солдата.
8 июля 1538 года Альмагро задушили в тюрьме, а затем публично обезглавили его труп.
Приверженцы казненного Альмагро, пылая жаждой мести, сплотились вокруг его сына Диего и решили покончить с Франсиско Писарро
О заговоре стало известно друзьям Франсиско, но напрасно они старались предостеречь "великого маркиза' Он был так упоен своей властью и могуществом, что не желал считаться ни с какими советами «Пока меч правосудия находится в моих руках, – говорил он, – никто не осмелится посягнуть на мою жизнь»
В воскресенье 26 июня 1541 года Писарро был убит заговорщиками.
Турецкий мореплаватель, средиземноморский пират. Родился на острове Матшшни (Лесбос). Устранив Селима ат-Туми, стал правителем Алжира под именем Барбароссы. Захватил город Тлемсен (1517) и низложил правящую династию, однако вынужден был бежать из города в Марокко, после того как сильная испанская экспедиция осадила город. В мае 1518 года Барбаросса погиб в бою с испанцами.
Историкам довольно подробно известна родословная братьев-разбойников. Оба они были греками, сыновьями гончара Якоба Рейса, переселившегося в свое время с Балкан на остров Лесбос Когда в середине XV века остров захватили турки, Рейс с семьей перешел в ислам У Якоба имелось небольшое судно, на котором он перевозил свои гончарные изделия, на нем позднее, когда подросли, сыновья стали пробавляться морским разбоем
Но размах был, что называется, не тот, и вскоре Арудж примкнул к турецким корсарам Уже в 20 лет он отличался храбростью и беспощадностью в сражениях Однако в одном из них Аруджа захватили в плен рыцари-иоанни-ты Его сослали на остров Родос
Арудж стойко выдерживал каторжный труд галерного раба, а тем временем его брат Ацор, будущий Хайрадцин, в одиночку грабил христианские суда и собирал деньги, необходимые для выкупа Аруджа Денег требовалось не мало, и прошло несколько лет, прежде чем Арудж вновь оказался на свободе.
Он снова стал пиратом Но, не удовлетворившись ролью рядового пирата, Арудж взбунтовал команду и захватил корабль, стал предводителем Он сплотил вокруг себя мелкие пиратские флотилии и вскоре стал серьезно угрожать судам христианских государств Дело дошло до того, что в 1504 году Арудж не побоялся захватить две галеры самого папы римского Об этой операции следует рассказать подробно
Весной 1504 года две галеры папы Юлия II, выйдя из Генуи, следовали курсом на город Чивитавеккья В трюмах галер находился ценный груз, а потому на палубах обоих судов располагалась многочисленная военная стража Под этой охраной экипажи галер чувствовали себя в полной безопасности, хотя уже на траверзе острова Эльба в море было замечено какое-то неизвестное судно, идущее параллельным курсом.
По неизвестным причинам вторая галера стала отставать и вскоре исчезла за горизонтом, а неизвестное судно, наоборот, увеличив скорость, приблизилось к первой галере Но даже и тогда ее экипаж и охрана не заподозрили ничего плохого И лишь разглядев чалмы на головах преследователей, поняли, что их настигли пираты Поднялась суматоха, а тем временем пираты, осыпав галеру градом стрел, подтянули ее крюками к своему борту и бросились на абордаж Нападение было столь стремительным, что за несколько минут охрана оказалась перебитой, а экипаж – плененным.
Казалось бы, можно было удовольствоваться этой добычей, но Арудж всегда был максималистом и не собирался упускать второй приз – отставшую галеру В его голове возник хитроумный план Приказав раздеть пленников, он загнал их в трюм, а в отобранную одежду обрядил своих пиратов Затем все перешли на галеру и взяли собственное судно на буксир, имитируя, таким образом, полную победу папских воинов
Вскоре показалась отставшая галера Вид пиратского корабля, шедшего на буксире, вызвал у христиан прилив энтузиазма, и галера без всякой опаски подошла к борту «трофея» Тут-то Арудж и подал знак В одну минуту роли поменялись, и вторая галера была захвачена столь же скоротечно, как и первая.
Эта победа еще более прославила имя Аруджа, но сам пират понимал, что без покровительства какого-либо владетеля его разбойные действия рано или поздно будут подавлены христианскими войсками Поэтому после недолгого раздумья он обратился за помощью к эмиру Туниса Само собой разумеется, эта помощь не могла быть оказана бесплатно, и после переговоров обе стороны пришли к компромиссу Эмир отдавал во владение пиратов остров Джер-бу, за что получал двадцать процентов от пиратской добычи – сумму немалую, учитывая то обстоятельство, что удача не покидала Аруджа, из каждого грабительского похода он возвращался с богатыми трофеями.
Получив в распоряжение Джербу, Арудж расширил территории своих действий, а главное, стал грабить не только корабли в море, но и портовые города Франции, Италии, Испании Особенно доставалось последней, поскольку Арудж расценивал разорение испанских городов как месть испанцам за изгнание арабов с Пиренейского полуострова.
Такое положение вещей в конце концов побудило арагонского короля Фердинанда начать ответные действия против пиратов Испанские экспедиционные войска захватили главные опорные пункты берберских пиратов, такие, как Алжир, Бужи, Оран Города эти были разграблены и сожжены, а их жители обложены большой данью, что практически не позволяло им впредь оказывать материальную поддержку пиратам Кроме того, чтобы преградить пиратским кораблям доступ к Алжиру с моря, испанцы построили мощную систему фортов на острове Пеньон, которая долгое время перечеркивала всякие Желания пиратов вернуть себе Алжир.
Победа испанских войск подорвала авторитет Аруджа и подвигла его на необдуманные поступки Так, в горячке он решил напасть на Бужи и одновременно – на испанский флот То и другое кончилось для него полным провалом, и Аруджу пришлось смириться с пребыванием испанцев в Северной Африке Он снова сосредоточил все свои усилия на грабеже судов в море.
Тем временем, в 1516 году, умер король Фердинанд, и этим тотчас воспользовалось население Алжира, которое подняло восстание против оккупационных войск Его возглавил араб Салим, пригласивший к себе на помощь Аруджа с его пиратами Алжир был атакован с моря и с суши и после ожесточенной борьбы взят Оставшиеся в живых испанцы отошли к острову Пеньон, под защиту его фортов.
Таким образом, Алжир вновь перешел к арабам, и Салим провозгласил себя его эмиром Но этот факт ни в коей мере не устраивал честолюбивого Аруджа Ему и его пиратам принадлежала честь отвоевания Алжира у «неверных», и пиратский предводитель не собирался терпеть на эмирском троне никому не известного до сей поры Салима А потому в один прекрасный день Арудж отправился во дворец нового эмира Он застал его купающимся в бассейне и, не долго думая, задушил Покончив с соперником, Арудж провозгласил себя правителем Алжира и присвоил себе титул – султан Барбаросса Но, поскольку этим же именем должен был называться и брат Аруджа Ацор, то историки во избежание путаницы присвоили братьям порядковые номера – Арудж стал Барбароссой I, Ацор – Барбароссой II
Итак, султан Арудж стал одним из богатейших людей Североафриканского побережья Казалось бы, есть все основания укрепить свое влияние и возглавить борьбу против испанцев, под властью которых оставались некоторые арабские города.
Но случилось обратное Арудж показал себя в Алжире не мудрым правителем, а жестоким тираном, чем вызвал недовольство жителей, которое вскоре переросло в восстание и осложнилось новой военной экспедицией испанцев Их предводитель, маркиз де Комарес, захватил город, и Аруджу пришлось бежать С ним было всего полторы тысячи пиратов, тогда как испанские войска насчитывали десять тысяч человек Они преследовали Аруджа по пятам, тем более что их воодушевлял слух, будто пиратский вождь захватил с собой все свои несметные сокровища Так это или не так, никто не знает, однако легенда утверждает, что на всем пути отступления Арудж, дабы задержать преследователей, разбрасывал серебро и золото Но это не помогло, и Арудж погиб вместе с верными ему пиратами.
Гибель Аруджа описывают по-разному Ф Архенгольц, автор «Истории морских разбойников Средиземного моря и Океана», утверждает после тридцатичасового преследования испанцы настигают его в небольшой пустыне, прилегающей к марокканскому городку Дубуду Утомленный усталостью и жаждой, султан алжирский с горстью уцелевших товарищей укрылся в небольшом козьем парке, огражденном низкой стеной, сложенной из камня без цоколя Окруженный со всех сторон, он обороняется как раненый лев, пригвожденный к земле копьем, он все еще защищается, пока испанский знаменосец дон Гарсиа де Тинео не отрубил ему головы Голова его, воткнутая на знамя, была отправлена в Оран, а оттуда в Испанию В Кордове, в монастыре Святого Иеронима, до сих пор еще показывают камзол его из малинового бархата, шитый золотом.
Таков был, в мае 1518 года, на 36 году от роду, после 14 лет бродячей жизни и двадцатимесячного царствования, конец страшного Харуджи, известного в новейших летописях под именем Барбароссы.
Современный знаток истории пиратства, поляк Яцек Маховский, дает свою версию смерти Аруджа "Испанские солдаты, прельщенные перспективой богатой добычи, слухами о фантастических сокровищах, унесенных пиратами из Алжира, преследовали Барбароссу до самой реки Саладо.
Аруджу удалось переправиться на другой берег, с которого он наблюдал безнадежную борьбу своего арьергарда, прикрывавшего отступление Глубоко тронутый героизмом и верностью своих товарищей, он решил поспешить им на помощь Вновь переправившись со свитой через реку, Барбаросса присоединился к защитникам плацдарма При этом он прекрасно осознавал всю безнадежность положения.
Через несколько часов победоносные испанцы обнаружили на поле боя изувеченный труп Барбароссы".
Как бы там ни было, но факт оставался фактом погиб человек, имя которого на протяжении долгого времени наводило ужас на прибрежные города Средиземного моря Узнав об этом, христианская Европа вздохнула свободно.
Турецкий мореплаватель, могущественный средиземноморский пират, подчинивший своей власти почти все побережье Алжира. Унаследовав после гибели старшего брата крупную пиратскую флотилию в несколько тысяч человек, провозгласил себя Барбароссой и признал верховную власть Османской империи. Турецкий султан Селим I назначил его главнокомандующим всего своего флота и берлербеем ("эмиром эмиров").
Ацор родился на острове Митилини (Лесбос) в семье бывшего офицера Османской империи, вероятно албанца, и гречайки. Стал пиратом под влиянием старшего брата, правителя Алжира Барбароссы.
После гибели брата Ацор занял его место Позже ему дали другое имя – Хайраддин, что означает «хранитель верующих».
Унаследованное Хайрадцином от Барбароссы, казалось, должно было подчеркивать его мощь и влияние в этом районе Средиземного моря. Ему досталась крупная пиратская флотилия, в состав которой входило несколько тысяч человек, а кроме того, как преемник родного брата, пусть и недолго, но восседавшего на троне, он претендовал на власть над Алжиром.
Однако Хайраддин был слишком умен, чтобы не понимать шаткости своего положения. В отличие от брата, он сознавал силу испанцев и не рассчитывал справиться с ними самостоятельно. Нужен был влиятельный сеньор, который бы взял пиратов под свою опеку. Кандидаты на эту роль имелись, поскольку политический расклад сил на Средиземном море в описываемую эпоху выглядел так. Господствовала на политической сцене Испания, королем которой под именем Карлоса I был император Священной Римской империи Карл V Габсбург. Его поддерживали сильные в морском отношении итальянские города-республики, такие, как Генуя и Венеция, а противостояла ему османская Турция, союзником которой стала Франция, желавшая завладеть Италией.
Само собой разумеется, что мусульманин Хайраддин не мог опираться на какую-либо христианскую страну. Он мечтал стать властелином Алжира и – при благоприятном стечении обстоятельств – Туниса, но осуществить эти мечты одному было явно не по силам.
Взвесив свои возможности, Хайраддин принял решение и в 1518 году отправил своих посланцев к Константинополь. Они передали турецкому султану желание Хайраддина стать вассалом Высокой Порты, за что султан должен был помогать пирату в осуществлении его планов.
Султан согласился. Предложение Хайраддина было ему выгодно: Турция только что завоевала Балканы и была не прочь распространить свою власть и на Северную Африку. Не долго думая, султан присвоил новому вассалу титул паши и отрядил ему в помощь несколько тысяч янычар, солдат своей гвардии. А кроме того, султан не имел ничего против притязаний пирата на Алжир
Ободренный такой поддержкой, Хайраддин приступил к осуществлению своих намерений. Возвратить Алжир было невозможно, ибо путь туда преграждал испанский гарнизон на острове Пеньон, отбивавший всякие попытки захватить его
Роль Пеньона отлично понимали в Испании, поэтому в 1519 году Карл V направил на помощь острову целый флот из пятидесяти кораблей под командованием вице-короля Сицилии, и испанцы ничуть не сомневались в успехе своего предприятия, но обстоятельства повернулись против них. Угоде Монкада с десантом в 1500 человек высадился в окрестностях Алжира, но поднялась буря, которая выбросила на берег половину испанских кораблей. Погибли четыре тысячи человек, а дальнейший разгром эскадры довершили пираты Хайраддина.
Таким образом, попытка оказать помощь осажденному Пеньону провалилась, и гарнизон острова, насчитывавший всего пятьсот человек, еще десять лет защищал свои позиции от превосходящих сил арабов и турок.
Но в конце концов пал и Пеньон В мае 1529 года Хайраддин, для которого остров стал буквально как кость в горле, сосредоточил возле него почти полсотни кораблей, орудия которых открыли по стенам форта ураганный огонь Этот обстрел без перерыва продолжался шестнадцать дней и ночей, и стены наконец не выдержали Повсюду в них образовались огромные проломы, куда устремились штурмующие, как уверяют письменные источники – числом около пяти тысяч человек.
Как видим, соотношение сил нападавших и защищавшихся было десять к одному, и тем не менее бой на развалинах форта шел целый день. Лишь к исходу дня 21 мая укрепления были взяты Комендант острова дон Мартин де Вар-гае, весь израненный, был приведен пиратами на рыночную– площадь Алжира, привязан там к столбу и насмерть забит розгами. Это – по одной версии; по другой – Хайраддин приказал разрубить дона Мартина на куски и выбросить их в море.
Чтобы навсегда избавиться от угрозы со стороны острова, Хайраддин пригнал на него тысячи христианских невольников, которые в течение двух лет возводили огромный каменный мол, соединивший остров с материком. Так Пеньон стал полуостровом, а порт Алжира – главной базой берберских пиратов.
Достигнув вершины власти, став правителем Алжира, Хайраддин тем не менее не забывал и о другой своей цели– овладеть Тунисом. Однако прошло пятнадцать лет, прежде чем Хайраддину удалось исполнить задуманное.
В августе 1534 года, побывав предварительно в Константинополе у султана Сулеймана Великолепного, он во главе большого флота появился у берегов Италии. Хайраддин захватил и разграбил города Реджо, Санта-Лусию и Фон-ди, пираты взяли в плен большое количество жителей, которых незамедлительно продали в рабство. Обогатившись, Хайраддин повернул свои корабли на юг и в середине августа оказался недалеко от Туниса, точнее в виду небольшого, хорошо укрепленного городка Гулетты, прикрывавшего морские подходы к метрополии.
Захват Гулетты сильно напоминал захват Пеньона – бомбардировка стен корабельными орудиями, а затем штурм и расправа с защитниками. Эта акция предопределила падение Туниса, в котором в то время правил султан Мулай Хасан – узурпатор, отобравший власть у своего родственника Мулай эль-Рашида, пользовавшегося покровительством Испании. Изгнанный из Туниса, Мулай эль-Рашйд нашел убежище в Константинополе, но в городе остались его приверженцы, с которыми Хайраддин вступил в переговоры. Он уверил их, что восстановит в правах свергнутого Мулай эль-Рашида, и этим добился того, что в городе возник заговор против Мулай Хасана. В назначенный час заговорщики открыли ворота Баб-эль-Зира и впустили войско Хайраддина в город.
Без единого выстрела была занята цитадель, все предвещало бескровный успех, но в это время по городу поползли слухи, что Хайраддин воспользовался именем свергнутого султана в корыстных целях. Тунисцы взялись за оружие, и Хайраддин едва не погиб в уличной схватке, но дело в конце концов решилось в его пользу, в основном благодаря мужеству самого предводителя пиратов, который с мечом в руке кинулся в самую гущу побоища, увлекая за собой своих воинов. Узурпатор Мулай Хасан бежал, и Хайраддин стал полновластным хозяином Туниса.
Перемена власти в нем очень обеспокоила Карла V. Владея Тунисом, Хайраддин представлял большую угрозу для Сицилии и Неаполитанского королевства, находившихся под эгидой Испании; помимо этого Карла V страшила и возможность заключения союза между берберскими пиратами и французским королем Франциском I, который, как уже говорилось, мечтал подчинить Италию своему влиянию Этого нельзя было допустить, и король испанский стал собирать силы, что вернуть Тунис под покровительство императорской короны.
В подготовке нападения на Тунис приняла участие целая коалиция европейских государств. Помимо Испании, солдат и корабли для их перевозки предоставили Португалия, Италия, Германия, Мальта и Франция. Но, как выяснилось впоследствии, Франция помогала одновременно и Хайраддину.
Командующим сухопутной объединенной армией был назначен военачальник Карла V дю Гваст, флотом – генуэзец Адреа Дориа, считавшийся самым выдающимся флотоводцем своего времени.
16 июня 1535 года объединенные сиды подошли к Тунису, а на другой день началась высадка десанта. Как и при захвате Туниса Хайраддином год назад, на пути наступавших вновь оказалась Гулетта. Ее осада началась в двадцатых числах июня, но только в середине следующего месяца осаждающие решились на штурм. При поддержке артиллерии с сухопутных и морских батарей армия, разделенная на три корпуса, устремилась в брешь, пробитую ядрами к полудню 15 июля.
В Гулетте под началом Хайраддина находилось семь тысяч человек, в основном турецкие янычары, снискавшие себе славу храбрых воинов. На их мастерство и приходилось надеяться Хайраддину, поскольку против него выступала армия не менее профессиональная, но во много раз многочисленнее.
Янычары встретили наступавших яростным сопротивлением, однако ружейный и орудийный огонь испанцев был столь силен, что производил страшные опустошения в рядах защитников Гулетты. Она продержалась недолго, после чего Хайраддин с уцелевшими янычарами отступил непосредственно в Тунис, а победители собрались на военный совет. Решался вопрос, продолжать ли наступление или дожидаться подкреплений. Мнения разделились, но решающим оказался голос Карла V, который заявил, что надо немедленно воспользоваться взятием Гулетты и идти на Тунис. Кстати, именно в Гулетте обнаружились следы двойной игры со стороны Франции: на захваченных испанцами пушках были обнаружены клейма в виде лилий, что всегда являлось знаком принадлежности к французскому королевскому дому.
В отличие от Гулетты, Тунис не мог пожаловаться на малочисленность своего войска. В самом городе и вне его стен собралось более ста тысяч человек. Правда, регулярного войска среди такого количества людей было немного, и только этим объясняется тот факт, что двадцатидвухтысячная армия Карла V, пошедшая 20 июля на приступ Туниса, достигла быстрых результатов. Не помогло и мужество Хайраддина, который решил закрыться в цитадели и взорваться вместе с ней. Ему не дали сделать этого: горожане затворили ворота цитадели и не пустили туда Хайраддина. Тому ничего не оставалось, как отступить.
По обычаям тех времен, захваченный город подвергался разграблению. Не избежал этой участи и Тунис, хотя его знать обратилась к Карлу V с мольбой о пощаде. Император пообещал не допускать бесчинств, однако распаленные боем солдаты не слушали ничьих уговоров. Три дня и три ночи продолжались грабежи и убийства, в результате которых, по свидетельству хроник, в Тунисе погибло более семидесяти тысяч человек.
Первого августа 1535 года испанский вассал Мулай Хасан был восстановлен на тунисском троне, Хайраддин же направил свои стопы в родной и давно обжитый Алжир. Там, придя в себя и пополнив свои силы, он подготовился к новым набегам и вскоре, неожиданно напав, опустошил остров Ме-норку, где захватил шесть тысяч пленных. Они пригодились Хайраддину, когда он в октябре этого же года отправился к турецкому султану.
Сулейман Великолепный весьма обрадовался подарку – за шесть тысяч рабов на константинопольском рынке можно было получить баснословные деньги – и назначил Хайраддина командующим всем турецким флотом и одновременно бейлербеем Африки. С этого дня все беи африканских государств должны были неукоснительно подчиняться одному человеку – Хайраддину.
Потерпевший поражение в Тунисе, Хайраддин быстро наращивал мощь в Алжире. Его внезапные набеги буквально терроризировали острова и города Средиземноморья. Так, во Франции, то есть во владениях своего союзника, короля Франциска I, он пытался разорить Ниццу, и только мальтийские рыцари, несшие там гарнизонную службу, спасли город. Однако, возвращаясь из Франции в Алжир, Хайраддин опустошил Эльбу и Липарские острова. В Алжир была привезена огромная добыча в семь тысяч пленников-христиан. Затем настала очередь Бизерты и острова Корфу.
Алжирский пират был постоянной головной болью всех европейских государей, и в 1538 году они послали против него мощный флот, состоявший из двухсот кораблей. Командовал им давний знакомец Хайраддина Адреа Дориа. Помимо кораблей, у него в подчинении была шестидесятитысячная армия и две с половиной тысячи орудий. Сила, что и говорить, внушительная, но читатель наверняка удивится, узнав, каким числом кораблей и людей располагал Хайраддин – вдвое большим! Так что он недаром носил имя Барбаросса – султаном он был отнюдь не игрушечным.
В конце сентября 1538 года оба флота встретились в заливе Превеза. Был штиль, и корабли стояли в бездействии, но вскоре подул ветер. Он дул в спину пиратам Хайраддина и в лицо христианскому воинству, и это обстоятельство решило исход битвы. Наполнив свои паруса свежим ветром, пиратские корабли обрели возможность маневра, тогда как корабли Дориа оставались по-прежнему беспомощны. Генуэзец потерпел полное поражение.
Лишь через три года Карл V решился на реванш. На этот раз его флот был еще больше и насчитывал более пятисот кораблей, а командовал им снова Дориа. В составе эскадры находился испанский идальго Эрнандо Кортес – будущий завоеватель Мексики, а в составе армии было пятьсот мальтийских рыцарей, которые считались лучшими воинами того времени.
18 октября 1541 года флот вышел из Майорки и через два дня занял позиции на подступах к Алжиру. Карл V, находившийся на флагманском корабле, посовещавшись с герцогом Альбой, который командовал армией, послал к коменданту Алжира парламентеров с требованием сдаться. Естественно, алжирцы не пошли на это, и 23 октября, выбрав удобное место восточнее города, испанцы начали высадку десанта. Всего высадилось двадцать пять тысяч человек, которых, по мнению испанских командиров, должно было хватить для штурма города. Тем более что произведенная разведка показала: укрепления Алжира не представляют большого затруднения для осадной артиллерии. Предполагалось быстро разрушить их крупнокалиберными ядрами, после чего начать штурм.
Вероятно, все так и произошло бы, но в дело опять вмешался случай: вечером 23 октября поднялся сильный северо-восточный ветер, сопровождаемый ливнем. Ночью он перешел в ураган, который разметал солдатские палатки, сорвал с якоря несколько десятков кораблей и бросил их на прибрежные скалы. В довершение всего на рассвете 24-го алжирцы совершили вылазку и, пользуясь паникой, царившей в испанском войске, устроили настоящую резню. Дело дошло до того, что сам Карл V, обнажив шпагу, встал во главе растерянных солдат и повел их в контратаку.
Буря между тем продолжалась, и с якорей срывались все новые корабли Скоро их число перевалило за сорок, весь алжирский берег был завален их обломками Гибли люди, боевые припасы и продовольствие. Это была катастрофа, и, видя ее, Карл V приказал отступать.
Но и отступление было сопряжено с колоссальными трудностями. Из-за ливня вышли из берегов все реки и речки, их невозможно было перейти вброд, необходимо было налаживать переправы, для которых не имелось никаких подручных средств. Бедствие усугубляли алжирцы, которые преследовали отступавших по пятам, постоянно нападая на них и нанося большой урон.
Лишь 30 октября испанская армия оторвалась от преследования и на одном из мысов к востоку от Алжира расположилась на отдых Сюда же прибыли уцелевшие корабли, которые спешно загружались солдатами и отправлялись в различные города Италии.
Так закончилась крупнейшая попытка европейских государств расправиться с пиратами Хайраддина. После этого поражения Карл V и его преемники в течение тридцати лет не могли собрать силы для новой борьбы.
Шли годы. Хайраддин старел Ему было уже далеко за семьдесят, когда он решил наконец-то уйти на покой. Но в Алжире, пашой которого Хайраддин продолжал оставаться, покоя не было, там происходили постоянные стычки, участие в которых стало раздражать старого пирата. Поэтому он отправился в Константинополь и там провел остаток жизни. Награбленные богатства позволили Хайраддину быть независимым от кого бы то ни было, даже от самого султана. Кстати, Сулейман Великолепный до конца дней относился к своему флотоводцу с искренней любовью.
Обзаведясь на старости лет молодой женой (она была дочерью губернатора итальянского города Реджо, который Хайраддин разорил в 1535 году), Хайраддин построил в живописном месте Константинополя, над Босфором, роскошный дворец. Как истинный правоверный, старый пират не забыл и Аллаха – неподалеку от дворца были воздвигнуты мечеть необыкновенной красоты и мавзолей. В нем Хайраддина и похоронили (4 июля 1547 года он умер в своем дворце), и с тех пор на протяжении многих лет все турецкие корабли, выходившие из бухты Золотой Рог, салютовали мавзолею, а команды возносили благодарственные молитвы в честь выдающегося турецкого флотоводца, каким Хайраддин считается и по сей день.
Любопытен портрет Хайраддина, который приводится в истории французского флота, вышедшей в свет в 1841 году: «…у него были лохматые брови, густая борода и толстый нос. Его толстая нижняя губа пренебрежительно выступала вперед. Он был среднего роста, однако обладал богатырской силой На вытянутой руке он мог держать двухгодовалую овцу до тех пор, пока та не погибала.. Поистине необычайное влияние, оказываемое им на своих командиров и простых пиратов, поклонники его объясняют огромной храбростью и ловкостью этого человека, а также тем, что даже самые отчаянные его предприятия всегда оканчивались успехом. Ум и храбрость в нападении, прозорливость и отвага в обороне, огромная работоспособность, непобедимость – все эти похвальные качества заслонялись приливами неумолимой и холодной жестокости.»
Дочь предводителя одного из ирландских кланов Оуэна О 'Мейла. Знаменитая пиратка.
Грейс О'Мейл родилась около 1530 года. После смерти отца главой клана был провозглашен ее младший брат Адульф, однако Грейс заявила свои права и во время поединка убила брата. Она укрепила родовой замок и продолжила дело отца заметив торговый корабль, немедленно окружала его своими легкими баркасами, наполненными отчаянными головорезами, и брала на абордаж.
Во время атаки она всегда была впереди Уже один вид ее, высокой, разъяренной, с развевающимися волосами, приводил обороняющихся в трепет. Захватив добычу, они перегружали награбленное на свои суда, а корабль и команду пускали на дно.
Старейшины клана выдали Грейс О'Мейл замуж за Доннела Икотлина, главу клана О'Флагерти. Клан пользовался недоброй репутацией у других, более миролюбивых жителей Ирландии. «Боже, защити нас от свирепых О'Флагерти и других напастей!» – гласила надпись, высеченная на гранитных воротах города Гэлуэй. А папа Иннокентий VIII еще в 1484 году так писал об этом клане: «Жестокие люди, самым наглым образом грабящие и убивающие своих сограждан». Муженек Грейс, известный пират и беспринципный наемник, всемерно поддерживал семейную репутацию, пока не был убит в 1553 году во время очередного налета на купеческие корабли. Согласно его завещанию, все руководство кланом, его армией и флотом перешло к молодой вдове.
В течение почти сорока лет – до самой смерти – Грейс О'Мейл оставалась на этом посту. Слава ее была так велика, что под ее знамя стекались авантюристы не только со всей Ирландии, но и из Англии, Шотландии и Уэльса. Было время, когда под ее командованием находилось до тридцати галер – сила, с которой приходилось считаться любому правительственному флоту Подати, которыми Грейс самовольно обложила жителей прибрежных городов, уплачивались исправней, чем королевские налоги – до Лондона далеко, а головорезы Грейс могли нагрянуть в любой день. Они боготворили свою повелительницу и были готовы выполнить любой ее приказ. Многие добивались руки О'Мейл, хотя было ясно, что «король» будет играть при ней второстепенную роль. Так оно и случилось. Мужем Грейс стал известный предводитель береговых пиратов Южной Ирландии Ричард Берк по прозвищу Железный Ричард, человек недюжинного ума, бесстрашный и волевой. Но и он немало претерпел от вспышек необузданного гнева предводительницы клана, а не успел закончиться медовый месяц, как ее люди заняли замки Берка, и О'Мейл расторгла ставший теперь ненужным брак.
Потом Грейс влюбилась в одного из своих пленников, и элегантный кастилец несколько лет участвовал во всех ее походах.
Купцы-владельцы судов, которым приходилось пересекать воды, подвластные Грейс, буквально «волками выли» от ее поборов. Их бесчисленные жалобы побудили власти принять действенные меры по охране судоходства в этом районе.
Именно усиление правительственных войск и флота на побережье Ирландии вынудило Грейс отправиться на поклон к королеве.
В 1576 году в устье Темзы вошли три большие галеры. Первой на берег сошла высокая, с величественной осанкой женщина, ярко-рыжие волосы которой были перевязаны широкой белой лентой. Появление Грейс О'Мейл в королевском дворце произвело сенсацию.
В одном конце огромного зала сидела на троне представительница династии Тюдоров, роскошно одетая, увешанная бриллиантами, в другом – стояла королева ирландских вод, весь наряд которой состоял из нескольких метров желтого холста, обмотанного вокруг тела, да куска черной парусины вокруг талии Обута Грейс была в обычные морские сапоги. Когда шталмейстер подал знак подойти поближе, она решительными шагами пересекла зал, схватила протянутые ей для поцелуя хрупкие пальцы королевы и принялась энергично трясти. С трудом высвободив руку, Елизавета широко раскрытыми глазами смотрела на необычную гостью. Удивление сменилось весельем, когда Грейс с деловым видом тут же уселась рядом, не дожидаясь, пока ее пригласят.
Затем, запустив руку в складки своего платья, Грейс вытащила табакерку и отправила в обе ноздри солидную порцию нюхательного табака – какой-то шутник рассказал ей, что при дворе очень модно нюхать табак. Немедленно она начала чихать. Королева грациозным жестом предложила ей кружевной носовой платок. Грейс грубо высморкалась и швырнула платок на пол.
В ужасе смотрели придворные на брошенный лоскут тончайшей ткани, ожидая взрыва королевского гнева. Увидев их испуганные взгляды, ирландка, подняла платок.
«Он вам нужен? Но в моих краях ими не пользуются больше одного раза!» – сказала Грейс и кинула платок свите.
Елизавету очень позабавило эксцентричное поведение гостьи, и она отпустила Грейс с миром, одарив ее землями в Ирландии. Королевская стража с почетом проводила капитаншу до самых галер, намекнув на прощание, что ей лучше отплыть обратно с первым же приливом.
По возвращении домой она принялась за старое, и с еще большим усп хом, так как теперь выступала в качестве «правительственной служащей». Грейс была осведомлена обо всех передвижениях судов и сухопутных войск королевы. Когда в следующем году ее пираты захватили два больших судна, на бортукоторых находилось принадлежащее казне золото, воинственную ирландку объявили вне закона и отправили против нее карательную экспедицию. Начальником экспедиции назначили Железного Берка! Кто-кто, а он знал всю систему укреплений, окружавших клан О'Мейлов, а еще лучше тактику своей бывшей супруги.
Вскоре правительственные суда настигли ее в море. Силы были слишком неравны, и Грейс предпочла сдаться, чтобы не губить своих людей.
Свидетелей по ее делу оказалось более чем достаточно. Следствие тянулось долго, она провела в тюрьме около полутора лет. Но за это время подручные Грейс сумели ей переслать драгоценности, так что в конце концов ей удалось подкупить стражу и бежать. Очень скоро ирландское побережье вновь целиком оказалось в ее власти.
В марте 1579 года из Гэлуэя вышла эскадра в составе четырех кораблей, капитан которой Вильям Мартин имел категорический приказ изловить ослушницу и доставить ее в Лондон. Несколько недель гонялся Мартин за пиратскими галерами, пока, наконец, обе флота не встретились лицом к лицу у Каригаули – постоянной резиденции Грейс.
На этот раз перевес на стороне правительственных войск был небольшим, а пираты сражались так яростно, что закаленный в боях Мартин вынужден был отступить, потеряв половину своих людей и два корабля. Разъяренная королева приказала во что бы то ни стало схватить Грейс О'Мейл, за ее голову была назначена награда в целое состояние. Чего не смогло добиться оружие, сделали деньги – бывший капитан одной из галер Грейс, разжалованный ею за какую-то провинность, выдал ее властям.
Через неделю его нашли в собственной постели с ножом в груди, но самой Грейс это не помогло: охранялась она тщательней, чем другие преступники, и была приговорена к повешению.
Ирландка обратилась к королеве с прошением о помиловании, предлагая отдать в казну все накопленные ею богатства и обещая всемерно содействовать замирению Ирландии – в этой провинции происходило одно восстание за другим. Королеву особенно заинтересовало второе предложение, так как поддержание английского владычества на «зеленом острове» требовало таких сумм, перед которыми бледнело даже состояние клана О'Флагерти. Елизавета оставила у себя заложниками двух детей Грейс, предложив ей самой немедленно отправиться выполнять обещанное. Явилось ли это результатом деятельности Грейс или нет, но Ирландия, действительно, немного поутихла. По крайней мере, почти полностью прекратились нападения на английские посты с моря.
В 1593 году Грейс О'Мейл получила письмо от королевы Англии, которая приглашала ее в гости! Во второй раз пиратка вошла со своими галерами в устье Темзы, но теперь она была воплощением скромности.
На королевском приеме она вела себя столь почтительно, что, растрогавшись, королева предложила ей поступить в королевский военный флот, вернула значительную часть состояния и отпустила домой ее детей.
Что Елизавета поторопилась, стало ясно в ближайшие же дни. Возвращаясь домой, Грейс была застигнута штормом. Она укрылась в ирландской гавани Хаут и сошла на берег, надеясь найти приют в замке у местного лорда. Но сэр Лоуренс, один из немногих ирландских аристократов, которые сотрудничали с английскими завоевателями, не соизволил открыть ворота. Слуги заявили, что «Его лордство обедает и просит не беспокоить».
Разгневанная Грейс решила проучить заносчивого лорда. Она разыскала дом, где жила кормилица сына Лоуренса – по ирландскому обычаю того времени, ребенок до определенного возраста воспитывался в доме кормилицы, – и похитила младенца. Бедный лорд сунулся было в Каригаули с вооруженным отрядом, но еле унес ноги. Через полгода О'Мейл вернула ребенка, но с условием, чтобы всегда, когда лорд Лоуренс будет сидеть за обедом, ворота его дома были открыты для всех проходящих путников.
Говорят, что ворота фамильного замка Лоуренсов постоянно'открыты и по сей день…
Грейс умерла, как и ее отец, в родовом замке Каригаули. Потомки ее дружинников до сих пор показывают туристам развалины ее замка и место, где глубоко под землей покоится гроб с ее останками.
Однако существует легенда, повествующая о том, что кастилец – ее последняя любовь, тайно похитил тело Грейс, погрузил его на баркас и вышел в море…
Английский мореплаватель, вице-адмирал (1588), руководитель пиратской экспедиции в Вест-Индию. В 1565 году перевозил рабов из Гвинеи в Южную Америку. Организатор и участник ряда успешных морских походов в Вест-Индию с целью захвата судов испанских работорговцев и грабежа испанских владений. Совершил второе (после Магеллана) кругосветное плавание (1577– 1580). В 1588 году фактически командовал английским флотом при разгроме испанской Непобедимой Армады.
Фрэнсис Дрейк, родившийся в Девоншире близ Тейвистока, был старшим из двенадцати детей фанатичного протестанта, который в начале пятидесятых годов XVI века переехал в Кент. Там многочисленное и бедное семейство обитало в протекающем, полуразвалившемся корабле. Корабль был первым домом, который помнил Дрейк. В двенадцать лет он стал юнгой. Воспитание Дрейк получил с помощью дальнего родственника сэра Джона Хоукинса, знатного вельможи и известного моряка. Юношей Дрейк принимал участие в плаваниях Хоукинса. В 1567 году он уже командовал кораблем «Юдифь», который вместе с другими судами Хоукинса совершал нападения на испанцев у берегов Америки. Однажды эскадра Хоукинса попала в засаду и была разгромлена. Дрейку на «Юдифи» удалось выбраться из бухты, после чего капитан взял курс домой. Адмирал Хоукинс был краток: «Он бросил нас в минуту несчастья», однако впоследствии Дрейку удалось вернуть себе расположение влиятельного родственника.
В 1572 году Дрейк возвратился к американским берегам с двумя небольшими судами и совершил одну из первых пиратских десантных операций – ему удалось захватить испанский город Номбре де Диос, ограбить его и разрушить церкви. Но налетевший шквал намочил порох, а сам Дрейк был ранен в ногу. Пришлось спасаться бегством. Затем он отправился в путешествие, которое сразу выделило его из числа простых искателей приключений. Чтобы попасть в Тихий океан, он организовал переход через Панамский перешеек.
Из этого путешествия Дрейк, ограбивший по пути несколько сухопутных испанских караванов, возвратился в Плимут 9 августа 1573 года. Он обрел славу смельчака, знающего путь к незащищенным испанским владениям. Нельзя сказать, что Дрейк разбогател, но он предпочитал не разочаровывать общество: успех его следующего похода в значительной степени зависел от произведенного впечатления.
Дрейк, невысокий, широкоплечий, плотного сложения, казался моложе своих лет. У него были вьющиеся каштановые, коротко подстриженные волосы, острая бородка и пышные усы. Главным украшением круглого лица были широко открытые, веселые голубые глаза. Английский биограф Бенсон отметил, что на всех портретах у авантюриста «удивленный и в то же время настороженный взгляд, как будто он узнал только что о чем-то крайне важном и очень смешном и тут же готов действовать, не исключено, что за чей-то счет». Как бы продолжая эту мысль, другой английский исследователь, Уилкинсон, говорил: «Это, без сомнения, самое внимательное и открытое лицо во всей портретной галерее елизаветинского времени».
Экспедиции Дрейка была необходима поддержка. Королеву и ее ближайших помощников он хотел соблазнить возможностью найти путь к Молуккским островам и другим землям, пока закрытым для англичан. Тех, кого Дрейк надеялся убедить финансировать его плавание, он соблазнял сказочной добычей у тихоокеанских берегов Америки. А для всех остальных капитан Дрейк готовился отплыть.. в Александрию. Пайщиков для своего предприятия он подобрал солидных, и, вероятно, кое-кто из них знал об истинной цели путешествия.
Сам Дрейк вложил в предприятие тысячу фунтов стерлингов, практически треть всей необходимой суммы. Рассчитывали, что королева отдаст ему один из своих кораблей. Но королева не захотела, чтобы ее имя связывали с «торговой поездкой в Александрию», которая могла закончиться совсем не у берегов Африки. Тогда пайщики приобрели корабль «Елизавета». Дрейк снарядил «Пеликана», а также маленькую «Мэриголд» и два небольших вспомогательных судна, которые следовало потопить после того, как припасы, погруженные на них, будут использованы экспедицией.
Весной 1577 года, когда подготовка к путешествию шла полным ходом, адмирал (в действительности Дрейк еще не был адмиралом, просто так обычно именовали старшего из капитанов эскадры) вдруг исчез из Англии. Мало кто знал, что эти несколько недель он провел в Португалии, где встретился с крупнейшими картографами и штурманами того времени. Ему надо было раздобыть сведения из секретных лоцманских карт португальцев и испанцев и проверить, правда ли, что сильное течение в Магеллановом проливе позволяет кораблям проходить из Атлантического океана в Тихий, но вернуться тем же проливом не дает.
Тайных лоцманских карт, связанных с путями через Тихий океан, Дрейку в Португалии достать не удалось, зато он смог встретиться со знаменитым картографом Дураде и приобрести у него новейшую и подробную карту. Достал он и общее руководство для португальских лоцманов, однако о Магеллановом проливе сведения в руководстве были краткими и ненадежными – ведь уже несколько десятилетий никто этим проливом не проходил.
Когда Дрейк вернулся из Португалии, подготовка к плаванию заканчивалась. Его пайщики были деловыми людьми и не впервые снаряжали морскую экспедицию. Загоревший под португальским солнцем адмирал вновь окунулся в светскую жизнь, проводил весело время, уверял всех, что отдыхал где-то на юге.
Дрейк полагал, что внешний блеск укрепляет авторитет, поэтому приказал тщательно оборудовать и украсить свою каюту, заказал у лучших портных несколько камзолов для торжественных встреч и, помимо пажа (своего двоюродного брата Джона), раба-негра и лакея в дополнение к обычным в таких экспедициях трубачу и барабанщику, нанял еще трех музыкантов, которые должны были услаждать слух адмирала и поднимать настроение команды.
Всего на борту пяти маленьких суденышек было сто шестьдесят четыре человека.
На островах Зеленого Мыса, скрываясь от португальцев в тихой бухте, они набрали свежей воды. Потом, уже выйдя в открытое море, подстерегли два португальских корабля, и Дрейк с удовольствием воспользовался случаем для того, чтобы вспомнить старое ремесло пирата, а также проверить в деле своих новых спутников. Но главное, на что он рассчитывал, нападая на португальцев, – это найти на кораблях секретные карты или взять в плен хорошего кормчего. Последнее ему удалось. Кормчий да Силва сначала отказывался вести корабли англичан к Бразилии и дальше на юг, но после порки стал более сговорчивым.
Пришло время поставить команды кораблей в известность о цели путешествия. Капитанам сообщили пароль, набор сигналов, которыми следовало пользоваться, и пункты встречи на случай, если флот разбросает бурей. Основным сборным пунктом было побережье Чили в 30 градусах южной широты.
Как только Фрэнсис Дрейк достиг берегов Америки, он переименовал свой корабль «Пеликан» в «Золотую лань». Под этим именем корабль и вошел в историю.
Путешествие через Атлантический океан заняло пятьдесят четыре дня. Дрейк узнал, что его старый друг Том Доути во время месячной стоянки на Темзе имел тайную беседу с противником путешествия лордом Бэгли. Не вызывал у него доверия и капитан «Елизаветы» Уинтер, сын одного из пайщиков, навязанный компаньонами.
20 июля 1578 года мореплаватели увидели знак, оставленный Магелланом на том месте, где он подавил бунт и расправился с недовольными. Неподалеку нашли человеческие кости Дрейк также объявил, что раскрыл заговор. Друг капитана Доути, обвиненный в измене, был обезглавлен тут же на берегу. Дрейк надеялся, что теперь никто из капитанов не посмеет ослушаться его.
20 августа корабли вошли в Магелланов пролив. Дрейк приказал пристать к берегу, срубить дерево и положить его в трюм, чтобы привезти его королеве Англии, как доказательство того, что он прошел пролив. Затем Дрейк высадился на один из островов в проливе и объявил его собственностью королевы.
7 сентября 1578 года первые английские корабли прошли Магелланов пролив, и для Дрейка и его спутников начались суровые испытания. Через два дня после того, как корабли вышли в Тихий океан, налетела буря. После штормов «Золотая лань» продолжила путь одна.
Поскольку владения испанцев были уже близко, Дрейк пристал к берегу неподалеку от современного города Консепсьон и позволил команде отдохнуть.
5 декабря с помощью индейца «Золотая лань» проникла в гавань Сантьяго, где стоял галион «Капитан». К испанцам направилась лодка Дрейка. На «Капитане» в знак приветствия забил барабан – там были убеждены, что в гавань вошел испанский корабль, ибо появление англичан казалось невероятным. Восемнадцать англичан во главе с Дрейком пристали к галиону и без единого выстрела захватили корабль.
Вечером на борту «Золотой лани» был пир в честь начала пиратской кампании. Дрейк поклялся своим спутникам, что не уйдет из этих вод, пока не соберет миллиона дукатов. На «Капитане» было найдено тридцать семь тысяч золотых дукатов из Вальдивии да еще две тысячи бочонков хорошего вина.
Путешествие продолжалось. У маленьких испанских поселений «Золотая лань» высаживала десанты и грабила их дочиста.
Дрейк вошел в один из испанских портов, узнав, что туда должен войти галион, груженный серебром. В порту на якорях стояло двенадцать кораблей, их команды сошли на берег. Англичане обыскивали корабль за кораблем, срубая мачты, чтобы избавиться от погони. Оказалось, что галион с серебром уже вышел из порта. Дрейк организовал погоню, пообещав первого, кто увидит галион, наградить золотой цепью.
Незадолго до этого о появлении Дрейка у Тихоокеанского побережья узнал вице-король Перу в Лиме. Он долго не мог поверить, что это не выдумка перепуганных торговцев. Но все новые известия о нападении английского пирата, доходившие до вице-короля, заставили его собрать двухтысячный отряд для защиты собственной персоны и послать два больших военных корабля в погоню за Дрейком. Эти-то корабли и увидели англичане на рассвете. Преследование длилось до рассвета, но потом испанцам пришлось повернуть обратно, так как они в спешке не взяли с собой ни воды, ни пищи. К тому же, как писали испанцы в докладе вице-королю, «многие из наших сеньоров страдали морской болезнью и не могли держаться на ногах, не говоря о том, чтобы сражаться».
А Дрейк тем временем в поисках «серебряного» галиона продвигался на север, продолжая грабить по пути торговые суда. Ему удалось захватить вспомогательное судно, груженное канатами и тросами. Здесь же нашли тяжелое золотое распятие, украшенное изумрудами. По возвращении в Англию Дрейк приказал вставить эти изумруды в золотую корону, которую он преподнес королеве.
1 марта 1579 года паж Джона Дрейка ворвался в каюту адмирала с криком: «На горизонте галион!» Сняв с шеи массивную цепь, адмирал надел ее на подростка. Цепь доставала ему до колен.
Галион оказался плавучей сокровищницей. На нем было найдены четырнадцать сундуков с серебряными монетами, восемьдесят фунтов золота и тысяча триста серебряных слитков, не говоря уже о драгоценных камнях и экзотических товарах. Всего, как подсчитал Дрейк, захваченный груз оценивался в четверть миллиона фунтов стерлингов, то есть в сто раз превышал затраты на снаряжение экспедиции Дрейка. Один из современных исследователей полагает, что это примерно пятьдесят миллионов долларов.
Когда обыскивали личное имущество членов команды, в сундуке испанского кормчего обнаружили две серебряные чаши. Увидев их, Дрейк сказал испанцу: «У вас две чаши. Одна из них мне может пригодиться». Кормчий поклонился и передал чашу лакею Дрейка. Адмирал кивнул и обратился к следующему сундуку.
На радостях Дрейк отпустил галион. Он вообще гордился тем, что не пролил крови ни одного испанца, за исключением тех, кто погиб в честном бою. Дрейк выработал хитроумную стратегию: он приказывал рубить мачты у захваченных кораблей и отправлял их плыть по воле волн…
Дрейк еще не был пресыщен добычей, но уже думал о том, как довезти ее до дома. Задержав корабль Франсиско де Зарате, двоюродного брата могущественного герцога Медины, он оставил ему не только знаки ордена Сантьяго, но и почти весь остальной груз, забрав лишь китайский фарфор и шелк. Извинившись за изъятие, Дрейк объяснил, что берет эти вещи для жены, которая умоляла его привезти китайский фарфор. Затем Дрейк и испанский вельможа обменялись подарками и разошлись.
По воспоминаниям Зарате, Дрейк был весел, хотя и прихрамывал из-за того, что в ногу попала пуля из испанской аркебузы. «Все люди Дрейка перед ним трепещут, – писал позднее Зарате, – и, когда он проходит по палубе, они приближаются к нему, лишь сняв шляпу и склонившись в поклоне до земли… С ним на корабле едут девять или десять кабальеро, все из знатных английских родов, но ни один из них не смеет надеть шляпу или сесть в его присутствии до тех пор, пока сам Дрейк их об этом сам не попросит. Ест он на золоте, и при этом играет оркестр». Вероятно, это была часть представления, до которых Дрейк был большой охотник.
К тому времени, когда адмирал появился у берегов Молуккских островов, положение султана Баабулы было тяжелым. У него на складе скопилось много непроданных пряностей: ведь торговля в этом районе была практически блокирована португальцами и лишь единичные корабли из Индии и Китая прорывались сквозь португальскую блокаду.
Первым на борт английского корабля ступил брат султана, привезший дары от своего царственного родственника. На следующий день Дрейк ответил султану равной любезностью. К счастью, у него на борту тоже был брат, которого можно было отправить на берег во главе посольства.
Прием у султана произвел на гостей сильное впечатление. Султан восседал на троне в огромном зале под вышитым золотом балдахином, окруженный тысячью придворных и шестьюдесятью мудрыми советниками Страшного вида телохранители стояли за троном, обнажив сабли, а паж обмахивал султана веером, украшенным сапфирами. Торжественность приема подчеркивалась и тем, что рядом с троном стояли турецкие послы в алых халатах и высоких тюрбанах: победив португальцев, султан стал надеждой мусульманского мира.
Дрейк мог радоваться своей предусмотрительности – расшитые камзолы, которые он приказал своим офицерам держать в сундучках и беречь от плесени, ничем не уступали одежде португальцев. Англичане платили султану за пряности награбленным золотом и серебром, платили щедро, и обе стороны – редкий случай в истории отношений азиатов с европейцами в те времена – были довольны друг другом и мечтали о том, чтобы эти отношения продолжить и в будущем. Правда, Дрейка команда на берег не пустила, опасаясь, чтобы с ним что-нибудь не случилось.
Через несколько дней «Золотая лань» снова пустилась в плавание. На Яве состоялась встреча с местными владетелями. Весть о прибытии врагов португальцев неслась от острова к острову, лишний раз подтверждая, насколько велика была ненависть в Индийском океане и Южных морях к португальцам и сколько замечательных возможностей открылось здесь для их конкурентов. Слухи о «Золотой лани» вскоре дошли до португальцев, которые развернули за ней настоящую охоту.
Сократив стоянку на Яве, Дрейк пустился напрямик через Индийский океан, стараясь держаться в стороне от торговых путей. Ни о каких пиратских набегах и авантюрах и речи быть не могло. Главное сейчас было добраться до дома. И 26 сентября 1580 года, пробыв в плавании два года десять месяцев и одиннадцать дней, «Золотая лань» благополучно прибыла в Плимут. Дрейк стал первым капитаном, который обошел земной шар, сохранив при этом жизнь большинства матросов.
Особые почести оказала Дрейку королева Елизавета, обращавшаяся к нему «мой дорогой пират». Знаменитая «Золотая лань» стала объектом поклонения. Сам же Дрейк был осыпан почестями англичан и, естественно, проклятиями испанцев. Испанский посол в Лондоне во всеуслышание назвал его «главным вором», на что королева и лорды лишь улыбались
Ранней весной следующего года королева во время торжественного приема подозвала к себе посла своего «возлюбленного брата», короля Испании, взяла его за руку, а другую свою руку возложила на плечо коленопреклоненного Дрейка и произнесла: «Поднимись, сэр Фрэнсис Дрейк!»
Так Дрейк стал рыцарем. Посол не посмел вырвать руку. Посвящение в рыцари считалось очень большой наградой – в Англии было всего 300 рыцарей.
В 1585-1586 годах сэр Фрэнсис Дрейк снова командовал английским флотом, направленным против испанских колоний Вест-Индии, и так же, как и в прошлый раз, возвратился с богатой добычей. Впервые Дрейк командовал таким большим соединением: у него в подчинении был 21 корабль с 2300 солдатами и матросами.
Благодаря энергичным действиям Дрейка выход в море Непобедимой Армады был отсрочен на год, что позволило Англии лучше подготовиться к военным действиям. 19 апреля 1587 года Дрейк, командуя эскадрой из 13 небольших кораблей, вошел в гавань Кадиса, где готовились к отплытию корабли Армады. Из шестидесяти кораблей, стоявших на рейде, он уничтожил тридцать, а часть оставшихся захватил и увел с собой, в том числе и громадный галион водоизмещением 1200 тонн.
В 1588 году сэр Фрэнсис приложил свою тяжелую руку к полному разгрому Непобедимой Армады. Но это было зенитом его славы Экспедиция в Лиссабон в 1589 году закончилась неудачей и стоила ему расположения и милости королевы Взять город он не смог, а из 18 тысяч человек в живых у него осталось только шесть тысяч. Кроме того, королевская казна понесла убытки, что не могло понравиться королеве.
И в последнем плавании к берегам Америки адмирала преследовали неудачи. В местах высадки оказывалось, что испанцы уже предупреждены и готовы к отпору, сокровищ не было, а англичане несли потери не только в боях, но и от болезней Адмирал также заболел тропической лихорадкой Почувствовав приближение смерти, Дрейк поднялся с постели, с большим трудом оделся, попросил своего слугу помочь ему облачиться в доспехи, чтобы умереть как воину На рассвете 28 января 1596 года адмирала не стало Через несколько часов эскадра подошла к Номбреде-Диосу Новый командующий Томас Баскервиль приказал поместить тело сэра Фрэнсиса Дрейка в свинцовый фоб и с воинскими почестями опустить в море.
Английский пират, исследователь, приватир. В 1585-1586 годах в качестве вице-адмирала участвовал в плавании Дрейка в Вест-Индию и сыграл важную роль в захвате Санто-Доминго и Картахены В 1588 году за участие в сражении с испанской Непобедимой Армадой возведен в рыцарское достоинство.
26 июля 1588 года на борту флагманского судна английского флота «Ак Рой-ял» адмирал Хоуард посвящал в рыцари моряков, отличившихся в сражении с Непобедимой Армадой На палубе, среди удостоенных высокой чести, стоял командир корабля «Триумф», самого крупного корабля королевских морских сил Этот человек, блестящий представитель когорты «морских волков» Елизаветы, оказался, пожалуй, самой героической фигурой в сражении После разделения флота на четыре эскадры ему было поручено командование одной из них И вот теперь прежние и нынешние подвиги были оценены по заслугам Отныне этот человек стал именоваться сэр Мартин Фробишер.
Фробишер – человек грубоватого, неистового нрава, сокрушавший все препятствия на своем пути, был невероятно силен и храбр, как лев Несмотря на ужасный характер, он снискал огромную популярность среди англичан и добился уважения самой Елизаветы
Он родился в 1539 году в Йоркшире в уэльской семье, переселившейся в Англию еще в середине XV века Его отец, Бернард Фробишер, был одним из наиболее почтенных в округе людей Мать происходила из семьи сэра Джона Йорка, известного лондонского купца В 1542 году отец умер, и мальчика отправили в Лондон к деду Вн»к понравился сэру Джону, в одном из писем он с удовлетворением замечал, что маленький Мартин обладает «сильным характером, отчаянно дерзкой храбростью и от природы очень крепок телом» Сэр Джон, который вкладывал деньги во многие морские экспедиции, решил сделать из Мартина моряка С ранних лет мальчик начал выходить в море Первые большие плавания он совершил к берегам Гвинеи в 1553 и 1554 годах Во время второго из них произошли события, позволившие юноше проявить свой характер Один из туземных вождей перед началом торговли потребовал от англичан оставить заложника Мартин отправился на берег добровольцем В течение девяти месяцев туземцы удерживали его как заложника, бросили его в тюрьму Он и пират по имени Стренгуэйс пытались захватить португальскую крепость в Гвинее, но португальцы схватили его Каким образом он сумел выбраться на свободу – неизвестно, но уже в 1559 году он находился в Англии и совершил плавание в Средиземное море к берегам Магриба.
В 1563-1574 годы Фробишер занимался и пиратством, и приватирством В сообществе с Хоукинсами и Киллигрю он захватил в море много призов Когда ему не удавалось достать каперскую грамоту, он действовал на свой страх и риск.
В 1563 году некий купец снарядил три корабля для каперства, одним из них командовал Фробишер В мае он привел в гавань Плимута пять захваченных французских кораблей, в 1564 году захватил в Ла-Манше корабль «Кэтрин», который вез в Испанию гобелены для самого короля Филиппа II По возвращении в Англию Фробишера посадили в тюрьму, но длилось заключение недолго Уже в 1565 году он оказался на свободе и на корабле «Мэри флауэр» вновь вышел на промысел В последующие годы он грабил на «законных» основаниях Так, располагая лицензиями, полученными от вождей французских гугенотов принца Конде и кардинала де Шатильона, он в 1566 году захватывал суда французских католиков В 1569 году Фробишер получил патент на прива-тирство от принца Вильгельма Оранского В эти годы его неоднократно арестовывали, и английское правительство отправляло неукротимого разбойника в тюрьму, однако до судебного разбирательства дело ни разу не доходило Знание и опыт молодого моряка, несомненно, делали его услуги необходимыми правительству, и оно закрывало глаза на его «проступки» В августе 1569 года его арестовали за пиратство Он почти год провел в лондонской тюрьме Освободили его благодаря ходатайству леди Элизабет Клинтон, жены адмирала Англии и фаворитки королевы Елизаветы.
В 1570 году Мартин Фробишер был уже на службе у королевы Однако это не мешает ему нападать на корабли для личных целей Однажды, плывя в Ирландию по поручению королевы, он захватил немецкое и несколько французских судов
Имя Фробишера было известно и за пределами Англии Филипп II в 1573 году интересовался возможностью приема моряка на испанскую службу, но точные обстоятельства, при которых это происходило, неизвестны Во всяком случае, авантюрист был замешан в различные заговоры в Англии и в Ирландии в 1572-1575 годах и, возможно, приложил руку к их раскрытию.
Третий этап жизни Фробишера знаменателен тем, что удалой пират и приватир превратился в пионера покорения Арктики и поневоле стал одним из знаменитейших мистификаторов эпохи XVII век жил надеждой открыть северо-западный проход в Китай, Японию и Индию Фробишер, знакомый с географическими данными того времени, полученными им от португальских мореплавателей и английских ученых, решил отыскать неизвестные пути в восточные страны.
В 1574 году власти санкционировали его экспедицию. К ней присоединился Майкл Лок, как и Фробишер, стремившийся отыскать этот путь. Деньги на экспедицию поступали медленно частично из-за того, что еще не были забыты пиратские подвиги Фробишера.
Наконец в июне 1576 года он отправился в плавание. Два корабля «Габриэль» и «Михаэль» и пинасса вышли в июле из Дептфорда, прошли Северное море, обогнули Шотландские и Фарерские острова и добрались до южной оконечности острова Гренландия. Не выдержав трудностей перехода, одно из судов, «Михаэль», вернулось в Бристоль; пинасса погибла в пути. Фробишер на «Габриэле» с командой из восемнадцати человек отважно пробивался во льдах, пока не вышел в залив, названный впоследствии его именем. Отсюда корабль Фробишера повернул обратно и вернулся в Харвич 2 октября Его возвращение произвело сенсацию в Англии. Дело в том, что на пустынном берегу новооткрытого залива были найдены черные камни с прожилками, очень похожими на золото. Немедленно была организована компания с участием королевы, важных государственных сановников и магнатов лондонского Сити.
Цели следующей, второй экспедиции определялись не столько поисками северо-западного прохода, сколько освоением открытой «Золотой земли», названной королевой «Мета Инкогнита» («Неведомая цель»), оттуда намеревались вывезти как можно больше руды. Трудностей с финансированием не возникло. Елизавета «пожертвовала» 500 фунтов стерлингов и предоставила военный корабль. Экспедиция вышла в море в мае 1577 года и вернулась в сентябре. Было привезено около 200 тонн неизвестной черной породы с «золотыми» блестками, прихватили также троих местных аборигенов-эскимосов – мужчину, женщину и ребенка. Судьба несчастных северных туземцев была печальна, и они вскоре умерли. А шумиха вокруг руды не утихала еще долго. Известный немецкий ученый Бурхард Кренич исследовал новую породу и дал оптимистический прогноз по поводу возможного содержания в ней золота. Все наперебой помещали деньги в сказочно богатое предприятие. Королева вложила в дело 1350 фунтов, а граф Оксфорд – 2 тысячи фунтов. Было решено отправить в следующем году пятнадцать судов с горняками, каменщиками, золотодобытчиками, привезти 2 тысячи тонн камня, на месте находки заложить форт и организовать масштабную добычу руды.
Отплыв в мае 1578 года, 15 кораблей Фробишера с трудом выдержали тяжелое плавание и в жалком состоянии добрались до Гудзонова залива, однако попытки освоить местность оказались тщетными, и пришлось возвращаться в Англию, загрузив на корабли новую партию «золотых» камней. Но после повторных исследований выяснилось, что никакого золота в руде нет. Компания потерпела полный крах; многие пайщики обанкротились. Горькая участь постигла и инициатора плавания – его арктическая одиссея потерпела фиаско.
Десятилетний период жизни Фробишера, предшествующий борьбе против Непобедимой Армады, был отмечен несколькими важными событиями После участия в подавлении Ирландского восстания 1578 года Фробишер, по-видимому, вновь занялся пиратством. В 1582 году он должен был направиться в Азию в составе экспедиции Эдуарда Фентона, но из-за разногласий с командующим отказался от плавания.
В 1585-1586 годах Фробишер в качестве вице-адмирала участвовал в плавании Дрейка в Вест-Индию и сыграл важную роль в захвате Санто-Доминго и Картахены. Накануне битвы с Армадой он командовал флотом Ла-Манша и крейсировал в проливе, охраняя побережье Англии от испанского вторжения После разгрома испанцев в 1588 году Фробишер продолжал играть ведущую роль в антииспанской борьбе Как и Хоукинс, он считал, что борьбу против Испании необходимо сосредоточить на ее «золотых» коммуникациях с Вест-Индией. Фробишер участвовал в нескольких операциях у Азорских островов по перехвату галионов (1589, 1590, 1592, 1593). В 1594 году, когда испанские войска высадились в Бретани и захватили Брест, создав угрозу вторжения в Англию, Фробишера назначили командовать маленькой эскадрой, направленной для помощи французским гугенотам, действующим против испанцев. В ноябре, при штурме форта Крозон в окрестностях Бреста, он был смертельно ранен и вскоре умер.
Английский мореплаватель, организатор пиратских экспедиций, поэт, драматург и историк. Фаворит королевы Елизаветы I, в честь которой назвал открытую им Вирджинию в Северной Америке. Один из руководителей разгрома испанской Непобедимой Армады (1588). Обвиненный в заговоре против Якова I, заключен в Тауэр (1604-1616). Казнен после неудачной экспедиции в Америку.
Уолтер Рэли и по сей день остается загадочной личностью. Он был талантлив, дерзок, смел и не упускал ни единой возможности для самообразования: в перерывах между боями и в период стоянки на зимних квартирах во Франции Уолтер в совершенстве овладел древними языками, он превосходно знал право, философию, историю Бретер, и притом опасный (недаром его называли первой рапирой Англии), завсегдатай всех кабаков и злачных мест Лондона, игрок, душа веселых компаний, он успевал в промежутках между очередной дуэлью и попойкой набросать проект экспедиции в Северную Америку, ославить едкой эпиграммой незадачливого вельможу, часок-другой поработать над историческими сочинениями и урвать минуту для того, чтобы где-нибудь в Саутуроке встретиться с неким Вильямом Шекспиром, юным актером театра «Глобус»… Рэли не был мореплавателем, так как страдал от приступов морской болезни. В отличие от других придворных, он редко лично командовал экспедициями.
Рэли рассматривал пиратство как разновидность финансовой спекуляции Вложив деньги в экспедиции нескольких профессиональных капитанов, он сколотил огромное состояние. Роберт Лэйси писал: «Даже если бы Уолтер Рэли никогда не добился расположения королевы Англии, он все равно стал бы состоятельным человеком, возможно, известным как независимый и самый предприимчивый буканьер».
Сын бедного девонширского дворянина, он с семнадцати лет участвовал в религиозных войнах во Франции на стороне гугенотов, затем некоторое время учился в Оксфордском университете, а в 1575 году отправился в Лондон.
В 1578 году в полупиратской, полуисследовательской экспедиции сэра Хамфри Гилберта Рэли командовал небольшим кораблем «Фолкон». Шесть месяцев он находился в Атлантике, испытав множество опасных приключений, не раз вступая в схватки с испанскими кораблями, и наконец в мае 1579 года вернулся в Англию.
В 1580 году Рэли стал пехотным капитаном английской армии во время вторжения в Ирландию. Там он захватил трофеи и приобрел репутацию храброго и жестокого воина. Около 400 итальянских и испанских наемников высадились у Смервика и присоединились к двумстам ирландским жителям. Осажденный город капитулировал в ноябре. Во главе с Рэли и с еще одним офицером английские солдаты ограбили беспомощных пленников и закололи их мечами и кинжалами. В начале 1582 года Рэли вернулся в Англию.
Однажды он познакомился с фаворитом королевы Елизаветы графом Лестером и произвел на него такое сильное впечатление, что Лестер вскоре представил своего нового друга королеве. Уолтеру было тогда тридцать лет, Елизавете – сорок девять. Стройная фигура, пламенные речи, красивые глаза пленили стареющую королеву, и Рэли вскоре был посвящен в рыцари, не совершив при этом подвигов адмирала Дрейка. Королева подарила ему особняк в Лондоне и обширные земельные владения. Она также выдала ему патенты на торговлю вином и экспорт сукна. В дополнение к другим должностям, Рэли был назначен вице-адмиралом Корнуолла и Девона. Таким образом, он контролировал и пресекал контрабанду и пиратство в западной Англии.
Однако сам Рэли стабильно получал доход от пиратства. Уже в 1582 году по морям рыскали его корабли, иногда прикрывая свою деятельность лицензиями, выданными различными группировками в гражданской войне во Франции. Вероятно, именно на средства, добытые во Франции и Ирландии, Рэли построил мощный боевой корабль и назвал его «Барк Рэли», переименованный позже в «Барк ройал» В 1584 году к нему присоединился «Олень», водоизмещением 300 тонн, названный по гербу на новых доспехах Рэли.
В этом же году он организовал две экспедиции в Америку с целью грабежа и колонизации ее восточного побережья. Итогом экспедиции было открытие названной в честь королевы Вирджинии (впоследствии родины американских президентов Вашингтона и Джефферсона) и нанесение на карту неведомых ранее земель Кроме того, корабли доставили в Англию редкостные и удивительные растения – табак и картофель. С легкой руки сэра Уолтера, вирджинское зелье стали курить при королевском дворе, а вареные картофельные клубни вошли в меню званых обедов.
В мае 1585 года королева Елизавета начала выдавать лицензии, разрешающие нападать на испанские и португальские суда.
Капитаны кораблей Рэли нападали на суда как враждебных, так и нейтральных стран. В 1585 году капитан «Оленя» захватил французский корабль. В 1590 году корабли Рэли участвовали в захвате двух итальянских судов с грузом пряностей, драгоценных камней и слоновой костью на сумму в 25 000 фунтов стерлингов. Адмиралтейский суд и королевский тайный совет обязали пиратов возвратить награбленное, но те к тому времени уже растратили добытое.
В 1586 году два небольших пинасса, арендованных Рэли, совершили рейд на Азорские острова. Среди их пленников оказался губернатор дон Педро Сармьенто де Гамбоа Вместо того чтобы потребовать с Сармьенто выкуп, Рэли предложил губернатору свои услуги, которые, разумеется, должны были щедро оплачиваться Испанией.
В 1591 году Рэли стал пайщиком в синдикате Уоттса, финансировавшем высокоприбыльные рейды Уильяма Лэйна в Вест-Индию. Однако Уолтер продолжал вкладывать деньги и в пиратские рейды.
Королева назначила своего фаворита вице-адмиралом в экспедиции на Азорские острова, но в последний момент его заменил Гренвилль. Вскоре вышла первая книга Рэли, прославившая сэра Ричарда Гренвилля, несмотря на то, что он бездарно проиграл сражение испанцам, потеряв при этом корабль «Месть». Написанный высокопарным языком, «Правдивый доклад» восхвалял героизм британцев и Гренвилля.
В 1592 году Рэли вложил большую сумму денег и сам возглавил подготовку вторжения на Панаму В последний момент королева отказалась расставаться со своим фаворитом, и корабли отправились под командованием сэра Мартина Фробишера и сэра Джона Бурга. У Азорских островов эскадра Бурга присоединилась к кораблям, напавшим на португальское судно «Медре-Де-Диос». После ожесточенного боя сказочно богатая каракка была захвачена английскими пиратами и стала одним из самых ценных трофеев, приведенных в английский порт.
В ноябре 1591 года Рэли тайно женился на фрейлине королевы Элизабет Трокмортон, а в марте следующего года Элизабет родила сына, которого сдала на руки кормилице и как ни в чем не бывало вернулась во дворец к исполнению своих обязанностей фрейлины. Королева была в полном неведении об этом похождении своего фаворита. Но тайное рано или поздно становится явным. Взбешенная таким «предательством», Елизавета арестовала обоих незадачливых супругов. Однако неожиданно, через два месяца, 15 сентября 1592 года Рэли был прямо из тюрьмы направлен для проведения ревизии и составления отчета о прибыли по результатам пиратского рейда. Дело в том, что снаряженная им до ареста экспедиция вернулась в Дортмунд, и коронованная пайщица, опасаясь обмана, решила послать Рэли разобраться с делами фирмы. Оказалось, что общая стоимость захваченного груза оценивалась в 150 тысяч фунтов стерлингов, из которых на вложенные 3 тысячи фунтов королева получила 90 тысяч фунтов. После окончания подсчетов сэр Уолтер был снова водворен в Тауэр. Только 13 декабря 1592 года супругов выпустили на свободу.
Удаленный от королевского двора, Рэли отправился на поиски золота в Гвиану. Многие испанские колонисты верили, что в глубине материка находится баснословно богатый индейский город. Его легендарного правителя звали Эль Дорадо (позолоченный), потому что перед купанием он покрывал тело слоем золотой пыли.
Увлекшись поисками сказочной страны, Уолтер Рэли снарядил несколько крупных экспедиций. В 1593 году четыре корабля под командованием сэра Джона Бурга атаковали испанские поселения в Венесуэле и Тринидаде, контролировавшие морской путь в Гвиану.
9 февраля 1595 года Рэли вышел из Плимута с флотилией из пяти кораблей. Поднявшись по течению Ориноко, он долго и безуспешно искал страну «позолоченного короля». Единственным итогом его путешествия явилась книга путевых очерков «Путешествие в огромную, богатую и прекрасную империю Гвиана с великим и золотым городом Маноа», которая была переведена на многие европейские языки и издавалась в Англии, Германии, Голландии, Франции. Несмотря на то, что книга хорошо раскупалась, она не смогла переубедить сомневающихся. В Гвиане действительно существовали месторождения золота, но их стали разрабатывать лишь в XIX веке.
В 1596 году сэр Уолтер Рэли отличился в экспедиции лорда Эссекса против Кадиса. Он сыграл не последнюю роль в разгроме испанского флота и захвате города. Королева Елизавета встретила его очень приветливо, они провели вместе несколько часов, и сэр Уолтер снова получил разрешение посещать ее в любое время, но леди Элизабет не была допущена ко двору.
Обычно новые земли, открытые кем бы то ни было из подданных, объявлялись собственностью короны. И только Уолтер Рэли, поэт и советник английской королевы Елизаветы, волей ее величества получил исключительное право – считать все земли, которые откроет он в Новом Свете, своей личной собственностью. Это было время, когда еще были неизвестны большая часть Америки, Австралия, острова Тихого океана. Огромный загадочный африканский континент простирался гигантским белым пятном меж двумя океанами. Рэли без особого труда мог бы стать основателем империи, по территории в десятки раз превосходящей Британию.
Однако Уолтер Рэли был человеком своего времени, трезвая мудрость последующих веков была ему неведома. Он верил в существование Эльдорадо и не терял надежды найти эту страну. Впрочем, прежде всего он был поэтом..
В 1597 году Рэли был вторым по старшинству в неудачном рейде в Португалию. Командующий граф Эссекс решил не нападать на португальские порты и просто упустил несколько кораблей с сокровищами у Азорских островов. Тем не менее Рэли продолжал получать прибыль от каперских плаваний, пока в 1603 году не окончилась война с Испанией.
24 марта 1603 года умерла королева Елизавета. На английский престол вступил под именем Якова I король Шотландии Яков VI Стюарт, отношения с которым у сэра Уолтера сразу же не сложились. Враги Рэли довели до сведения короля, что тот выступал против восшествия на трон Якова. Все это было выдумкой от начала до конца, однако сэра Уолтера арестовали, судили за государственную измену и приговорили к смерти. «Вас повезут в повозке, – было сказано в приговоре, – к месту казни, где повесят, но еще живым вынут из петли, обнажат тело, вырвут сердце, кишки и половые органы и сожгут их на ваших глазах. Затем вашу голову отделят от тела, которое расчленят на четыре части, чтобы доставить удовольствие королю».
Однако король решил повременить с казнью, в ожидании которой Рэли провел в тюрьме 12 лет Неожиданный поворот судьбы он встретил достойно, как подобает философу. Все эти годы он много и напряженно работал. В Тауэре были написаны: «Трактат о кораблях», «Обзор королевского военно-морского флота», «Прерогативы парламента», «Правительственный совет» и, наконец, «Историю мира», доведенную до 130 года до н. э.
Вероятно, Рэли так и окончил бы свои дни в безвестности в глухих казематах королевской тюрьмы, если бы его не вывела на свободу все та же страстная мечта об Эльдорадо. Он написал королю, поверяя ему все, что слышал и знал сам об этой стране, о ее баснословных золотоносных копях, о жителях, которые за неимением другого металла используют золото для самых обыденных целей. И в конце письма – самое главное: страну эту вот уже который год тщетно ищут испанцы, и, если не поспешить, они могут прийти туда первыми.
Письмо возымело действие. Однажды тяжелая глухая дверь приоткрылась. За порогом «государственного преступника» ждали начальник тюрьмы и королевский офицер особых поручений. Рэли провели к ожидавшей его внизу карете…
Минуло всего несколько недель, и небольшая эскадра, выйдя из устья Темзы, развернулась под ветром и взяла курс к берегам Южной Америки. Начальник экспедиции подолгу не выходил из своей каюты. Склонившись над картой и своими старыми записями, Уолтер пытался воссоздать в памяти все, что слышал когда-то об этой стране.
Он знал, что подобный шанс выпадает только раз в жизни. Ему этот шанс выпал дважды. Рэли был требователен к офицерам, жесток с матросами и беспощаден к себе. Но ветры, течения и судьба опять были против него.
Кораблям так и не удалось войти в устье Ориноко. Ураганный ветер рвал паруса, относил корабли к скалам, бешеные волны выбрасывали их на мели. После множества безуспешных попыток, стоивших поломанных мачт и порванных снастей, когда экипаж был уже на грани бунта, Рэли приказал лечь на обратный курс
Конечно, окажись на его месте человек, который бы искал вслепую, он, возможно, стал плыть вдоль побережья, к северу или к югу – безразлично, пока не наткнулся бы в конце концов на какие-нибудь неизвестные земли, может быть даже изобилующие золотом или серебром. Но Рэли твердо знал, где должна находиться страна Эльдорадо. Именно поэтому он искал ее именно здесь, а не в другом месте.
Рэли не мог вернуться в Англию с пустыми руками. Вот почему он решил компенсировать казначейству расходы, связанные с экспедицией, если не золотом Эльдорадо, то хотя бы золотом, захваченным на встречных испанских кораблях.
Казначейство посчитало, что добыча окупила расходы на экспедицию Но как успокоить раздраженных испанцев? Поразмыслив, король решил казнить Рэли – смерть обидчика должна была удовлетворить экспансивных испанцев, очевидно, не меньше, чем золото, которое можно будет в этом случае и не возвращать Король предпочитал решать вопросы с точки зрения государственных интересов.
Замешанный в заговоре и обвиненный в государственной измене, преданный друзьями, бывший искатель Эльдорадо снова был приговорен к смертной казни.
Рэли, удрученный гибелью сына, феерической сменой удач и поражений, надежд и новых разочарований, отнесся к вести о предстоящей казни без особого волнения. Как большую милость ему объявили, что король изменил условия казни: Рэли должны были просто обезглавить, без четвертования и вырывания внутренностей. Стоя на эшафоте и рассматривая топор палача, он сострил в последний раз: «Это лекарство – снадобье острое! Но врачует от всех болезней!»
Голова сэра Уолтера была положена в красную кожаную сумку, а тело завернуто в бархатную материю. Леди Элизабет похоронила тело мужа в церкви святой Маргариты в Вестминстере, а набальзамированную голову хранила у себя 29 лет, до своей смерти.
Самая красивая венецианка своего времени. Почти четверть века за этой женщиной с пристальным вниманием следил весь мир.
Шестнадцатилетняя красавица Бьянка встретила в одном из церковных коридоров Пьетро Бонавентури. Банковский служащий в торговом доме Саль-виати стал судьбой девушки Он был невероятно честолюбивым, жаждал славы и богатства. Чтобы привлечь внимание прекраснейшей Бьянки, он украл деньги, купил пурпурно-красную шелковую куртку и такого же цвета берет. Когда девушка выходила из собора Святого Марка, она заметила его. Пьетро представился девушке как Сальвиати.
Однако Бартоломео Капелло мечтал выдать свою прекрасную дочь замуж за достойного человека. От своей умершей матери, урожденной Морозини, Бьянка получила богатое наследство.
Бьянка не смела показываться у окон, выходивших на канал, поэтому каждый вечер она выходила подышать воздухом к маленькому, высоко расположенному окну, выходившему на улицу, где жил Бонавентури. Пьетро мимикой и жестами признался девушке в любви, однако не смел проникнуть в палаццо: за малейшую попытку наказанием для обоих любовников была бы смерть. Но любовь заставила надменную красавицу достать ключ от калитки и выйти на свидание. Она отдалась своему возлюбленному и вскоре поняла, что ждет ребенка. Теперь их могло спасти только бегство Законы венецианского общества были очень суровыми и обрекали на изгнание и отлучение от церкви девушку, которая сознательно отдавалась любимому человеку.
Перед побегом молодые люди решили обручиться. И тут выяснилось, что настоящая фамилия Пьетро – Бонавентури. Бьянка чувствовала себя оскорбленной.
В это время в Венеции собрался на суд Высший Совет под председательством Дожа. В этот Совет входил также дядя Бьянки– Гримани, епископ Аквилен. Дядя Бонавентури был брошен в тюрьму (там он и умер), а Пьетро Бонавентури был приговорен Сенатом к смертной казни. За поимку беглецов была назначена награда в 1000 дукатов. Такую же сумму со своей стороны назначил глубоко оскорбленный отец Бартоломео Капелло.
Бьянка вскоре поняла весь ужас своего положения. Она, избалованный, ухоженный ребенок из богатого, старинного рода, была вынуждена скитаться как простая нищенка.
Беглецам сопутствовала удача: они благополучно добрались до Флоренции, где спрятались у родителей Пьетро. Девушка сразу разочаровалась в родственниках мужа. В свою очередь старшие Бонавентури возненавидели жену своего сына.
Бьянка родила дочь, но беглецы по-прежнему не могли без риска для жизни выходить на улицу. В ее душе умерли мягкость и нежность. Лишения закалили характер молодой женщины После рождения ребенка она стала еще красивей.
Пришел день, ставший поворотным в судьбе Бьянки. Однажды она забыла об осторожности и выглянула в окно Проезжавший в это время на лошади дворянин заметил ее. Он был мгновенно покорен ее красотой. Дон Франческо ди Медичи не мог забыть прекрасную незнакомку у окна бедного жилища Он был богат и обладал огромной властью. Марчеза Мандрагоне, одна из его придворных дам, с готовностью взяла на себя нелегкую роль посредницы.
И всего за несколько дней участь беглецов совершенно изменилась Они получили виллу. Дон Франческо ди Медичи выхлопотал у Сената право на жительство для обоих беглецов.
Прекрасная Бьянка сильно изменилась в своем новом жилище. Из милой девушки она превратилась в хладнокровную Цирцею. Испытав страшную нищету, теперь она хотела только одного: выйти замуж за дона Франческо! Но до этого было далеко. Ведь ее мужем был Пьетро, а католическая церковь не разводила тех, кого соединила. К тому же в старом дворце Медици Поджио э'Кайяно жил ее злейший враг, герцог Козимо, отец дона Франческо.
Герцог-отец в своем замке проклинал ее. Он не одобрял увлечения сына. Бьянка мешала его планам! К тому же Франческо должен был вот-вот жениться. Отец выбрал ему в супруги благородную эрцгерцогиню Иоганну Австрийскую, сестру императора Максимилиана. Со стороны матери герцогиня была очень знатного происхождения и, хотя не отличалась особой привлекательностью, должна была стать достойной супругой Медичи, его сына.
Бьянка, узнав о планах Козимо, дала Франческо полную свободу, чтобы он мог жениться на навязанной ему женщине. Этой уловкой она еще крепче привязала к себе влюбленного вельможу.
Во время свадебных торжеств, обставленных Флоренцией с невиданной роскошью, на малопривлекательную сестру императора из Вены едва обратили внимание. Всеобщее восхищение вызывала Бьянка. Она блистала своей победоносной красотой А та, другая женщина, сидевшая на троне, бледная и всеми покинутая, никогда не будет ей соперницей. И Франческо тоже понял это очень скоро, так скоро, что через несколько дней после свадьбы отправил к Бьянке своих придворных – с ценными подарками. Это означало, что именно она была непризнанной повелительницей дона Франческо ди Медичи. Но ее притязания на этом не заканчивались. Конечной целью был дворец Питти с его сокровищами и роскошными залами, воплощенное в камне могущество Медичи…
Князь был без ума влюблен, а Бьянка немного скучала, ибо и в Венеции, и во Флоренции вынуждена была вести жизнь затворницы. Дон Франческо под разными предлогами увеличивал состояние ее мужа и постепенно привязал к себе Бьянку простотой и нежностью обхождения. Она долго сопротивлялась; наконец князю удалось образовать то, что в Италии называется 1гш§о1о ецш!а1его (равносторонний треугольник).
Тем временем Пьетро Бонавентури превратился в проклятье для флорентийцев. Соривший деньгами направо и налево, он проводил дни и ночи в укромных будуарах прелестных флорентийских дворянок. И когда Пьетро в одну из ночей возвращался от знатной флорентийки Кассандры Риччи, на него напали и убили.
Бьянка была потрясена. Он был отцом ее ребенка. Она относилась к нему как старшая сестра, всегда готовая прийти на помощь. Бьянка давала ему все, что он хотел. Но все это не мешало мелкому искателю приключений глумиться над ней в объятиях своих любовниц!
Принц Франческо прекратил по просьбе Бьянки преследование убийц Пьетро Но, конечно, все это было подстроено. Он был доволен, что Бьянка стала свободной, и поклялся, что женится на ней, когда оба будут свободны. Любовница успокоилась.
В 1569 году по указу папы Пия V Козимо стал Великим герцогом Тосканским. Все итальянские властители заявили протест. Но это ни к чему не привело.
Бьянка подружилась с римским кардиналом Фердинандом, братом Франческо, и их сестрой, прекрасной Изабеллой, женой Джордано Орсини. И если даже они не очень ей нравились, она научилась не подавать вида. У нее было завидное самообладание, железная выдержка облегчала ей жизнь, и Бьянка никогда не позволяла себе расслабиться.
Между тем герцог Козимо умер. И Франческо занял его место. Теперь он был свободен во всех отношениях и засыпал свою куртизанку ценными подарками. Обычно довольно скупой, для нее он не жалел денег.
Бьянка приступила к реализации своих честолюбивых планов. Для этого ей нужны были мужчины, ну и что? Они будут куплены за золото!
По Флоренции пошли слухи: любовница герцога беременна! Бьянка внимательно следила за этим.
Бьянка написала в Рим кардиналу Фердинанду, что она подарит своему повелителю сына. С помощью подкупленных врачей и двух служанок Бьянка довела свое мошенничество до конца. Это был блестящий успех ее сильной натуры
Болезненные схватки тяжелой беременности вскоре так измучили Бьянку, что она едва могла протянуть руки своему повелителю. А уж когда ей позднее пришлось совсем не вставать с постели, он окружил ее безграничной заботой.
Из-под полуопущенных ресниц она наблюдала за выражением его лица и успокаивалась В притворстве она была актрисой, ей удавалось провести все свое окружение.
И пришел час, когда служанка в футляре от скрипки принесла купленного младенца. Через несколько минут радостная процессия обошла дворец, провозглашая: «Донна Бьянка только что родила здорового мальчика!»
И по Флоренции пополз слух: «У любовницы родился сын!»
«Великий герцог уже пожаловал новорожденному такие права и титулы, на которые любой принц может иметь право только значительно позже…»
Когда Бьянка вышла из своих покоев, на лице ее не было заметно и тени беспокойства. Она тотчас распорядилась устроить особенно пышное празднество. Скороходы собрали к вечеру в ее дворце лучших артистов и циркачей. Она хотела обставить этот праздник с возможно большей изысканностью, чтобы еще раз очаровать холодного по натуре герцога.
Франческо был очень доволен этим вечером. Когда Бьянка поднялась с ним в свои покои, герцог был обласкан как никогда. В эту ночь его любимая была очень соблазнительна. Будучи в прекрасном расположении духа, он обещал признать Антонио своим сыном и позаботиться о том, чтобы Его Испанское Величество присвоил ему титул У Бьянки больше не было опасений. Великий герцог Тосканский был так могуществен, что мог даже это. И Бьянка была благодарна ему. Она угрозами заставила молчать врачей и служанок, свидетелей обмана.
Бьянка послала письмо в Венецию своему отцу и вскоре получила ответ: Бартоломео Капелло был готов помириться со своей преуспевающей и могущественной дочерью Вскоре он нанес ей визит и убедился, что дочь с честью выбралась из ужасного положения. Трудно было встретить такую же красивую женщину, обладавшую подобной силой духа, умением владеть собой в самых тяжелых обстоятельствах.
В 1577 году Великая герцогиня родила сына. Ликование народа было неслыханным. Много дней и ночей Флоренция не могла успокоиться. И Франческо был счастлив. Он, скупой деспот, приказал раздавать деньги народу. Все должны были разделить его радость!
Бьянка пережила едва ли не самые трагичные часы своей жизни, но никто не заметил этого. Выражение ее прекрасного лица в последующие дни было предметом пристального наблюдения. Однако никаких чувств оно не выражало…
В апреле 1578 года Великая герцогиня тяжело заболела. Смерть быстро прибрала к рукам эту изможденную женщину
Великий герцог вернулся во Флоренцию В тот же вечер он появился у своей возлюбленной. Бьянка все рассчитала заранее и хорошо подготовилась. Поддерживаемая монахом, Бьянка так эмоционально рассказала ему обо всех последних неприятностях, что он был растерян и потрясен и тотчас приказал перевести Бьянку и ее свиту в… Питти
Новая выходка Великого герцога вызвала еще более сильную вспышку народного гнева. Франческо едва обратил на это внимание и вскоре обвенчался с Бьянкой.
Роль тайной супруги не очень подходила ей. Да и обстановка в Питти ей не нравилась. Там, снаружи, на улицах был враждебный ей народ, а за пределами Флоренции – такая же враждебная знать она везде была чужой…
Франческо был уязвлен и оскорблен враждебным отношением народа и знати к Бьянке и согласился с планом, который она ему предложила. Она решила послать в Венецию тосканских дворян Сфорца и официально объявить Сенату о своем замужестве. В то же время она хотела просить Сенат признать ее «Дочерью Республики». С этим титулом Капелло могла возвыситься над всеми итальянскими принцессами, так как становилась в ряды высшей знати!
И ее план удался. Итальянские властители не могли ничего возразить против коронации Бьянки. Могущественная Венецианская республика присвоила ей наивысший титул. Отцу и сыну Капелло был присвоен титул рыцарей «Золотой Звезды».
И все это было делом рук умной женщины. Только благодаря ее железной воле, хитрости, гибкости в щекотливых дипломатических отношениях, безграничному терпению она добилась успеха. Все те, кто еще совсем недавно напрямую злословили в ее адрес, теперь должны были низко кланяться Великой герцогине Тосканской. В дни коронации произошла помолвка ее дочери Пеллегрины с графом Бентивольо.
В 1587 году тосканский двор переехал в Поджио э'Кайяно. Здесь со всем подобающим блеском встретили кардинала Фердинанда. Братья окончательно помирились, и каждый благодарил за это Бьянку. Правительница подумала об удовлетворении малейших желаний гостя. Театр, любовные игры, прогулки на лодках по реке и другие подобные развлечения приносили необходимую разрядку. День и ночь не гасли свечи и факелы. Замок превратился в символ чувственной радости жизни…
Она собиралась отправиться в Венецию и предстать там во всем блеске, как вдруг неожиданно тяжело заболел Франческо. И сама Бьянка, почувствовав странное недомогание, моментально потеряла выдержку. В мучительном страхе сидела она у постели своего повелителя до тех пор, пока ее в бессознательном состоянии не перенесли в ее покои.
А через несколько часов после мучительной агонии Великий герцог Тосканский Франческо скончался.
Как ураган обрушилась страшная весть на Флоренцию. Ходили самые необычные слухи. Они расползались все дальше.. Еще не улеглись первые волнения, а пришла новая весть: вскоре после повелителя, не достигнув 40 лет, умерла и повелительница.
Никто не верил в естественную смерть герцогской четы из Тосканы.
Стендаль в «Истории живописи в Италии» привел свою версию гибели Бьянки и герцога.
Бьянка захотела подарить мужу наследника. Обратилась к придворным астрологам, отслужили несчетное количество месс. Все бесполезно Тогда герцогиня прибегла к помощи своего духовника, францисканца из монастыря «Всех святых». У нее появилось отвращение к еде, ее тошнило, она даже слегла. Весь двор ее поздравлял, герцог был в восторге.
Когда пришло время родов, Бьянка среди ночи почувствовала такие сильные боли, что в волнении потребовала к себе духовника. Брат герцога, кардинал Медичи, встав с постели, спустился к невестке в переднюю и начал там спокойно прохаживаться, читая требник. Великая герцогиня попросила его удалиться: она якобы не может допустить, чтобы он слышал ее крики. Но жестокий кардинал холодно ответил «Передайте ее высочеству, что я прошу ее делать свое дело; я буду делать свое».
Когда пришел духовник, кардинал, обняв его, сказал:
«Добро пожаловать, святой отец, герцогиня очень нуждается в вашей помощи».
И, продолжая сжимать его в своих объятиях, он без труда нащупал младенца, которого францисканец принес в своем рукаве.
«Слава Богу, – воскликнул кардинал, – великая герцогиня счастливо разрешилась от бремени, к тому же еще и мальчиком. – И показал своего мнимого племянника остолбеневшим придворным»
Бьянка, лежа в постели, услыхала эти слова и была в бешенстве. Она тут же начала вынашивать планы мести. Вскоре они все трое (Великий герцог, Бьянка и кардинал) были на прекрасной вилле Поджо э'Кайяно, где обедали за общим столом. Герцогиня, заметив, что кардинал очень любит бланманже, приказала приготовить это кушанье и положить в него яду. Кардинала предупредили. Он явился к столу, как обычно, но, несмотря на многократные уговоры невестки, не притронулся к блюду. Великий герцог воскликнул: «Ну что ж! Если мой брат отказывается от своего любимого кушанья, я им полакомлюсь». И он наполнил свою тарелку.
Бьянка не могла его удержать, так как этим она обнаружила бы свое преступление и навсегда утратила бы любовь мужа. Увидев, что для нее все кончено, она положила себе бланманже.
Оба они скончались 19 октября 1587 года.
Почти четверть века держала эта женщина в напряжении весь мир! И навсегда осталась загадкой смерть гордой и умной куртизанки Бьянки Капелло…
Английский буканьер. Искал богатства и славы во время каперской войны между Англией и Испанией (1585-1603). Второй английский капитан, после Дрейка, совершивший кругосветное плавание.
21 июля 1586 года из английского порта Плимут вышли три корабля. Флагман «Желание», «Удовлетворение» и «Красавчик Хью». На мостике флагмана стоял красивый, сравнительно молодой капитан Томас Кавендиш. Образованный вельможа, эсквайр, окончил колледж в Кембридже, он, как и многие в ту эпоху, был одержим манией открытий новых земель, где золото валяется под ногами.
Существовал и иной способ заполучить золото: отнять его у того, кто им владеет Тогда этим золотовладельцем была Испания. Ее корабли перевозили Добытый драгоценный металл из Южной Америки, точнее, из Перу, где его добывали, по Карибскому морю и дальше, через Атлантический океан. Только с 1521 по 1530 год было отправлено 5 тонн золота. Затем еще 25 тонн золота и 178 тонн серебра. Дальше – больше. За десять последующих лет Испания получила 47 тонн золота и более 300 тонн серебра.
Но золото любили не только испанцы. И очень скоро пиратство превратилось в весьма прибыльный промысел. Испанским талионам – огромным по тем временам кораблям – стало небезопасно плавать с драгоценным грузом. И с 1537 года испанцы ввели строгий порядок вывоза сокровищ в Европу.
Каждую весну из Испании в Новый Свет отправлялась огромная флотилия – десятки галионов с продовольствием и товарами. На подходе к Вест-Индии эскадра делилась на «серебряный флот» и «золотой». Продав товары и погрузив золото и серебро, корабли соединялись в Гаване на острове Куба, откуда отправлялись на родину. На всем пути галионы сопровождал конвой из военных фрегатов. И только при переходе из порта Кальяо (на побережье Перу в Тихом океане) в Панаму золото оставалось без охраны корабельных пушек. Об этом знал еще Фрэнсис Дрейк. Помнил об этом и Кавендиш. Недаром в его экспедиции участвовали соратники великого адмирала, проделавшие с ним на «Золотой лани» весь путь вокруг Земли.
Как и другие пираты, например тот же Дрейк, Кавендиш сочетал в себе азарт первооткрывателя и исследователя с жаждой обогащения. Собственно, это и побудило его отправиться в рискованное плавание. Готовясь к нему, он не пожалел денег (рассчитывая с лихвой возместить затраченное, продал даже свое имение), погрузил на корабли в избытке припасов и воды. Набрал команду из ста двадцати трех опытных матросов и офицеров В снаряжении экспедиции принимали участие и другие так называемые компаньоны, те, кто, вложив деньги, надеялся на большие проценты от награбленного.
Как это было и с Дрейком, сама королева Елизавета I вложила кое-какие деньги в это предприятие. Она же дала Кавендишу наказ объехать земной шар и нанести на морские карты неизвестные острова, благоприятные течения, попутные ветры и записать все это подробно в своих корабельных журналах. Перед выходом кораблей в море курьер доставил Кавендишу послание королевы с пожеланием счастливого пути.
Помимо записей в бортовом журнале, отчет о путешествии составил участник Фрэнсис Притти. Отчет этот назывался, как тогда было принято, довольно витиевато: «Восхитительное и благодатное путешествие богобоязненного мастера Томаса Кавендиша».
Итак, в море вышли три корабля под командой Томаса Кавендиша. Ему было сорок шесть, из них двадцать лет он бороздил морские просторы. Он говорил: «Я обвенчался с морем двадцати шести лет. Надеюсь, что обвенчаюсь со смертью не раньше семидесяти». (Возраста этого он не достиг – умер в 52 года.) Ветер благоприятствовал плаванию. Надо было успеть пройти экватор и при осенних ветрах проскочить «ревущие сороковые».
Благополучно миновали острова Зеленого Мыса, прошли вдоль Африканского побережья и наконец повернули в сторону Бразилии Плавание проходило без особых приключений. Пользуясь относительным спокойствием, Кавендиш, памятуя наказ королевы, составлял карту берегов, замерял глубины и скорость течений, отмечая все это в журнале. Постепенно матросы, жаждавшие настоящего дела и богатой добычи, начали роптать Кавендиш успокаивал их, обещав, что, когда пройдут Магелланов пролив, им будет чем заняться, надо, мол, еще немного потерпеть
Рождество застало корабли на подходе к проливу К этому моменту припасы были на исходе, приходилось есть протухшую солонину и пить затхлую воду.
А тут еще одна напасть обрушилась на моряков. В районе Рио-Гальегос их настиг жестокий шторм. К счастью, им удалось укрыться в тихой бухте и переждать бурю. После чего, 6 января 1587 года, Кавендиш отважно ринулся в пролив. Точной лоции у него не было, приходилось плыть почти вслепую по извилистому фарватеру. Пройти этот лабиринт не удавалось судам, ведомым лучшими кормчими. Только великий Дрейк каким-то чудом преодолел его. Испанцы владели картой фарватера, но по декрету, изданному королем, эти сведения были объявлены государственной тайной. После удачи Дрейка король Испании приказал построить в проливе форт и таким образом запереть его. На скалистый берег высадили четыреста солдат, и началось строительство. Земля была неподатливая, климат суровый. Тем не менее форт построили, возвели укрепления. И все это назвали Городом короля Филиппа. Кроме солдат, в городе остались колонисты, среди них были даже женщины.
Всего два года просуществовала эта колония в проливе. Потом кончились продукты, а вырастить что-нибудь на каменистой почве так и не удалось. Ни охоты, ни рыбы – ее в проливе не оказалось. Ни деревьев, даже развести огонь было нечем. Приходилось собирать бревна, которые шторм выбрасывал на берег, поэтому каждое полено было на вес золота.
Потом начались болезни – цинга и дизентерия. К этому прибавилась еще одна напасть – набеги индейцев. Приходилось то и дело отражать их. В первую зиму умерло больше половины населения, потом еще семьдесят человек. Осталось всего чуть больше двадцати. На родине про них забыли – в Европе шла война, создавалась Непобедимая Армада
Когда Кавендиш проходил мимо этого так называемого Города Филиппа, двадцать несчастных, забытых, голодных и почти голых (одежда давно обветшала) испанцев никакого сопротивления ему не оказали. Они отчаянно махали руками, встав на колени, умоляли взять их с собой И Кавендиш решил захватить с собой этих оборванцев Они могли пригодиться как проводники. Их рассказ потряс даже видавших виды моряков Землю эту они назвали Портом голода, таким он значится и на сегодняшних картах.
В конце февраля корабли Кавендиша вышли в Тихий океан. И тут началось нечто несусветное. Сильный шторм обрушился на моряков. Казалось, борта кораблей вот-вот разлетятся под ударами волн. Буря разбросала суда. Когда она утихла, они соединились и двинулись к берегам Чили.
Испанцы, появившиеся за пятьдесят лет до того, можно сказать, уже освоили их. Они построили города Арику, Сантьяго, Кальяо, Лиму. Склады в них ломились от товаров, а охрана была очень слабая – нападения ждать было неоткуда. По той же причине и военного флота у западного побережья Америки не было. Испанцы полагали, что Тихий океан – их собственная вотчина и незачем содержать здесь дорогостоящие корабли. То, что Дрейку удалось проникнуть туда, – чистая случайность.
У берегов Чили произошли первые стычки с испанцами. Захватили два судна, которые Кавендиш тут же сжег – ведь Англия воевала с Испанией. Затем штурмом взял город Пайту и тоже предал его огню. Еще не раз пришлось Кавендишу проявить свой жестокий нрав и безжалостно расправиться с захваченными судами и их командами. Он любил повторять: «Мертвый уже не выдаст».
Однажды, это было в начале июля у берегов Калифорнии, был захвачен очередной испанский корабль. От его капитана узнали, что в этих водах со дня надень ждут манильский галион. Однако проходили недели, а желанный приз не показывался. И только 4 ноября 1587 года, во время продолжающегося дрейфа кораблей Кавендиша у берегов Калифорнии, был замечен парус. Вскоре и все остальные увидели огромный галион – вожделенную добычу всех пиратов.
Это была «Санта Анна» – водоизмещением более 700 тонн, «самый богатый из кораблей», как говорили о нем сами испанцы.
Вот как описал эту встречу Фрэнсис Притти: «К вечеру мы догнали его и дали залп из всех наших пушек и затем выстрелили из всех мушкетов. Затем приблизились к этому кораблю – собственности короля Испании».
С первой попытки захватить галион не удалось. Тогда, продолжает Фрэнсис Притти, «мы подняли вновь паруса и еще раз выстрелили из всех пушек и мушкетов, убив и ранив многих. Но их капитан, будучи мужественным человеком, продолжал бой и не сдавался. Тогда наш генерал Кавендиш приказал трубить в трубы и этим воодушевлять наших людей, и мы еще раз выстрелили из всех пушек, пробив борта и убив многих людей».
Бой был ожесточенным и продолжался более пяти часов. В конце концов ядра тяжелых орудий кораблей Кавендиша пробили борта ниже уровня воды, и только тогда галион, «подвергаясь опасности утонуть, выбросил флаг сдачи и просил о милости, чтобы наш генерал спас их жизни и взял их товары, и потому они сдались нам», – писал тот же Фрэнсис Притти.
На галионе «Санта Анна» пираты захватили огромную добычу: более ста двадцати тысяч монет, несколько ларцов с драгоценными камнями, слитки серебра, китайские шелка, жемчуг и фарфор, благовония и другие ценности. Всех испанцев, захваченных на судне, а их было двести человек, в том числе женщины и дети, Кавендиш, как обещал капитану «Санта Анны», высадил на берег. Сам же галион был ему ни к чему – слишком громоздкий и тихоходный. Пришлось его поджечь. Несчастные испанцы на берегу наблюдали за гибелью корабля, у них не оставалось надежды на спасение. И конечно же, их не утешил приказ Кавендиша выстрелить из пушки, отдав последний салют тонущему судну.
После этого начался дележ добычи. При этом возник спор. Не всем, как оказалось, были по душе правила дележа, о которых, кстати сказать, договорились еще до отплытия из Англии. Особенно протестовали моряки с «Удовлетворения». Но, как пишет Фрэнсис Притти, генералу удалось их успокоить, увеличив их долю. Каждый получил причитавшееся ему, однако не золотом, а товарами. Одну восьмую, как полагалось по уговору, Кавендиш взял себе, причем золотом. Выделили и долю королевы, надо полагать немалую.
Цель, которую Кавендиш поставил перед собой, была достигнута. Охота за богатым манильским галионом завершилась. Все расходы на экспедицию окупились сторицей. Можно было возвращаться домой.
«Мы с радостью поставили паруса, – записал Фрэнсис Притти, – чтобы скорее достичь Англии с попутным ветром; но когда опустилась ночь, мы потеряли из виду „Удовлетворение“… Мы думали, что они обогнали нас, но никогда больше их не видели». Таким образом, из трех кораблей у Кавендиша остался один. («Красавчика Хью» он лишился раньше.) На борту «Желания» находилось к тому моменту всего сорок восемь матросов.
Идти домой Кавендиш решил дорогой, проложенной Дрейком: через Гуам, Филиппины, мимо Явы и Суматры, потом пересечь Индийский океан и, обогнув мыс Доброй Надежды, вдоль западного берега Африки вернуться в Англию.
Три месяца ушло на то, чтобы доплыть до мыса Доброй Надежды. Здесь корабль попал в страшный шторм – недаром первоначально место это называлось мыс Бурь. Но прошедшим воды едва ли не всех широт разыгравшаяся стихия была не страшна, тем более что дом был близок. Все понимали: еще немного усилий, всего каких-то два месяца – и они обретут твердую землю под ногами. Кончатся мучения – голод, жажда, – и можно будет насладиться шикарной жизнью: есть свежее мясо и настоящий хлеб, вдоволь пить не только воду, но и вино. Награбленного на всех хватит.
На подходе к Англии Кавендиш стал готовить отчет о плавании. В нем он писал: «Я прошел вдоль берегов Чили, Перу и Новой Испании, и везде я наносил большой вред. Я сжег и потопил девятнадцать кораблей, больших и малых. Все города и деревни, которые мне попадались на пути, я жег и разорял. И набрал большие богатства. Самым богатым из моей добычи был великий корабль короля, который я взял у Калифорнии, когда он шел с Филиппин. Это один из самых богатых товарами кораблей, которые когда либо плавали в этих морях…»
9 сентября 1588 года «Желание» бросил якорь в порту Плимута. На пристани Кавендишу и его спутникам устроили торжественную встречу. Столь же торжественно, но теперь уже одного Кавендиша, приветствовали в Лондоне. Здесь понимали значение его плавания и оценили не только сокровища, привезенные им, но и его географические открытия, составленные им карты, что по тем временам считалось большой ценностью.
Так закончилось третье в истории человечества кругосветное плавание. Кавендиш обогнул земной шар за два года и пятьдесят один день.
В августе 1591 года Кавендиш отправился в очередное плавание. В Южную Америку он снарядил «Лейчестер галион» и еще четыре корабля. Увы, на этот раз удача покинула Томаса. Штормы не позволили пройти пролив. Кавендиш на флагмане отделился от остальной флотилии и направился обратно в Бразилию. В этом плавании Кавендиш умер, проклиная своих людей как изменников.
Флорентиец из сенаторского рода. Известен под именем маршала д 'Анкра. Итальянский авантюрист, фаворит королевы Марии Медичи, супруги Генриха IV и матери Людовика XIII. После убийства короля был назначен первым камергером, губернатором'Амьена, маршалом Франции и фактически управлял страной. Убит по приказу Людовика XIII герцогом Витри.
Мария Медичи, выйдя замуж за Генриха IV, перевезла во Францию и свою свиту. В ней были женщина и мужчина, которым вскоре предстояло сыграть во Франции катастрофическую роль. Ее звали Леонора Дози, его – Кончино Кончини.
Она была молочной сестрой королевы; умная, честолюбивая, ловкая, Леонора пользовалась большим авторитетом у флорентийки, которая только и думала о том, как бы доставить ей удовольствие По словам одного из ее биографов, это была «маленькая, очень худая, очень смуглая, хорошо сложенная особа с резкими и правильными чертами лица». Ей было двадцать семь лет. Это потом она стала называться Галигаи, именем, под которым ее знают сегодня.
Он исполнял при королеве обязанности шталмейстера. По рассказам знавших его людей, он был «тщеславен и хвастлив, гибок и смел, хитер и честолюбив, беден и жаден». Ему было двадцать пять.
Во время путешествия из Италии во Францию Леонора влюбилась в молодого нотариуса и завлекла его в свою комнату.
Польщенный вниманием дамы, бывшей в близких отношениях с королевой, молодой человек прикинул преимущества, которые ему может создать эта связь, и легко уступил. С этого момента именно он через посредство Леоноры руководил Марией Медичи.
Вместо того чтобы отослать обратно в Италию всех этих шумных, болтливых и амбициозных «ветрогонов», прибывших во Францию с одной лишь целью поискать удачи и разрушить душевные узы флорентийки с родной страной, Генрих IV позволил многому войти в привычку И когда королева прибыла в Париж, в начале февраля 1601 года, итальянцы уже прочно сидели на своих местах. Леонора стала камеристкой королевы, "а во Франции этой должности удостаиваются только дамы из высшей знати. Так что у Кончини в руках оказалась вся свита Марии Медичи. Ставки были сделаны…
Кончино Кончини, амбициозный, хвастливый, бессовестный, льстивый с вельможами, высокомерный с теми, кто ниже его, сумел добиться множества значительных постов. К моменту смерти короля его состояние было одним из самых крупных в Париже. На улице Турнон ему принадлежал великолепный особняк, стоимость которого оценивалась в сумму около 200 000 экю. В этом особняке он закатывал поистине княжеские празднества.
Под мощной защитой королевы, которая осыпала его бесконечными милостями и отдавала почти все имевшиеся у нее деньги, он очень скоро стал для всех нестерпим. Не раз и не два дворяне, с которыми он вел себя нагло, поручали наемникам как следует отколотить его. Но это не послужило ему уроком, и он продолжал властвовать во дворце и держаться так бесцеремонно, что за его спиной не утихал ропот возмущения. Простой народ все это объяснял, шепотом, конечно, тем, что он был любовником Марии Медичи и что Леонора просто закрывала на это глаза, чтобы не лишиться безграничных благодеяний своей молочной сестры. Королева отдала ему даже несколько драгоценных камней из короны.
По столице гуляли памфлеты и непристойные песенки, в которых королеву обзывали шлюхой, а фаворита окрестили именем какой-то рыбы. Более сдержанный в этом отношении великий герцог Тосканский ограничился тем, что написал: «Чрезмерная нежность Марии к Кончини и его жене отвратительна, чтобы не сказать скандальна». Что, впрочем, означало то же самое… После смерти Генриха IV Кончини, сумевший выманить у королевы баснословную сумму в восемь миллионов экю из тех средств, которые старательно годами копил для королевства Сюлли, купил себе Анкрский маркизат в Пикардии Затем стал первым дворянином в королевском покое, суперинтендантом дома королевы, губернатором городов Перона, Руа, Мондидье и, наконец, маршалом Франции, хотя в жизни своей не держал в руках шпаги.
С этого момента фаворит начал откровенно командовать не только министрами, но и королевой. Однако теперь из-за сыпавшихся на него бесконечных нападок он стал более осторожным и никогда не выходил из дворца один, но всегда в сопровождении группы бедных дворян, которых он к себе приблизил, платя каждому по тысяче ливров в год жалованья и называя их при этом презрительно своими продажными олухами..
В управляемой Кончини стране царили развал и анархия, а это, в свою очередь, подтолкнуло знатных сеньоров королевства к мысли заполучить побольше независимости, коей они лишились в годы правления Генриха IV. Конде, вернувшийся во Францию, встал во главе этого движения.
В 1614 году они с оружием в руках потребовали созыва Генеральных Штатов. Растерявшийся Кончини, несмотря на свой титул маршала Франции, побоялся выступить против мятежников и сделал попытку их купить. Конде и его друзья оказались немалыми хитрецами и, взяв деньги, продолжали настаивать на своих требованиях.
Генеральные Штаты собрались в октябре 1614 года, но ничего не дали из-за склок между депутатами третьего сословия и высшей знати, потому регентша распорядилась прекратить дебаты. И тогда для заключительной речи с места поднялся молодой епископ из Люсона, начав с перечисления требований духовенства, он неожиданно изменил тон и принялся в чрезмерно льстивых выражениях восхвалять заслуги Марии Медичи
«В интересах государства, – заключил он, – я умоляю вас сохранить регентшу!»
Это был Арман Жан дю Плесси де Ришелье, который в числе прочих стремился к власти и страстно желал занять место Кончини.
Маршал д'Анкр давно занял должность действительного любовника Марии Медичи. Историк Мишле приписывает именно маршалу д'Анкру (т. е. Кончини) отцовство Никола, герцога Орлеанского, рожденного в 1607 году…
В 1617 году парижане позволяли себе высказываться еще откровеннее, и когда маршал д'Анкр, чей дом находился рядом с Лувром, приказал соорудить деревянный мост над оврагом, чтобы легче было добираться до дворца, народ совершенно открыто называл его «мостом любви» И трудно не согласиться с Совалем, который писал, «что каждое утро фаворит шел по мосту во дворец, чтобы засвидетельствовать свое почтение королеве, а каждую ночь он отправлялся той же дорогой, чтобы остаться там до следующего дня».
На допросах Леонора Галигаи без колебаний заявила, что ее муж «не обедал, не ужинал и не спал с нею на протяжении последних четырех лет».
Придворные, которых эта интрига страшно забавляла, не ограничивались распеванием двусмысленных куплетов за спиной у любовников Самые смелые позволяли себе довольно рискованные шуточки в присутствии Марии Медичи. Однажды, когда она попросила даму из своей свиты подать ей вуаль, граф Де Люд воскликнул: «Корабль, стоящий на якоре, не нуждается в парусе!» (Каламбур, основанный на игре слов: якорь по-французски «апсге», а парус
Кончини действительно ничего не делал, чтобы скрыть свою связь с королевой-матерью, напротив: «…если он находился в комнате Ее Величества в те часы, когда она спала или была одна, – пишет Амело де ла Уссе, – он делал вид, что завязывает шнурки, чтобы заставить поверить, будто он только что спал с нею..»
А кончилось все это тем, что весной 1617 года молодой Людовик XIII, взбешенный его наглыми манерами и чудовищными насмешками по адресу своей матери, отдал приказ Никола Витри, капитану своих гвардейцев, убить Кончини. Убийство было назначено на 17 апреля
Утром того дня, около десяти часов, фаворит королевы явился во дворец в окружении пятидесяти или шестидесяти человек, составлявших его обычную свиту.
В тот момент, когда он шел по мосту, перед ним неожиданно возник Витри, схватил его за правую руку: «Именем короля вы арестованы!» Кончини недоуменно уставился на капитана: «Меня арестовать?» – «Да, вас».
Пораженный, он отступил на шаг, чтобы выхватить свою шпагу, но не успел. Одновременно три пистолетные пули поразили его: одна угодила в лоб, другая в щеку, третья в грудь. Он рухнул прямо в грязь и был тут же затоптан людьми Витри
Друзья Кончини не сделали даже попытки вступиться за него. Они просто сразу обратились в бегство, справедливо полагая, что было бы грустно вот так умереть прекрасным апрельским утром…
Пока гвардейцы, войдя в раж, наносили удары ногами по мертвому телу Кончини, посланец явился к королю и, отвесив поклон, доложил: «Сир, дело сделано!»
Людовик XIII приказал открыть окно, вышел на балкон и, не скрывая своей радости, крикнул убийцам, все еще находившимся перед Лувром: «Большое спасибо! Большое спасибо всем! С этого часа я король!»
И кто-то снизу отозвался: «Да здравствует король!»
В то же мгновение Марии Медичи сообщили о трагическом конце ее фаворита. Она побледнела: «Кто его убил?» – «Витри, по приказу Его Величества».
Понимая, что отныне ее сын возьмет бразды правления в свои руки, она в отчаянии опустилась в кресло. Для нее все было кончено.
«Я царствовала семь лет, – сказала она. – Теперь меня ждет венец только на небе».
У нее не нашлось ни одной слезы для Кончини Страх за собственную жизнь заглушал в ней все другие чувства. Это было особенно заметно, когда Ла Плас спросил у нее, как сообщить эту новость Леоноре Галигаи. Она раздраженно отмахнулась: «У меня своих забот достаточно. Если никто не решается ей сказать об этом, то пусть ей пропоют».
Но так как собеседник позволил себе настаивать, говоря, что известие это, несомненно, причинит супруге маршала д'Анкра сильную боль, королева-мать ответила с раздражением: «У меня и без этого есть, о чем подумать И пусть со мной больше не говорят об этих людях. Сколько раз я им советовала вернуться в Италию».
Отрекшись от своего фаворита, она попросила аудиенции у короля. Людовик XIII велел ответить, что у него нет времени принять ее. Она настаивала, упрашивала. Тщетно. В конце концов она дошла в своей низости до чудовищной степени, когда попросила сказать сыну, что, «если бы она знала о его намерении, она и сама бы вручила ему Кончини со связанными руками и ногами».
На этот раз ответа вообще не последовало, зато явился Витри и запретил ей покидать свои апартаменты.
А за ее спиной уже работали каменщики, они замуровывали все двери, кроме одной, и Мария поняла, что превратилась в пленницу тут же, в самом Лувре.
Днем, пока дворцовая стража, завернув тело Кончини в старую скатерть, отправилась без лишнего шума в Сен-Жермен л'Оксерруа, чтобы похоронить его в уже вырытой могиле, прибывшие по приказу короля рабочие принялись разрушать «мост любви». Стук их топоров привлек внимание Марии Медичи, и она подошла к окну. Увидев, как уничтожается маленький мостик, служивший напоминанием о многих бурных ночах, ей вдруг стало плохо. «Каждый удар топора, – писал современник, – отзывался в ее сердце». И в первый раз после смерти фаворита она заплакала.
Убийство маршала д'Анкра, напротив, страшно обрадовало парижан.
"Где он сейчас, этот негодяй, чтобы можно было пойти и плюнуть ему в лицо? – спрашивали они с нескрываемым удовольствием.
В семь часов утра сотни две перевозбужденных и недобро глядящих людей явились в Сен-Жермен-л'Оксерруа. «Бесчинство начатось с того, что несколько человек из толпы стали плевать на могилу и тошагь ее ногами, – рассказывал г-н Кадне, брат коннетабля де Люиня. – Другие принялись раскапывать землю вокруг могильного холма прямо руками и копали до тех пор, пока не нащупали места стыка каменных плит».
Вскоре надгробный камень был поднят, и кто-то из толпы наклонился над раскрытой могилой. Он привязал веревку к ногам трупа, уперся ногами и начал тащить. Несколько священников, выбежавших из церковной ризницы, попытались вмешаться. Толпа накинулась на них так яростно, что им пришлось спасаться бегством. После исчезновения священников человек снова взялся за веревку, дернул в последний раз, и тело маршала оказалось на плитах. Толпа издала радостный вопль, и тут же шквал палочных ударов обрушился на труп, и без того изрядно изуродованный гвардейцами Витри. Бывшие в толпе женщины, истошно крича, принялись царапать мертвеца ногтями, бить по щекам, плевать в лицо. Затем его протащили до Нового Моста и там привязали за голову к нижней части опоры. Опьяненный собственной смелостью народ стал отплясывать вокруг повешенного трупа безумный танец и на ходу сочинять непотребные песни. Дьявольский хоровод длился полчаса. И вдруг какой-то молодой человек подошел к трупу, держа в руках маленький кинжал, отрезал ему нос и в качестве сувенира сунул себе в карман. Тут всех охватила настоящая лихорадка. Каждому из присутствовавших захотелось взять себе хоть что-то на память. Пальцы, уши и даже «стыдные части» исчезли в мгновение ока. Менее удачливым пришлось довольствоваться «клочком плоти», вырезанным из мягкой части ягодицы…
Когда каждый получил свой кусок, еще более возбудившаяся толпа отвязала труп и с дикими криками потащила его через весь Париж. Неистовство этих людей было так велико, что очевидцам казалось, будто все это происходит на сцене театра марионеток Гран-Гиньоль. «В толпе был человек, одетый в красное, – рассказывает Кадне, – и, видимо, пришедший в такое безумие, что погрузил руку в тело убитого и, вынув ее оттуда окровавленную, сразу поднес ко рту, обсосал кровь и даже проглотил прилипший маленький кусочек. Все это он проделал на глазах у множества добропорядочных людей, выглядывавших из окон. Другому из одичавшей толпы удалось вырвать из тела сердце, испечь его неподалеку на горящих угольях и при всех съесть его с уксусом!»
Наконец, ошметки фаворита, покрытые пылью, плевками, грязью, вновь притащили на Новый Мост и там сожгли в присутствии веселящегося люда. Через два месяца после этого, 8 июля, жена Кончини, Леонора Галигаи, ложно обвиненная в колдовстве, была сожжена на Гревской площади. Со смертью Кончини в моду надолго вошло слово «союп» (ничтожество, трус) Этой характеристики маршал удостоился за свое малодушие.
Русский царь-самозванец (1605-1606). В1601 году объявился в Польше под именем сына Ивана IV– Дмитрия. В 1604году перешел с польско-литовским отрядом границу, был поддержан частью горожан, казаков и крестьян. Став русским царем, попытался лавировать между польскими и русскими феодалами.
Убит боярами-заговорщиками во главе с Василием Шуйским.
История самозванца, принявшего имя царевича Дмитрия, принадлежит к числу самых драматических эпизодов русской истории.
…Семья Отрепьевых имела давние связи с Угличем, резиденцией погибшего царевича Дмитрия. Предки Григория прибыли на Русь из Литвы. Одни из них осели в Галиче, а другие – в Угличе. В 1577 году неслужилый «новик» Смирной-Отрепьев и его младший брат Богдан получили поместье в Коломне. В то время Богдану едва исполнилось 15 лет. Несколько лет спустя у него появился сын, названный Юрием. Примерно в то же время у царя Ивана родился сын Дмитрий. Совершеннолетия Юшка достиг в самые последние годы царствования Федора.
Богдан Отрепьев дослужился до чина стрелецкого сотника и рано погиб. Судя по всему, Богдан обладал таким же буйным характером, как и его сын. Жизнь сотника оборвалась в Немецкой слободе в Москве. Там, где иноземцы свободно торговали вином, нередко случались пьяные драки. В одной из них Богдана зарезал некий литвин.
После смерти отца Юшку воспитывала мать. Благодаря ее стараниям мальчик научился читать Священное писание. Когда возможности домашнего образования оказались исчерпанными, его послали на учебу в Москву, где жил зять Отрепьевой, Семейка Ефимьев, которому суждено было сыграть в жизни Юшки особую роль. Похоже, именно в доме дьяка Ефимьева он выучился писать. (После пострижения Гришка Отрепьев стал переписчиком книг на патриаршем дворе. Без каллиграфического почерка он никогда бы не получил
это место. В московских приказах ценили каллиграфическое письмо, и приказные дельцы вроде Ефимьева обладали хорошим почерком.)
Ранние жизнеописания изображали юного Отрепьева беспутным негодяем. При Шуйском такие отзывы были забыты Во времена Романовых писатели не скрывали удивления по поводу необыкновенных способностей юноши, но при том высказывали подозрение, не общался ли он с нечистой силой. Учение давалось Отрепьеву с поразительной легкостью
Бедность и сиротство не позволяли способному ученику надеяться на выдающуюся карьеру. Юрий поступил на службу к Михаилу Романову. Многие считали Романовых наследниками короны Служба при их дворе, казалось бы, сулила юноше определенные перспективы. К тому же родовое гнездо Отрепьевых располагалось на Монзе, притоке Костромы, и там же находилась знаменитая костромская вотчина Романовых – село Домнино. Соседство по имению, по-видимому, тоже сыграло роль в том, что провинциальный дворянин отправился на московское подворье бояр Романовых.
На государевой службе Отрепьевы подвизались в роли стрелецких командиров. Юшка «принял честь» от князя Бориса Черкасского, то есть его карьера началась вполне успешно.
Однако опала, постигшая романовский круг в ноябре 1600 года, едва не погубила Отрепьева. Под стенами романовского подворья произошло настоящее сражение. Вооруженная свита Романовых оказала отчаянное сопротивление царским стрельцам.
Юшке Отрепьеву повезло – он чудом спасся в монастыре от смертной казни, ибо его, как боярского слугу, ждала виселица. Страх перед наказанием привел Отрепьева в монастырь. 20-летнему дворянину, полному надежд, сил и энергии, пришлось покинуть свет, забыть мирское имя. Отныне он стал смиренным чернецом (монахом) Григорием.
Во время своих скитаний Григорий побывал в галичском Железноборском монастыре (по некоторым сведениям, он там и постригся) и в суздальском Спасо-Евфимьеве монастыре. По преданию, в Спасо-Евфимьеве монастыре Гришку отдали «под начало» духовному старцу. Жизнь «под началом» оказалась стеснительной, и чернец покинул обитель
Переход от жизни в боярских теремах к прозябанию в монашеских кельях был слишком резким. Чернец тяготился монашеским одеянием, поэтому отправился в столицу.
Как же осмелился Отрепьев вновь появиться в Москве? Во-первых, царь отправил Романовых в ссылку и прекратил розыск. Оставшиеся в живых опальные очень скоро заслужили прощение. Во-вторых, по словам современников, монашество на Руси нередко спасало преступников от наказания. Опальный монах попал в Чудов, самый аристократический, кремлевский монастырь. Григорий воспользовался протекцией: «Бил челом об нем в Чюдове монастыре архимариту Пафнотью».
Отрепьев недолго прожил под надзором деда. Архимандрит вскоре перевел его в свою келью. Там чернец, по его собственным словам, занялся литературным трудом. «Живучи-де в Чудове монастыре у архимарита Пафнотия в келий, – рассказывал он знакомым монахам, -да сложил похвалу московским чудотворцам Петру, и Алексею, и Ионе» Старания Отрепьева были оценены, и с этого момента начался его стремительный, почти сказочный взлет.
Григорий был очень молод и провел в монастыре немного времени. Однако Пафнутий произвел его в дьяконы. Роль келейника влиятельного чудовского архминандрита могла удовлетворить любого, но не Отрепьева. Покинув келью, он переселился на патриарший двор. Придет время, и патриарх Иов будет оправдываться тем, что он приглашал к себе Гришку лишь «для книжного письма». На самом же деле Отрепьев не только переписывал книги на патриаршем дворе, но и сочинял каноны святым. Патриарх говорил, что чернеца Григория знают и епископы, и игумены, и весь священный собор. Вероятно, так оно и было. На собор и в думу патриарх Иов являлся с целым штатом помощников. В числе их оказался и Отрепьев. Своим приятелям Григорий говорил так: «Патриарх-де, видя мое досужество, и учал на царскую думу вверх с собою меня имати, и в славу-де я вшел великую». Заявление Отрепьева насчет его великой славы нельзя считать простым хвастовством.
После службы у Романовых, Отрепьев быстро приспособился к новым условиям жизни. Случайно попав в монашескую среду, он сразу выделился в ней. Юному честолюбцу помогли выдвинуться не подвиги аскетизма, а необыкновенная восприимчивость натуры. В течение месяца Григорий усваивал то, на что другие тратили жизнь. Церковники сразу оценили живой ум и литературные способности Отрепьева. Что-то притягивало к нему и подчиняло других людей. Служба у деда, келейник чудовского архимандрита и, наконец, придворный патриарха! Надо было обладать незаурядными-качествами, чтобы сделать такую выдающуюся карьеру всего за один год. Однако Отрепьев очень спешил – должно быть, чувствуя, что ему суждено прожить совсем недолгую жизнь..
Григорий хвастался, что может стать царем в Москве. Узнав об этом, царь Борис приказал сослать его в Кириллов монастырь. Но, вовремя предупрежденный, Григорий успел бежать в Галич, потом в Муром, и, вернувшись в Москву, в 1602 году бежал из нее. Отрепьев бежал за кордон не один, а в сопровождении двух монахов – Варлаама и Мисаила. (Имя сообщника Отрепьева, «вора» Варлаама, было всем известно из борисовских манифестов. Варлаам вернулся в Россию через несколько месяцев после воцарения Лжедмитрия I. Воеводы самозваного царя на всякий случай задержали «вора» на границе и в Москву не пустили. После смерти Лжедмитрия Варлаам написал знаменитый «Извет», в котором не столько бранил Отрепьева, сколько оправдывал себя.)
Отъезжавших монахов никто в городе не преследовал. В первый день они спокойно беседовали на центральной посадской улице, на другой день встретились в Иконном ряду, прошли за Москву-реку и там наняли подводу. Никто не тревожил бродячих монахов и в приграничных городах. Отрепьев открыто служил службу в церкви. В течение трех недель друзья собирали деньги на строительство захолустного монастыря. Все собранное серебро иноки присвоили себе.
Власти не имели причин принимать экстренные меры для их поимки. Беглецы миновали границу без всяких приключений. Сначала монахи провели три недели в Печерском монастыре в Киеве, а потом перешли во владения князя Константина Острожского, в Острог. Отрепьев, проведя лето в Остроге, успел снискать расположение магната и получил от него щедрый подарок.
Описывая свои литовские скитания, «царевич» упомянул о пребывании у Острожского, переходе к Габриэлю Хойскому в Гощу, на Волыни, а потом в Брачин, к Вишневецкому. Отрепьев не для того покинул патриарший дворец и кремлевский Чудов монастырь, чтобы похоронить себя в захолустном литовском монастыре. Григорий сбросил монашеское одеяние и, наконец, объявил себя царевичем. Когда Адам Вишневецкий известил короля о появлении московского «царевича», тот затребовал подробные объяснения. И князь Адам в 1603 году записал рассказ самозванца о его чудесном спасении.
«Царевич» довольно подробно поведал о тайнах московского двора, но начинал фантазировать, едва переходил к изложению обстоятельств своего чудесного спасения. По словам «Дмитрия», его спас некий воспитатель, который, узнав о планах жестокого убийства, подменил царевича мальчиком того же возраста. Несчастный мальчик и был зарезан в постельке царевича. Мать-царица, прибежав в спальню и глядя на убитого, лицо которого стало свинцово-серым, не распознала подлога.
«Царевич» избегал называть точные факты и имена, которые могли быть опровергнуты в результате проверки. Он признавал, что его чудесное спасение осталось тайной для всех, включая мать, томившуюся тогда в монастыре в России.
Новоявленный «царевич» в Литве жил у всех на виду, и любое его слово легко было тут же проверить. Если бы «Дмитрий» попытался скрыть известные всем факты, он прослыл бы явным обманщиком. Так, все знали, что московит явился в Литву в рясе. О своем пострижении «царевич» рассказал следующее. Перед смертью воспитатель вверил спасенного им мальчика попечению некоей дворянской семьи. «Верный друг» держал воспитанника в своем доме, но перед кончиной посоветовал ему, чтобы избежать опасности, войти в обитель и вести жизнь монашескую. Юноша так и сделал. Он обошел многие монастыри Московии, и наконец один монах опознал в нем царевича. Тогда «Дмитрий» решил бежать в Польшу…
По-видимому, Отрепьев уже в Киево-Печерском монастыре пытался выдать себя за царевича Дмитрия. В книгах Разрядного приказа сохранилась любопытная запись о том, как Отрепьев разболелся «до умертвия» и открылся печер-скому игумену, сказав, что он царевич Дмитрий. Печерский игумен указал Отрепьеву и его спутникам на дверь. «Четыре-де вас пришло, – сказал он, – четверо и подите».
Кажется, Отрепьев не раз использовал один и тот же трюк. Он прикидывался больным не только в Печерском монастыре. По русским летописям, Григорий «разболелся» и в имении Вишневецкого. На исповеди он открыл священнику свое «царское происхождение». Впрочем, в докладе Вишневецкого королю никаких намеков на этот эпизод нет. Так или иначе попытки авантюриста найти поддержку у православного духовенства в Литве потерпели не-удачу. В Киево-Печерском монастыре ему указали на дверь. В Остроге и Гоще было не лучше. Самозванец не любил вспоминать это время. На исповеди у Вишневецкого «царевич» сообщил, будто бежал к Острожскому и Хойскому.
Совсем по-другому излагали дело иезуиты. Они утверждали, что претендент обращался за помощью к Острожскому, но тот будто бы велел гайдукам вытолкать самозванца за ворота. Сбросив монашеское платье, «царевич» лишился верного куска хлеба и, по словам иезуитов, стал прислуживать на кухне у пана Хойского.
Никогда еще сын московского дворянина не опускался так низко. Кухонная прислуга… Растерявший разом всех своих прежних покровителей, Григорий, однако, не пал духом. Тяжелые удары судьбы могли сломить кого угодно, но только не его.
«Расстрига» очень скоро нашел новых покровителей, и весьма могущественных, в среде польских и литовских магнатов. Первым из них был Адам Вишневецкий. Он снабдил Отрепьева приличным платьем, велел возить его в карете в сопровождении своих гайдуков. Авантюрой магната заинтересовались польский король Сигизмунд III и первые сановники государства, в их числе канцлер Лев Сапега. На службе у канцлера подвизался некий холоп Петрушка, московский беглец, по происхождению лифляндец, попавший в Москву в годовалом возрасте как пленник. Тайно потворствуя интриге, Сапега объявил, что его слуга, которого теперь стали величать Юрием Петровским, хорошо знал царевича Дмитрия по Угличу.
При встрече с самозванцем Петрушка, однако, не нашелся, что сказать. Тогда Отрепьев, спасая дело, сам «узнал» бывшего слугу и с большой уверенностью стал расспрашивать его. Тут холоп также признал «царевича» по характерным приметам: бородавке около носа и неравной длине рук. Как видно, приметы Отрепьева сообщили холопу заранее те, кто подготовил инсценировку.
Сапега оказал самозванцу неоценимую услугу. Одновременно ему стал открыто покровительствовать Юрий Мнишек. Один из холопов Мнишека также «узнал» в Отрепьеве царевича Дмитрия.
Таковы были главные лица, подтвердившие в Литве царское происхождение Отрепьева. К ним присоединились московские изменники братья Хрипу-новы. Эти дворяне бежали в Литву в первой половине 1603 года.
При царе Борисе Посольский приказ пустил в ход версию, будто Отрепьев бежал от патриарха после того, как прослыл еретиком. Он отверг родительский авторитет, восстал против самого Бога, впал в «чернокнижье». Московские власти адресовали подобные заявления польскому двору. Они старались доказать, что Отрепьев был осужден судом. Это давало им повод требовать от поляков выдачи беглого преступника.
Конечно, Вишневецкий и Мнишек не сомневались в том, что имеют дело с самозванцем. Поворот в карьере авантюриста наступил лишь после того, как за его спиной появилась реальная сила.
Отрепьев с самого начала обратил свои взоры в сторону запорожцев. Ярос-лавец Степан, державший иконную лавку в Киеве, показывал, что к нему захаживали казаки и с ними Гришка, который был еще в монашеском платье. У черкас (казаков) днепровских в полку видел Отрепьева, но уже «розстрижена», старец Венедикт: Гришка ел с казаками мясо (очевидно, дело было в пост, что и вызвало осуждение старца) и «назывался царевичем Дмитрием».
Поездка в Запорожье связана была с таинственным исчезновением Отрепьева из Гощи. Перезимовав в Гоще, Отрепьев с наступлением весны «из Гощеи пропал безвестно». Замечательно, что расстрига общался как с гощинскими, так и с запорожскими протестантами. В Сечи его с честью приняли в роте старшины Герасима Евангелика.
Сечь бурлила. Буйная запорожская вольница точила сабли на московского царя. Сведения о нападении запорожцев совпадают по времени со сведениями о появлении среди них самозваного царевича. Именно в Запорожье в 1603 году началось формирование повстанческой армии, которая позже приняла участие в московском походе самозванца. Казаки энергично закупали оружие, вербовали охотников.
К новоявленному «царевичу» явились гонцы с Дона. Донское войско готово было идти на Москву. Самозванец послал на Дон свой штандарт – красное знамя с черным орлом. Его гонцы выработали затем «союзный договор» с казачьим войском.
В то время как окраины глухо волновались, в сердце России появились многочисленные повстанческие отряды. Династия Годуновых оказалась на краю гибели. Отрепьев уловил чутьем, сколь офомные возможности открывает перед ним сложившаяся ситуация.
Казаки, беглые холопы, закрепощенные крестьяне связывали с именем царевича Дмитрия надежды на освобождение от ненавистного крепостнического режима, установленного в стране Годуновым. Отрепьеву представлялась возможность возглавить широкое народное выступление.
Лжедмитрий-Отрепьев, будучи дворянином по происхождению и воспитанию, не доверял ни вольному «гулящему» казаку, ни пришедшему в его лагерь комарицкому мужику. Самозванец мог стать казацким предводителем, вождем народного движения. Но он предпочел сговор с врагами России.
Иезуиты решили с помощью московского царевича осуществить заветную цель римского престола – подчинение русской церкви папскому владычеству. Сигизмунд III попросил Вишневецкого и Мнишека привезти царевича в Краков. В конце марта 1604 года «Дмитрия» привезли в польскую столицу и окружили иезуитами, которые старались убедить его в истинах римско-католической веры. «Царевич» понял, что в этом состоит его сила, притворялся, что поддается увещеваниям и, как рассказывали иезуиты, принял святое причастие из рук папского нунция Рангони и обещал ввести римско-каталическую веру в московском государстве, когда получит престол.
Перемирие с Польшей 1600 году не обеспечило России безопасности западных фаниц. Король Сигизмунд III вынашивал планы широкой экспансии на востоке. Он оказал энергичную поддержку Лжедмитрию I и заключил с ним тайный договор. Взамен самых неопределенных обещаний самозванец обязался передать Польше плодородную Чернигово-Северскую землю. Семье Мнишек, своим непосредственным покровителям, Отрепьев посулил Новгород и Псков. Лжедмитрий не задумываясь перекраивал русские земли, лишь бы удовлетворить своих кредиторов. Но самые дальновидные политики Речи Посполитой, включая Замойского, решительно возражали против войны с Россией. Король не выполнил своих обещаний. В походе Лжедмитрия I королевская армия не участвовала. Под знаменами Отрепьева собралось около двух тысяч наемников – всякий сброд, мародеры, привлеченные жаждой наживы. Эта армия была слишком малочисленной, чтобы затевать интервенцию в Россию. Но вторжение Лжедмитрия поддержало донское казачье войско.
Несмотря на то что царские воеводы, выступившие навстречу самозванцу с офомными силами, действовали вяло и нерешительно, интервенты довольно скоро убедились в неверности своих расчетов. Получив отпор под стенами Новгород-Северского, наемники в большинстве своем покинули лагерь самозванца и ушли за рубеж. Нареченный тесть самозванца и его «главнокомандующий» Юрий Мнишек последовал за ними. Вторжение потерпело провал, но вооруженная помощь поляков позволила Лжедмитрию продержаться на территории Русского государства первые, наиболее трудные, месяцы, пока волны народного восстания не охватили всю южную окраину государства. Голод обострил обстановку.
Когда Борису донесли о появлении самозванца в Польше, он не стал скрывать своих подлинных чувств и сказал в лицо боярам, что это их рук дело и задумано, чтобы свергнуть его. Кажется непостижимым, что позже Годунов вверил тем же боярам армию и послал их против самозванца. Поведение Бориса не было в действительности необъяснимым.
Дворянство в массе своей настороженно отнеслось к самозваному казацкому Царьку. Лишь несколько воевод невысокого ранга перешли на его сторону. Чаще крепости самозванцу сдавали восставшие казаки и посадские люди, а воевод приводили к нему связанными.
Бывший боярский слуга и расстрига Отрепьев, оказавшись на гребне народного выступления против Годунова, попытался сыграть роль казацкого атамана и народного вождя. Именно это и позволило авантюристу, явившемуся в подходящий момент, воспользоваться движением в корыстных целях.
Покинутый большей частью наемников, Отрепьев спешно формировал армию из непрерывно стекавшихся к нему казаков, стрельцов и посадских людей. Самозванец стал вооружать крестьян и включил их в свое войско. Войско Лжедмитрия тем не менее было наголову разбито царскими воеводами в битве под Добрыничами 21 января 1605 года. При энергичном преследовании воеводы могли бы захватить самозванца или изгнать его из пределов страны, но они медлили и топтались на месте. Бояре не предали Бориса, но им пришлось действовать среди враждебного населения, восставшего против крепостнического государства. Несмотря на поражение Лжедмитрия, его власть вскоре признали многие южные крепости. Полки были утомлены длительной кампанией, и дворяне самовольно разъезжались по домам. В течение почти полугода воеводы не сумели взять Кромы, в которых засел атаман Корела с донцами. Под обгорелыми стенами этой крепости решилась судьба династии.
Обуреваемый страхом перед самозванцем, Годунов не раз засылал в его лагерь тайных убийц. Позже он приказал привезти в Москву мать Дмитрия и выпытывал у нее правду: жив ли царевич или его давно нет на свете.
13 апреля 1605 года Борис скоропостижно умер в Кремлевском дворце. Передавали, будто он из малодушия принял яд. Находившийся при особе царя во дворце Яков Маржарет засвидетельствовал, что причиной смерти Бориса явился апоплексический удар.
Незадолго до кончины Годунов решил доверить командование армией любимому воеводе Петру Басманову, отличившемуся в первой кампании против самозванца. Молодому и не слишком знатному воеводе предназначалась роль спасителя династии. Последующие события показали, что Борис допустил роковой просчет.
Между тем Лжедмитрий медленно продвигался к Москве, посылая вперед гонцов с письмами к столичным жителям. Когда разнесся слух о приближении «истинного» царя, Москва «загудела как пчелиный улей»: кто спешил домой за оружием, кто готовился встречать «сына» Грозного Федор Годунов, его мать и верные им бояре, «полумертвые от страха, затворились в Кремле» и усилили стражу. Военные меры имели своей целью «обуздать народ», ибо, по словам очевидцев, «в Москве более страшились жителей, нежели неприятеля или сторонников Димитрия».
1 июня посланцы Лжедмитрия Гаврила Пушкин и Наум Плещеев прибыли в Красное село, богатое торговое место в окрестностях столицы. Их появление послужило толчком к давно назревавшему восстанию. Красносельцы двинулись в столицу, где к ним присоединились москвичи. Толпа смела стражу, проникла в Китай-город и заполнила Красную площадь. Годуновы выслали против толпы стрельцов, но они оказались бессильны справиться с народом. С Лобного места Гаврила Пушкин прочитал «прелестные грамоты» самозванца с обещанием многих милостей всему столичному населению – от бояр до «черных людей».
Годуновы могли засесть в Кремле «в осаде», что не раз спасало Бориса. Но их противники позаботились о том, чтобы крепостные ворота не были заперты Вышедшие к народу бояре одни открыто, а другие тайно агитировали против Федора Борисовича. Бывший опекун Дмитрия, Богдан Вельский всенародно поклялся, что сам спас сына Грозного, и его слова положили конец колебаниям толпы. Народ ворвался в Кремль и принялся громить дворы Годуновых. Посадские люди разнесли дворы многих состоятельных людей и торговцев, нажившихся на голоде.
Водворившись в Кремле, Богдан Вельский пытался править именем Дмитрия. Но самозванцу он казался слишком опасной фигурой. Свергнутая царица была сестрой Вельского, и Отрепьев не мог поручить ему казнь семьи Бориса Годунова. Вельский вынужден был уступить место боярину Василию Голицыну, присланному в Москву самозванцем.
Лжедмитрий медлил и откладывал въезд в Москву до той поры, пока не убрал все препятствия со своего пути. Его посланцы арестовали патриарха Иова и с позором сослали его в монастырь. Иова устранили не только за преданность Годуновым. Отрепьева беспокоило другое. В бытность дьяконом самозванец служил патриарху и был хорошо ему известен. После низложения Иова князь Василий Голицын со стрельцами явился на подворье к Годуновым и велел задушить царевича Федора Борисовича и его мать. Бояре не оставили в покое прах Бориса. Они извлекли его труп из Архангельского собора и закопали вместе с останками жены и сына на заброшенном кладбище за городом.
20 июля Лжедмитрий торжественно въехал в Москву. Но уже через несколько дней раскрылся заговор бояр против него. Василий Шуйский был уличен в распространении слухов о самозванстве нового царя и, отданный Лжедмитрием под суд собора, состоявшего из духовенства, бояр и простых людей, был приговорен к смертной казни. Лжедмитрий заменил ее ссылкой в галицкие пригороды, но затем вернул Шуйского и его двух братьев с дороги и, простив, возвратил им имения и боярство.
Петр Иов был низложен и на место его возведен архиепископ рязанский, грек Игнатий, который 21 июля и венчал Лжедмитрия на царство. Как правитель, самозванец отличался энергичностью, большими способностями, широкими реформаторскими замыслами. «Остротою смысла и учением книжным себе давно искусив», – говорил о нем князь Хворостинин.
Лжедмитрий ввел в думу в качестве постоянных членов высшее духовенство; учредил новые чины на польский манер: мечника, подчашия, подскарбия. Он принял титул императора или цезаря, удвоил жалованье служивым людям; старался облегчить положение холопов, воспрещая записи в наследственное холопство. Лжедмитрий хотел сделать свободным выезд своим подданным в Западную Европу для образования, приближал к себе иноземцев. Он мечтал создать союз против Турции, в который вошли бы Германия, Франция, Польша, Венеция и Московское государство Его дипломатические отношения с папой и Польшей преследовали главным образом эту цель, а также признание за ним императорского титула. Папа, иезуиты и Сигизмунд, рассчитывавшие видеть в Лжедмитрий покорное орудие своей политики, просчитались. Он держал себя вполне самостоятельно, отказался вводить католицизм и допустить иезуитов. Лжедмитрий отказался делать какие-либо земельные уступки Польше, предлагая денежное вознаграждение за оказанную ему помощь.
10 ноября 1605 года состоялось в Кракове обручение Лжедмитрия, которого заменял в обряде посол московский Власьев, а 8 мая 1606 года в Москве был заключен и брак самозванца с Мариной Мнишек.
Царь Дмитрий все еще был популярен среди москвичей, но их раздражали иноземцы, прибывшие в столицу в свите Мнишеков. Безденежные шляхтичи хвастались, что посадили на Москве «своего царя». Поляков, кстати, среди них было не так уж и много: явно преобладали выходцы с Украины, из Беларуси и Литвы, многие были православными. Но их обычаи, поведение, наряд резко отличались от московских и уже этим раздражали Москвичей выводили из себя постоянные салюты из огнестрельного оружия, к которым пристрастились шляхтичи и их слуги Дошло до того, что иноземцам перестали продавать порох.
Воспользовавшись раздражением москвичей против поляков, наехавших в Москву с Мариной и позволявших себе разные бесчинства, мятежные бояре во главе с Василием Шуйским в ночь с 16 на 17 мая ударили в набат, объявили сбежавшемуся народу, что ляхи бьют царя, и, направив толпы на поляков, сами прорвались в Кремль.
Лжедмитрий, ночевавший в покоях царицы, бросился в свой дворец, чтобы узнать, что происходит. Завидев подступившую к Кремлю толпу (из охранявших царя 100 «немцев» Шуйский предусмотрительно отослал с вечера 70 человек; оставшиеся не смогли оказать сопротивления и сложили оружие), царь пытался спуститься из окна по лесам, устроенным для иллюминации. Если бы ему удалось уйти из Кремля, кто знает, как повернулись бы события. Но он оступился, упал и повредил ногу Лжедмитрий пытался сначала защищаться, затем бежал к стрельцам, но последние, под давлением боярских угроз, выдали его, и он был застрелен Валуевым. Народу объявили, что царь был самозванцем. Тело его сожгли и, зарядив прахом пушку, выстрелили в ту сторону, откуда он пришел.
Польская авантюристка. Дочь польского магната Ежи Мнишека. Жена Лжедмитрия I и Лжедмитрия II. Была выдана яицкими казаками русским правителям. Умерла, по-видимому, в заточении.
…Марине было около шестнадцати, когда в феврале 1604 года в прикарпатский городок Самбор к ее отцу, сандомирскому воеводе Ежи (Юрию) Мнишеку, прибыл человек, которому по прихоти истории суждено было на миг вознестись на российский престол Известно, что претендент на престол впервые «открылся» православным украинским магнатам князьям Вишневецким: сперва Адаму, а затем его брату Константину, зятю Мнишека. Сандомирский воевода стал организатором экспедиции «царевича Димитрия», добившись от него многочисленных обещаний, и прежде всего свадебного контракта. Документ, подписанный в Самборе 25 мая 1604 года, гласил, что после вступления на московский престол «царевич» женится на Марине; по обычаю ей полагалось обеспечение – «оправа». Марина должна была получить в личное владение Новгород и Псков; ее батюшке был обещан миллион польских злотых.
Экспедицию первого самозванца долгое время было принято изображать как попытку польского правительства и римской курии подчинить себе Русь. И хотя щедрые обещания «царевича» папскому нунцию и иезуитам помогли его будущему тестю получить разрешение короля Сигизмунда III на вербовку войск для похода, вся эта авантюра была делом рук прежде всего самого Мнишека, его ближайших родственников и союзников. Почему же 56-летний сенатор, владелец великолепных резиденций, влиятельный вельможа решился, подобно Кортесу, покорить с горсточкой наемников огромную державу? Причины просты: во-первых, жадность, отягощенная изрядными долгами; во-вторых, все та же фамильная гордыня, мечта о возвышении любой ценой.
Марина вряд ли была осведомлена обо всех интригах, предварявших московскую экспедицию ее отца и жениха По всей вероятности, она приняла предложение «царевича» вполне добровольно.
Отзывы современников о первом Лжедмитрий, надо сказать, весьма благосклонны. Даже осуждая «расстригу», русские летописи отмечали, что был он «остроумен и научений книжном доволен, дерзостен и велеречив вельми, конское ристание любляше вельми, на враги свои ополчителен, смел вельми, храбрость имея и силу велию». В Речи Посполитой он освоил местные обычаи, в частности охотно танцевал. Ростом «царевич» был невысок, но, по отзывам современников, хорошо сложен. Хотя он не отличался красотой, ум и уверенность в себе придавали ему особое обаяние. Все эти качества, помноженные на титул наследника московского престола, делали его женихом более чем завидным. Судя по всему, в этом сватовстве присутствовал не только простой расчет. Поддержка Мнишека нужна была «Димитрию» лишь до вступления на престол; после этого настаивать на свадьбе, торопить Марину и ее отца с приездом в Москву его могло заставить, пожалуй, лишь искреннее чувство.
В ноябре 1605 года в Краков прибыл посол нового царя дьяк Афанасий Власьев. По обычаю династических браков, ему было поручено представлять государя на заочном венчании. Церемония состоялась 12 ноября. Обряд исполнил родственник Мнишеков краковский архиепископ кардинал Бернард Мацеевский.
Очевидцы рассказывали, что в этот вечер Марина была дивно хороша: в короне из драгоценных камней, в белом серебристом платье, усыпанном самоцветами и жемчугом. Московский посол отказался с ней танцевать, заявив, что недостоин даже прикоснуться к жене своего государя, но внимательно следил за всеми церемониями. В частности, он выразил недовольство тем, что старый Мнишек велел дочери поклониться королю Сигизмунду III, благодаря его за «великие благодеяния», – такое поведение совсем не подобало русской царице
Марина получила от мужа богатые дары. Ожидалось, что вскоре она отправится в Москву, но отъезд несколько раз откладывался: пан Юрий жаловался зятю на недостаток средств и долги. Тем временем необычная карьера Марины стала известна не только всей Польше, но и за ее пределами. В далекой Испании Лопеде Вега написал драму «Великий князь Московский и император», где под именем Маргариты выведена Марина.
Избранница московского царя с огромным удовольствием играла роль царицы: восседала в церкви под балдахином в окружении свиты, посетила Краковский университет и оставила свой автограф в книге почетных посетителей. В декабре, в день приезда австрийской принцессы, невесты польского короля, она демонстративно покинула Краков, чтобы не уступить первенства во время придворных церемоний. Осыпанная драгоценностями, Марина наслаждалась ролью царственной особы, и почести явно кружили ей голову.
Тем временем Мнишек получил от московского царя 300 тысяч злотых. 2 марта 1606 года Марина наконец выехала из родного Самбора, окруженная огромной свитой (по разным данным, ее численность составляла от 1269 до 3619 человек).
Путешествие Марины продолжалось долго – мешали плохие дорога и чрезмерное гостеприимство литовских и белорусских магнатов, устраивавших пиры в честь молодой русской царицы. Наконец 18 апреля Марина и ее свита пересекли русскую границу. Торжественно встречали ее в Смоленске, других русских городах на пути к Москве. Навстречу ей был отправлен воевода Басманов. Царь прислал очередные подарки, в том числе огромную карету с позолоченными колесами, обитую внутри красным бархатом и украшенную серебряными царскими гербами.
Въезд в столицу состоялся утром 2 мая. Эта церемония описана многими очевидцами, пораженными ее пышностью, великолепием, роскошью. Малиновый звон бесчисленных колоколов, длинное шествие придворных в раззолоченных нарядах, сияющие панцири кавалерии, толпы москвичей, пришедших увидеть свою новую государыню…
У Спасских ворот Кремля их ожидали еще 50 барабанщиков и 50 трубачей, которые, по словам голландца Паерле, «производили шум несносный, более похожий на собачий лай, нежели на музыку, оттого, что барабанили и трубили без всякого такта, как кто умел».
После краткого свидания с супругом в Кремле Марину привезли в Благовещенский монастырь, где ее встретила (как говорят, ласково) «мать» царя – вдова Ивана Грозного Марфа Нагая. Здесь полагалось несколько дней ждать венчания. Пребывание в монастыре слегка тяготило Марину. Она жаловалась на слишком грубую русскую пищу, и царь приказал кушанье для нее готовить польским поварам. Для развлечения Марины он послал в монастырь музыкантов, что шокировало москвичей и тотчас вызвало в народе толки.
Венчание назначили на четверг 8 мая. И здесь Дмитрий нарушил русский обычай (хотя и не закрепленный в церковном праве): не заключать браки перед постным днем – пятницей. Перед самым заключением брака в Успенском соборе патриарх Игнатий помазал Марину на царство и венчал царским венцом (шапкой Мономаха). Это также не соответствовало русской традиции, но, похоже, Дмитрий хотел сделать приятное жене и тестю, подчеркнув особое положение Марины. Царица приняла причастие по православному обряду – вкусив хлеба и вина, что осуждалось католической церковью и могло восприниматься как принятие Мариной православия. В действительности Дмитрий не хотел принуждать жену к смене веры и желал лишь исполнения ею – для спокойствия подданных – православных обрядов во время торжественных церемоний. Царь и царица восседали в соборе на золотом и серебряном тронах, облаченные в русский наряд. Бархатное, с длинными рукавами платье царицы было так густо усыпано драгоценными камнями, что даже было трудно определить его цвет.
На следующий день новобрачные, по словам одного иностранного сочинителя, встали очень поздно. Празднества продолжались. Облачившись в польское платье, царь танцевал с женой «по-гусарски», а его тесть, преисполненный гордости, прислуживал на пиру своей дочери.
А в городе тем временем становилось тревожно. Царь Дмитрий все еще был популярен среди москвичей, но их раздражали иноземцы, прибывшие в столицу в свите Мнишеков.
Возникшим недовольством решили воспользоваться мятежные бояре во главе с князем Василием Ивановичем Шуйским (уже однажды изобличенным в интригах против Дмитрия, но неосмотрительно прощенным). Слухи о заговоре дошли до царя, но он лишь отмахнулся. Торжества не прекратились. На воскресенье был назначен штурм специально построенного деревянного замка, окруженного земляным валом, и другие потехи.
Возможно, открытое выступление против Дмитрия было бы обречено на неудачу. Но Шуйские пошли на хитрость.
В ночь на 17 мая в столице вновь зазвонили колокола. Разбуженные жители побежали на Красную площадь и обнаружили там всадников во главе с Шуйскими, кричавших, что поляки хотят извести государя. Толпа бросилась штурмовать дворы, занимаемые польскими вельможами и послами, в том числе и Юрием Мнишеком. Уцелели те, кто сопротивлялся до конца.
Стрельцы сперва хотели было защищать царя (обещавшего им награду), но заговорщики пригрозили им разорением стрелецкой слободы, и те в испуге отступились. Тело убитого было выставлено на Красной площади; Шуйские объявили о его самозванстве, несколькими днями позже князь Василий был избран царем, осуществив (себе же на горе) свою давнишнюю мечту.
Марина спаслась буквально чудом. Выбежав из спальни, она наткнулась на лестнице на заговорщиков, но, по счастью, не была узнана. Царица бросилась в покои своих придворных дам и, как рассказывали, спряталась под юбкой гофмейстерины Барбары Казановской (своей дальней родственницы). Вскоре в комнату вломились заговорщики. Единственный защитник Марины– ее паж Матвей Осмольский – пал под пулями, истекая кровью. Была смертельно ранена одна из женщин. Толпа вела себя крайне непристойно и с бранными словами требовала сказать, где находится царь и его «еретица» жена. Лишь через несколько дней пан Юрий узнал, что дочь его осталась в живых. Но бояре забрали у нее все: подарки мужа, деньги и драгоценности, четки и крест с мощами. Марина, однако, не слишком жалела о потерянном. По слухам, она заявила, что предпочла бы, чтобы ей вернули негритенка, которого у нее отняли, нежели все драгоценности и уборы. Марину ослепил блеск короны, а не блеск золота. И тогда, и позже она искала не богатства и даже не власти как таковой, а почета, блеска. Но во всей истории с первым самозванцем Марина Мнишек была, пожалуй, единственной, кого трудно в чем-либо упрекнуть. Она вышла замуж за сына Ивана Грозного – не ее вина, что русский Царевич оказался ненастоящим.
Вскоре Мнишеки, их родственники и слуги (всего 375 человек) были сосланы Шуйским в Ярославль. Местные жители неплохо относились к Марине и ее спутникам. Старый Мнишек, желая завоевать симпатии русских, отрастил окладистую бороду и длинные волосы, облачился в русское платье. Стража приглядывала за пленниками не слишком рьяно и даже помогала им пересылать письма в Польшу.
Смерть первого самозванца не обескуражила его сторонников.
Один из приближенных убитого царя, Михаил Молчанов, в майские дни 1606 года бежал из Москвы в Речь Посполитую, рассказывая по дороге о чудесном спасении покойника. Поверили многие (тем более что растерзанный труп, выставленный Шуйскими на Красной площади в скоморошьей маске, был неузнаваемым). Этим новостям было выгодно верить и Мнишеку. Этому верила и Марина.
Лжедмитрий II объявился в Стародубе в середине 1607 года.
В мае 1608 года войска самозванца, состоявшие из поляков, украинцев, белорусов и русских, одержали победу над Шуйским под Волховом.
Известия об успехах «царя Дмитрия» достигли Ярославля почти одновременно с новостями из Москвы. По перемирию с Польшей, подписанному 13(23) июля 1608 года, царь Василий обязался освободить всех задержанных поляков.
Предполагалось, что Юрий Мнишек и Марина отправятся в Польшу, предварительно пообещав не примыкать к новому самозванцу, а Марина не станет титуловаться царицей. 16 августа воевода с дочерью и частью свиты отправился в путь. Их сопровождал русский отряд во главе с князем Владимиром Долгоруковым. Путь пролегал через Углич, Тверь и Белую к литовской границе. Весьма вероятно, что сведения об этом путешествии достигли Тушина не без помощи пана Юрия. У Белой путешественников поджидал сильный тушинский отряд во главе с ротмистрами Зборовским и Стадницким. Воины Шуйского быстро разбежались. Марине было объявлено, что она едет в Тушино к своему мужу. Очевидцы вспоминали, что молодая женщина искренне радовалась предстоящей встрече и даже напевала веселые песенки. Впрочем, по дороге в Тушино Марине открылась тщательно скрываемая от нее правда (ее поведал то ли князь Масальский, то ли некий польский солдат). Известие это по-настоящему потрясло Марину.
Тем временем неутомимый Мнишек торговался с очередным «зятем». Лжедмитрий не жалел обещаний. Мнишеку было обещано 300 тысяч злотых (но только при условии взятия Москвы), а в придачу вся Северская земля и большая часть Смоленской. 14 сентября договор был заключен. Помимо щедрых посулов, «тесть» не получил практически ничего. Но мечта о будущем удельном княжестве и московском золоте заставила пана Юрия пожертвовать дочерью (17 января 1609 года он выехал в Польшу и с тех пор отвечал далеко не на все ее письма).
20 сентября 1608 года один из предводителей тушинцев – литовский магнат Ян Петр Сапега – торжественно проводил Марину в лагерь Лжедмитрия II. По-видимому, несколькими днями позже католический священник тайно обвенчал Марину с «царем». Будучи до этого всего лишь статистом исторической драмы, она попыталась – на несчастье свое – вмешаться в большую политику. Что двигало ею? Вряд ли желание реальной власти. Скорее другое – оскорбленное самолюбие, память о считанных днях царственного величия.
Марина пыталась найти помощь у папского нунция в Польше Франциско Симагетти, но безуспешно.
Опасаясь, что его выдадут королю, в конце декабря 1609 года самозванец бежал из Тушина в Калугу. Марина осталась в лагере одна. 5(15) января 1610 года она обратилась к королю с просьбой об опеке и помощи. «Уж если кем счастье своевольно играло, – писала Марина, – так это мною; ибо оно возвело меня из шляхетного сословия на высоту Московского царства, с которого столкнуло в ужасную тюрьму, а оттуда вывело меня на мнимую свободу, из которой повергло меня в более свободную, но и более опасную неволю… Всего лишила меня превратная фортуна, одно лишь законное право на московский престол осталось при мне, скрепленное венчанием на царство, утвержденное признанием меня наследницей и двукратной присягой всех государственных московских чинов» Подчеркивая свои (именно свои, а не Лжедмитрия) права на московский престол, она говорила, что возвращение ей власти «будет служить несомненным залогом овладения Московским государством и прикрепления его обеспеченным союзом».
Сигизмунд всячески затягивал переговоры с тушинцами. Тогда Марина попыталась воздействовать на войско.
Объезжая лагерь, она сумела поднять значительную часть донских казаков и некоторые другие отряды. Но Ружинскому удалось подавить это выступление. Опасаясь наказания и, вероятно, выдачи королю, Марина в ночь на 24 февраля бежала из Тушина, облачившись в мужской наряд.
Чего ради она рисковала собой, спеша к ненавистному прежде мужу, заброшенному на фальшивый трон? Вела ее все та же гордыня. Марина не могла, не желала признать себя побежденной. В послании к войску, оставленном в своем шатре, она писала: «Я уезжаю для защиты доброго имени, добродетели самой, – ибо, будучи владычицей народов, царицей московской, возвращаться в сословие польской шляхтянки и становиться опять подданной не могу…» Нет, не была способна Марина, вкусив царской власти, превратиться опять в «воеводянку» (недаром так возмутилась она однажды, когда кто-то из польских родственников назвал ее «ясновельможной пани»). Блеск царской короны был мимолетным, как солнечный зайчик, но дороги назад уже не было.
Сбившись с пути, Марина попала в Дмитров, занятый войсками Яна Петра Сапеги. Тушинский «гетман» советовал ей вернуться, и вновь в ответ прозвучало: «Мне ли, царице всероссийской, в таком презренном виде явиться к родным моим? Я готова разделить с царем все, что Бог ниспошлет ему». Отправляясь в Калугу, Марина решила идти до конца. Но прежде Дмитров был осажден войсками князя Михаила Скопина-Шуйского. Штурм был недолгим (по причине отсутствия припасов), осажденные вели себя не слишком отважно. Рассказывали, что Марина сама поднялась на стену крепости и стыдила солдат, приводя себя в пример: «Что делаете, трусы, я женщина, а не растерялась».
Окружение Лжедмитрия II в Калуге было еще более пестрым, чем в Тушине: уменьшилось число знатных бояр; как и прежде, были здесь поляки, казаки, татары, беглые холопы и прочие люди, «родства не помнящие».
Тем временем армия Сигизмунда III продолжала безуспешно осаждать Смоленск, а молодой полководец Скопин-Шуйский сумел снять осаду с Троице-Сергиевой лавры. Но Скопин-Шуйский неожиданно умер, по слухам, отравленный женой одного из царских братьев, князя Дмитрия. Последний был назначен командующим армией, отправленной на подмогу Смоленску. Под Клущином, в 150 километрах от Москвы, 24 июня 1610 года войско Шуйского было разгромлено поляками под началом коронного гетмана Станислава Жулкевского. Путь на Москву был открыт. Жулкевский подступал к ней с запада, самозванец – с юга. Лжедмитрий взял Серпухов, Боровск, Пафнутьев монастырь и дошел до самой Москвы. Марина остановилась в Николо-Угрешском монастыре, а самозванец – в селе Коломенское. Вновь, как в тушинские времена, до Кремля было рукой подать и царский престол был пуст (Шуйский 17 июля был «сведен» с трона, а затем насильно пострижен в монахи).
Московские бояре, выбирая из двух зол меньшее, заключили договор с Жулкевским, и Москва присягнула на верность Владиславу Жигмонтовичу, сыну Сигизмунда III. В город вошел польский гарнизон. Марине с Лжедмитрием пришлось бежать в Калугу. Их сопровождали 500 казаков атамана Ивана Мартыновича Заруцкого.
12 декабря 1610 года Лжедмитрий II был убит крещеным татарином князем Петром Урусовым (мстившим за тайно казненного самозванцем касимовского царя).
Марина была потрясена вестью о гибели мужа. Она оказалась едва ли не единственной, кто оплакивал его искренне. Беременная, на последних месяцах, царица «выбежала из замка, рвала на себе волосы и, не желая жить без друга, просила, чтобы и ее тоже убили». Говорят, что она даже нанесла себе раны (к счастью, неопасные). Жители Калуги сперва отнеслись к ней с сочувствием. Но бояре, желавшие присягнуть королевичу Владиславу, отправили ее в заключение. В начале января 1611 года у нее родился сын, крещенный по православному обряду и в честь «деда» названный Иваном.
В этот момент на стороне Марины выступили донские казаки атамана Заруцкого.
Заруцкий намеревался посадить на престол новорожденного сына Марины, надеясь, по-видимому, стать при нем регентом. Как бы там ни было, с января 1611 года казачий атаман оставался единственным союзником Марины (пытаясь использовать в своих интересах потускневшее, но все еще популярное в народе имя Дмитрия). Другие ополченцы не всегда относились к планам Заруцкого с энтузиазмом. Патриарх Гермоген, находившийся в Москве фактически под арестом, в тайных грамотах заклинал не принимать на престол королевича, а также «чтобы они отнюдь на царство проклятого Маринка Панина сына не благословляли, так как отнюдь Марин-кин на царство не надобен, проклят от святого Собора и от нас». Впрочем, вопрос о престолонаследии не мешал сотрудничеству этих разнородных сил. Трубецкой и Заруцкий признали Марину царицей, а ее сына – царевичем, но уход из-под Москвы большинства дворян резко уменьшил их шансы на успех. Тем временем Минин и Пожарский сформировали второе ополчение. В августе 1612 года при известии о приближении Пожарского к Москве Заруцкий вновь отступил к Калуге. Марина с сыном находилась в то время в Коломне. Как сообщает «Летопись о многих мятежах», «Заруцкий из-под Москвы побежо и пришеше на Коломну, Маринку взя, и с воренком с сыном, и Коломну град вгромив, пойде в Рязанские места, и там многую пакость делаше».
Тем временем в Москве собрался Земский собор, избравший на престол 7 февраля 1613 Михаила Федоровича Романова. Участники собора присягнули «на Московское государство иных государей и Маринку с сыном не обирати и им ни в чем не доброхотати, и с ними ни в чем не ссыпатися».
Некоторое время Марина с сыном и Заруцкий находились на Украине. Казаки, прибывавшие в Москву, рассказывали, что «Заруцкий с польскими и литовскими людьми на всякое зло Московскому государстве ссылался, и хотел с Маринкой в Польшу и Литву к королю бежати, и его не пустили и удержали атаманы и казаки, которые в те поры были с ним». По-видимому, отчаявшись, Марина и атаман хотели выйти из игры и найти убежище в Речи Посполитой, но казаки все еще нуждались в «знамени». Позже в Москве узнали, что «Заруцкий хочет идти в Казилбаши [Персию], а Маринка де с ним итти не хочет, а зовет его с собою в Литву». Затем стало известно, что он собирается идти на Астрахань.
Казакам Заруцкого удалось захватить город и убить астраханского воеводу князя Хворостинина. Заруцкий завязал отношения с татарами, с персидским шахом Аббасом, надеясь, по-видимому, выкроить для себя, Марины и ее сына собственное государство на юге России. Марина с сыном расположилась в Астраханском кремле.
А Заруцкий продолжал рассылать наказы и грамоты от имени «государя царя и великого князя Дмитрея Ивановича Всея Руси, и от государыни царицы и великой княгини Марины Юрьевны Всея Руси, и от государя царевича и великого князя Ивана Дмитриевича Всея Руси». В «ответных» грамотах Московское правительство именовало ее «еретицею, богомерзкия, латынские веры люторкою (!), прежних воров женою, от которой все зло Российского государства учинилось». Казаков уговаривали отступиться от Заруцкого, атаману обещали прощение, если он покинет Марину. Так прошла зима 1614 года.
Астраханцам тем временем казацкая власть весьма надоела. Когда начались мятежи, Заруцкий заперся в Астраханском кремле и принялся стрелять из пушек по городу. На подходе были царские отряды 12 мая 1614 года Заруцкий с Мариной, «воренком» и горсткой верных казаков бежали из Астрахани. 29 мая они взяли курс на реку Яик Уже 7 июня воевода князь Иван Одоевский выслал на Яик отряд под началом стрелецких голов Пальчикова и Онучина. 24 июня преследователи подошли к месту последней стоянки отряда Заруцкого – Медвежьему острову. Шестьюстами оставшимися казаками командовал уже не Заруцкий, а атаман Треня Ус (как стало известно, «Ивашке Заруцкому и Маринке ни в чем воли нет, а Маринкин сын у Трени Уса с товарищи»). Целый день казаки отбивали атаки стрельцов, а на следующее утро связали Заруцкого, Марину и ее сына и присягнули Михаилу Романову. 6 июля пленников доставили в Астрахань, а 13 июля скованными отправили в Москву (стрельцам было приказано убить их в случае попытки освобождения).
Четырехлетний сын Марины вскоре был всенародно повешен за Серпуховскими воротами, став одной из последних жертв Смуты (и его невинная кровь, увы, пала на новую династию). Но «царевичу Ивану», как и его отцу, сужде-на была не одна жизнь: его имя носил польский шляхтич Иван Дмитриевич Луба, а уже в царствование Алексея Михайловича в Москве был повешен некий безымянный бродяга, также выдававший себя за сына царя Дмитрия и Марины. Атамана Заруцкого также казнили (очевидно, посадили на кол).
Смерть же самой Марины, последовавшая вскоре, в том же 1614 году, загадочна. В Коломне показывали в тамошнем кремле «Маринкину башню», где якобы умерла в заключении бывшая царица. Но летопись скупо отметила, что «Маринка умре на Москве». Может быть, ее смерть ускорили – уморить человека в тюрьме нетрудно…
Пушкин как-то сказал, что Марина Мнишек «была самая странная из всех хорошеньких женщин, ослепленная только одною страстью – честолюбием, но в степени энергии, бешенства, какую трудно и представить себе».
Самозванец неизвестного происхождения. Его называли Тушинским вором. С 1607 года выдавал себя за якобы спасшегося царя Дмитрия (Лжедмитрия I). В 1608-1609 годах создал Тушинский лагерь под Москвой, откуда безуспешно пытался захватить столицу. С началом открытой польской интервенции бежал в Калугу, где был убит.
Объявившийся в Стародубе в середине 1607 года Лжедмитрий II был личностью, совсем не подходящей для трона. «Мужик грубый, обычаев гадких, в разговоре сквернословный», – так аттестовал его польский ротмистр Самуэль Маскевич. Происхождение сего мужа воистину «темно и скромно» – то ли школьный учитель из белорусского местечка Шклова, то ли русский выходец, то ли попович, то ли крещеный еврей, то ли даже еврей некрещеный (что уж совсем невероятно). Его появление некоторые историки объясняют желанием польских панов посеять смуту в московском государстве.
Рассказывают, что самозванец, вышедший из литовских владений в московское государство, по наущению агента жены Мнишека, Меховицкого, не решился сразу объявить себя царем. Сначала он называл себя московским боярином Нагим и распространял в Стародубе слухи, что Дмитрий спасся. Когда же его с пособником, подьячим Алексеем Рукиным, стародубцы подвергли пытке, последний показал, что называющий себя Нагим и есть настоящий Дмитрий. Он принял повелительный вид, грозно махнул палкой и закричал– «Ах вы сякие дети, я государь» Стародубцы и путивльцы бросились к его ногам и запричитали «Виноваты, государь, не узнали тебя; помилуй нас. Рады служить тебе и живот свой положить за тебя». Он был освобожден и окружен почестями. К нему присоединились Заруцкий, Меховицкий, с польскорусским отрядом, и несколько тысяч северцев. С этим войском Лжедмитрий взял Карачев, Брянск и Козельск В Орле он получил подкрепление из Польши, Литвы и Запорожья.
В мае 1608 года войскам самозванца удалось одержать победу над Шуйским под Волховом. В этой битве воинством Лжедмитрия командовал украинский князь Роман Ружинский, приведший под знамена нового «царя» тысячи завербованных им в Речи Посполитой добровольцев. Вскоре самозванец подошел к Москве и расположился в Тушине, в 12 верстах от столицы (угол, образуемый рекой Москвой и притоком ее Сходней), отчего и получил кличку «тушинского вора». Почти полтора года продолжался тушинский период российской смуты. В лагере самозванца оказались не только польские, украинские, белорусские и русские авантюристы, но и представители знати – противники Шуйского. В их числе следует упомянуть и ростовского митрополита Филарета Никитича Романова, нареченного патриархом (кажется, даже против его воли). Лжедмитрий призывал на свою сторону народ, отдавая ему земли «изменников» бояр и позволяя даже насильно жениться на боярских дочерях. Лагерь вскоре превратился в укрепленный город, в котором было 7000 польских воинов, 10000 казаков и несколько десятков тысяч вооруженного сброда.
Главная сила «Тушинского вора» состояла в казачестве, которое стремилось к установлению казачьей вольности «У нашего царя, – писал один из служивших у него поляков, – все делается, как по Евангелию, все равны у него на службе». Но когда в Тушине объявились родовитые люди, то сразу стали возникать споры о старшинстве, появилась зависть и соперничество друг с другом.
В августе 1608 года часть освобожденных по ходатайству Сигизмунда поляков попала в расположение тушинцев Находившаяся в их числе Марина Мнишек, после уговоров Рожинского и Сапеги, признала Лжедмитрия II своим мужем и, была с ним тайно обвенчана. Сапега и Лисовский присоединились к Лжедмитрию. Казаки продолжали стекаться к нему, так что у него было до 100000 человек войска.
В столице и окрестных городах влияние самозванца неуклонно росло. Ему подчинились Ярославль, Кострома, Вологда, Муром, Кашин и многие другие города.
Поляки и русские воры, которых отправляли по городам, вскоре настроили против себя русский народ. Сначала самозванец обещал тарханные грамоты, освобождавшие русских от всяких податей, однако жители вскоре увидели, что им придется давать столько, сколько захотят с них брать. Из Тушина высылались сборщики подати, а через некоторое время туда же отправлял своих сборщиков из-под Троицы Сапега.
Поляки и русские воры образовывали шайки, которые нападали на села, грабили их, издевались над людьми. Такие поступки ожесточили русский народ, и он уже не верил в то, что в Тушине настоящий Дмитрий.
После неудачи Сапеги перед Троицкой лаврой положение «царька» Лжедмитрия пошатнулось; отдаленные города стали от него отрекаться. Очередная попытка захватить Москву не имела успеха; с севера надвигался Скопин со шведами, в Пскове и Твери тушинцы были разбиты и бежали. Москва была освобождена от осады.
Поход Сигизмунда III под Смоленск еще больше ухудшил положение Лжедмитрия – поляки стали переходить под знамена своего короля. Самозванец, переодевшись крестьянином, бежал из стана. В укрепленной Калуге его приняли с почестями. В Калугу прибыла и Марина Мнишек, под охраной, выделенной Сапегой, Лжедмитрий жил в почете. Без надзора польских панов чувствовал себя свободнее. Ему вновь присягнули Коломна и Кашира.
Тем временем армия Сигизмунда III продолжала безуспешно осаждать Смоленск, а молодой полководец Скопин-Шуйский сумел снять осаду с Троице-Сергиевой лавры. И вдруг Скопин-Шуйский умер, по слухам, отравленный женой одного из царских братьев, князя Дмитрия. Последний был назначен командующим армией, отправленной на подмогу Смоленску.
Под Клушином, в 150 километрах от Москвы, 24 июня 1610 года войско Шуйского было разгромлено поляками под началом коронного гетмана Станислава Жулкевского. Путь на Москву был открыт. Жулкевский подступал к ней с запада, самозванец – с юга. Лжедмитрий взял Серпухов, Боровск, Пафнутьев монастырь и дошел до самой Москвы. Марина остановилась в Николо-Угрешском монастыре, а самозванец – в дворцовом селе Коломенском. Вновь, как в тушинские времена, до Кремля было рукой подать и царский престол был пуст (Шуйский 17 июля был «сведен» с трона, а затем насильно пострижен в монахи).
Однако и на этот раз история отвела калужскому «царьку» лишь незавидную роль. Его появление заставило московских бояр выбирать из двух зол меньшее. 17 августа Жулкевский заключил с ними договор, по которому на московский престол должен был вступить сын Сигизмунда III королевич Владислав. Москва, а потом и многие другие русские города присягнули на верность царю Владиславу Жигмонтовичу. Отныне введенный в Москву польский гарнизон стал непреодолимым препятствием для самозванца. Жулкевский, впрочем, пытался уладить дело миром. От имени короля он обещал Лжед-митрию в случае поддержки королевского дела отдать город Самбор или Гродно. Но, возмущенно писал гетман в своих мемуарах, "он не думал тем довольствоваться, а тем более его жена, которая, будучи женщиной амбициозной, довольно грубо бормотала: «Пусть Его Величество король уступит Его Величеству царю Краков, а царь Его Величество уступит королю Его Величеству Варшаву». Тогда Жулкевский решил попросту арестовать их, но Марина с «царьком» 27 августа бежали в Калугу, сопровождаемые 500 казаками атамана Ивана Мартыновича Заруцкого, который впервые выступил на их стороне.
Он погиб вследствие мести крещенного татарина Урусова, которого подверг телесному наказанию. 11 декабря 1610 года, когда Лжедмитрий, полупьяный, под конвоем толпы татар выехал на охоту, Урусов рассек ему саблей плечо, а младший брат Урусова отрубил ему голову. Смерть его произвела страшное волнение в Калуге; все оставшиеся в городе татары были перебиты донцами. Сын Лжедмитрия II был провозглашен калужцами царем.
Предводитель восстания (1606-1607). Беглый холоп, был в турецком рабстве. Организатор и руководитель повстанческой армии в южных районах России, под Москвой, Калугой, Тулой. В октябре 1607 года был сослан в Каргополь, ослеплен и утоплен.
Иван Болотников был холопом князя Телятевского. Он бежал из его черниговских владений к донским казакам. Неизвестно, сколько времени Иван провел среди них, в каких походах участвовал, но в одной из схваток с крымскими татарами Болотников был взят в плен.
Татары»продали Болотникова в Турцию, где он в течение нескольких лет был подневольным гребцом на галерах. В галерные гребцы попадали наиболее молодые, крепкие и выносливые пленники. Болотникова освободили немецкие корабли, перехватившие турок на море. Он был привезен в Венецию. Здесь Болотников первое время жил на немецком торговом подворье, расположенном вблизи моста Риальто через Большой канал, общался с его персоналом, возможно, научился объясняться по-немецки. Впоследствии в его повстанческом войске служили немцы, проживавшие тогда в России.
Болотников держал путь на родину через Германию и Польшу. Весть о вторичном «спасении» «Дмитрия», на сей раз от рук бояр-заговорщиков во главе с князем Василием Шуйским, воспользовавшихся народным восстанием в Москве 17 мая 1606 года против поляков, чтобы убрать самозванца, заставили Болотникова ускорить свое прибытие в Польшу.
Дмитрий нашел убежище в сандомирском замке. К. Буссов живописует в своей «Хронике» встречу Болотникова с неизвестной личностью, вероятно, фаворитом Лжедмитрия I Михаилом Молчановым, сумевшим после восстания 1606 года в Москве бежать в Польшу. Расспросив Болотникова и убедившись, что имеет дело с опытным воином, «верным царю Дмитрию», новый самозванец якобы сказал ему: «Я не могу сейчас много дать тебе, вот тебе 30 Дукатов, сабля и бурка. Довольствуйся на этот раз малым. Поезжай с этим письмом в Путивль к князю Шаховскому. Он выдаст тебе из моей казны достаточно денег и поставит тебя воеводою и начальником над несколькими тысячами воинов. Ты вместо меня пойдешь с ними дальше и, если Бог будет милостив к тебе, попытаешь счастья против моих клятвопреступных подданных. Скажи, что ты меня видел и со мной говорил здесь в Польше, что я таков, каким ты меня сейчас видишь воочию, и что это письмо ты получил из моих собственных рук».
С этим письмом Болотников направился в Путивль. Князь Шаховской, видя его желание постоять за Дмитрия и убедившись в его знании военного дела, поручает ему отряд в 12 000 человек.
Болотников отправляется в Комарницкую волость и возвещает всем, что сам видел Дмитрия и Дмитрий назначил его главным воеводой. Против него Василий Шуйский выслал отряд под начальством князя Юрия Трубецкого, но последний, встретившись с силами Болотникова, отступил. Это послужило своеобразным сигналом к восстанию городов, холопов и иногородцев. Город за городом провозглашали царем Дмитрия и присылали к Болотникову вспомогательные отряды; холопы и крестьяне почти повсюду поднимались на своих господ и присоединялись к его отряду. Возмутилась и мордва, в надежде освободиться от московской власти, и вместе с холопами и крестьянами отвоевала несколько городов у Шуйского. Кроме того, к Болотникову примкнуло ополчение Истомы Пашкова, отряд вольницы, пришедший из Литвы.
Кромы, Мценск, Одоев, Алексин, Калуга – все эти города лежали в районе наступления Болотникова. Массовые расправы получили отражение и в «Карамзинском хронографе»: «И в тех украйных, в польских и в северских городах люди по вражию наваждению бояр и воевод и всяких людей побивали разными смертьми, бросали с башен, а иных за наги вешали и к городовым стенам распинали и многими разноличными смертьми казнили и прожиточных людей грабили, а кого побивали и тех называли изменниками, а они будто стоят за царя Дмитрия». По пути на Москву Болотников лично руководил расправами над помещиками. Среди казненных был эмиссар царя Афанасий Пальчиков, который сеял сомнения в истинности царя Дмитрия и его счастливого спасения во время майских событий 1606 года. Он как предатель, недруг «царя Дмитрия» был выставлен на всенародное обозрение. Каждый мог воочию убедиться, какая судьба ожидает всякого, кто посмел бы утверждать, что «царь Дмитрий» не спасся.
Наступая на Калугу после победы над Кромами, Болотников обнаружил, что она занята войсками князя И. Шуйского, брата царя, посланными навстречу ему из столицы. Тогда Болотников вступил в переговоры с калужскими посадскими людьми. Те перешли на его сторону. Царское войско вынуждено было спешно покинуть город и дать сражение 23 сентября 1606 года в невыгодных для себя условиях.
Вступая в переговоры с калужанами, Болотников должен был объявить им свои цели. На каких условиях открыли калужане ему ворота? Своих сторонников он щедро вознаградил, отобрав у московских купцов товары, соль и хлеб.
Какая-то часть конфискованного имущества находилась в распоряжении Болотникова как вождя повстанцев. Таким образом, Болотников умело использовал противоречия между московским купечеством и местными торговыми людьми. При этом он искал поддержки у всего посадского населения города, включая и торговых людей с высоким достатком, возвышая их над пришлыми московскими купцами, существенно затрагивающих их коммерческие интересы. Сквозь пальцы смотрел он и на захват калужскими посадскими людьми имущества московских дворян.
С многочисленным войском главный воевода самозванца Дмитрия направился к столице. Стоявшие на пути города дружно признали его власть. Только в Коломне отважились сопротивляться, что повлекло за собой полное разграбление города.
В пятидесяти верстах от Москвы, близ села Троицкого, Болотникова встретила Московская рать под началом Мстиславского, который, уклонившись от боя, едва спасся от преследования повстанца 22 октября 1606 года Болотников остановился в селе Коломенском, в семи верстах от Москвы. Здесь он построил острог, укрепив его деревом и валом, и стал рассылать по Москве и разным городам грамоты, возбуждая бедных и меньших против богатых и знатных и призывая целовать крест законному государю Дмитрию Ивановичу.
Ополчение Болотникова стремительно росло, из него выделялись отдельные шайки, преимущественно из холопов, которые своими набегами и разбоями держали столицу в осадном положении. Москвичи уже готовы были подчиниться Болотникову, прося только показать им царевича Дмитрия, и даже начали с воеводой по этому поводу переговоры. Но Дмитрий не являлся.
Некоторые города стали выражать сомнение в существовании Дмитрия и переходили на сторону Шуйского. К тому же в самом войске Болотникова произошел раскол: один лагерь составили дворяне и боярские дети, другой – холопы, казаки и прочий люд. У последних в предводителях был Иван Болотников, у первых – Истома Пашков и братья Ляпуновы. Между вождями возникли разногласия, в результате на сторону Шуйского перешли сначала Ляпуновы, а затем Истома Пашков. Шуйский тем временем основательно укрепил Москву и теперь принимал в свое войско ополченцев от переходивших на его сторону городов.
Видя, что ратные силы Шуйского с каждом часом все увеличиваются, Болотников решил форсировать события. Он пытался взять штурмом Симонов монастырь, но был отброшен с большими потерями. Шуйский предложил ему сдаться, пообещав при этом высокий чин. Но предводитель повстанцев оставался верным Дмитрию-самозванцу и был полон решимости бороться за его дело до последней возможности. Шуйскому он отвечал: «Я целовал крест своему государю Дмитрию Ивановичу – положить за него живот. И не нарушу целования. Верно буду служить государю моему и скоро вас проведаю». Получив такой ответ, Василий Шуйский решил перейти от обороны к нападению. Болотников был вынужден уйти из острога. Московские ратные люди преследовали его до деревни Заборья, где верный Дмитрию воевода смог снова укрепиться. Однако пало и это укрепление; часть казаков, с атаманом Беззубцевым во главе, перешла на сторону Скопина-Шуйского, начальника московского войска. Болотников бежал. В Калуге он собрал до 10 000 беглецов и приготовился к обороне.
Высланные сюда Шуйрким отряды (наибольший под начальством Мстиславского) окружили город со всех сторон, несколько раз шли на штурм, разбили спешившее к Болотникову на помощь ополчение под командованием князя Масальского. Болотников успешно отбивал набеги неприятеля и сам предпринимал успешные вылазки. Ни многочисленные потери, ни недостаток в съестных припасах, особенно чувствительный к концу зимы, не могли его заставить сдаться, хотя ему было обещано полное прощение. Воевода, правда, был недоволен, что царевич Дмитрий все не являлся, а вскоре и совсем скрылся.
Тогда среди терских и волжских казаков появился новый самозванец, принявший имя царевича Петра, будто бы сына Федора Ивановича, подмененного дочерью, вскоре умершею. Он уже подступал к Путивлю. Его помощью и решил воспользоваться князь Шаховской. Он отправил Лжепетра в Тулу, а затем и двинулся сам. На помощь Болотникову он отправил отряд под начальством князя Телятевского. Последний разбил 2 мая царских воевод Та-тева и Черкасского, под Калугою, на Пчелве. Тогда Болотников сделал вылазку и навел такой страх на осаждавших, что они в страхе все разбежались, оставив неприятелю пушки, обоз и запасы. После чего воевода выступил из Калуги и направился в Тулу, где уже были Шаховской и Лжепетр.
30 июня к Туле подступил с большим войском (около 100 тысяч человек) и сам царь Василий Шуйский. Началась осада Тулы, продолжавшаяся немногим более трех месяцев. Ни атаки осаждавших, ни истощение продовольственных припасов не ослабили энергии и твердости Болотникова и его воинов. И неизвестно, сколько бы еще времени продолжалась эта осада и чем бы она окончилась, особенно после того, как между царскими полководцами возникли разногласия, если бы не явился к Шуйскому «большой хитроделец» Мешок Кравков, запрудою Упы затопивший Тулу.
По одной версии Болотникова и Лжепетра выдали Шуйскому сами туляки. Другая же версия такова.
Осажденных стал мучить голод. Многие мятежники переходили с повинной к Шуйскому, но предводители продолжали отчаянно сопротивляться и соглашались сдаться только при условии, если им будет даровано прощение. «А если нет, – говорили они, – будем держаться, хотя бы нам пришлось друг друга съесть». Царь обещал им милость, и 10 октября 1607 года боярин Колычев занял Тулу.
Болотников явился перед Шуйским во всем вооружении, снял с себя саблю, положил перед царем, ударил ему челом до земли и произнес свое клятвенное обещание служить царю верно до гроба, если тот, согласно своему целованию, не прикажет его умертвить. 18 октября царь прибыл в Москву. Сюда же привезли и Болотникова и других предводителей мятежа. После допроса их отправили в тюрьму в Каргополь, где Болотникову выкололи глаза, а затем утопили.
Самозванец, выдававший себя за Ивана Васильевича, сына царя Василия Шуйского, довольно долго разъезжавший по Европе, пока не попался в руки московским властям. Был четвертован в Москве.
Тимошка Анкудинов родился в Вологде в 1617 году. Отец его Дементий Анкудинов был мелким торговцем-холостяником. Он скупал холсты и полотно по деревням и потом в Вологде перепродавал их московским купцам.
Тимошка с самого раннего детства поражал всех своею смышленостью, и отец его отдал в школу при местном Пафнутьевском монастыре. Там Тимошка обучался чтению, письму, цифири и церковному пению. На шестнадцатом году жизни про его способности узнал вологодский архиерей, отец Нектарий, и взял его к себе в келейники.
Тимошка так понравился старцу, что стал для него просто необходимым. У этого архиерея была любимая внучка, Авдотья Васильевна, и отец Нектарий, чтобы прочнее привязать к себе смышленого, красивого и веселого Тимошку, женил его на своей внучке, дав в приданое за ней три деревни с большим рыбным озером.
Сразу Тимошка обратился в Тимофея Дементьевича и стал важным человеком. Дом – полная чаша, жена – красавица и любит без ума, сам архиерей ничего без Тимошки не делает, и со временем дела вологодской епархии перешли фактически в его руки. Тимошка уже и тогда умел пользоваться положением, и щедрая мзда более руководила его решениями, чем правда и совесть. Тимошка проявил наглость во время болезни отца Нектария, ставя на бумагах подпись «Тимофей Анкудинов, наместник архиерея вологодского и великопермского».
Отец Нектарий корил его, но потакал многим слабостям своего любимца.
Так благодушествовал Тимошка до 1636 года; когда престарелый архиепископ умер, на его место назначили другого, и тот устранил от себя и Анкудинова, и других близких покойному лиц. В числе них был дьяк Патрикеев, который дружил с Анкудиновым. Этот Патрикеев уехал в Москву и там скоро пристроился к одному из приказчиков. Остался Тимошка один и затосковал. Вероятно, он принадлежал к порочным от природы натурам, и только доброе влияние старика архиерея сдерживало его, потому что не прошло и года с его смерти, как Тимошка развернулся вовсю и пустился в разгул.
В кабаках, с разгульными женщинами, скоморохами, голью кабацкою, за игрою в зернь Тимошка проводил все свое время и быстро растратил женино приданое.
Отец его умер, прокляв его, мать ушла в монастырь, постригшись под именем Соломониды, жена изводилась в слезах и горе.
Тимошка в два года пропил все свое состояние и тогда опомнился. На время вновь он принял человеческий образ, решился взяться за ум, примирился с женою и поехал в Москву, думая о своем приятеле Патрикееве. Патрикеев в то время был уже дьяконом при воеводе князе Черкасском в приказе Новой Чети. Тимошка прямо направился к нему, разжалобил его, и Патрикеев тотчас устроил Тимошку у себя в приказе писцом. Здесь у него товарищами оказались Василий Григорьевич Шпилькин и Сергей Песков.
Тимошка образумился и ретиво взялся за дело. Несомненно, он был незаурядным человеком, потому что в короткое время стал считаться в приказе самым деятельным и нужным человеком. Приказ Новой Чети ведал всеми царскими кабаками и кружальными дворами. Всем им надо было вести строгую запись и собирать с них деньги за водку.
Прошло всего три года, и Тимошка Анкудинов стал заниматься сбором денег и хранить казну в приказе. Снова он жил в почете и довольстве, снова звался Тимофеем Дементьевичем, на него не без зависти смотрели его приятель Патрикеев и любовно – сам князь Черкасский. У Тимошки снова был дом – полная чаша, жена на него не могла налюбоваться; и ко всему у него родился сын Сергей, которого крестили его сослуживцы – писец Песков и дьяк Шпилькин. Но натура Тимошки не выдержала строгой жизни, и он снова предался разгулу и игре в зернь. Москва не Вологда, и здесь денег понадобилось еще больше. Тимошка, не стесняясь, пользовался царскою казною и скоро опустошил ее. Измученная его поведением жена стала, вместо слез и упреков, грозить ему. Дела Тимошки запутывались все больше, жена стала для него страшилищем, и ко всему боярин Морозов стал производить ревизию по всем приказам, а в то время за казнокрадство у вора рубили руку.
Все было худо, а хуже всего, что денег на разгул не хватало. Тут Тимошка совершил первое воровское и наглое дело. Он пришел к куму своему Шпилькину и выпросил у него дорогие уборы и украшения для своей жены.
«Приехали ко мне вологодские купцы. Хочется жену в богатстве показать. Так не откажи. Сделай милость!»
Шпилькин с радостью сделал одолжение куму и отдал Анкудинову все уборы своей жены, серьги, запястья, ожерелья, которые тот тотчас пропил. Спустя время Шпилькин спросил их у Анкудинова, а тот с наглостью отказался и даже обиделся. Шпилькин пошел жаловаться князю Черкасскому, но Тимошка так азартно стал ругать и поносить Шпилькина, что князь махнул рукой и сказал: «Делайтесь промеж себя сами!»
Анкудинов в лице бывшего своего друга и кума приобрел злейшего врага, который потом сторицею заплатил ему за свою доверчивость. Тимошка продолжал куролесить.
Он редко стал являться в приказ, пьянствовал без просыпу, бил жену смертным боем, и, когда приблизился день ревизии, он решился на страшное дело.
За время своих скитаний по кружалам и кабакам он сдружился с одним потерянным человеком, Константином Конюховским, польским шляхтичем, которого совершенно подчинил себе. С ним вместе он и выполнил свое страшное дело.
Ребенка он передал своему куму Пескову, сказав, что с женой идет на богомолье, ульстил жену, которая еще раз поверила в его исправление, и ночью, когда она заснула, запер ее в горнице, взял все, что было в доме ценного, и поджег дом, после чего с другом своим Конюховским убежал из Москвы.
От дома Анкудинова выгорела почти вся улица. На Москве решили, что и Тимошка, и жена его сгорели, а тем временем он со своим приятелем быстро двигался к польской границе.
Подходя к Витебску, они остановились на дороге в корчме, где встретили торговавшего в России немецкого купца Миклафа.
Тимошка подпоил его, ловко увлек беседою, а тем временем его друг и помощник вывел из конюшни большого, сильного брабантского коня Миклафа, вместе с седлом и тороками, в которых было 2000 талеров.
Едва стемнело, Тимошка тоже выбрался из корчмы и скоро присоединился к приятелю, с которым направился к Можайску.
Миклаф, протрезвев, спохватился коня и денег и понял, что был нагло ограблен. В Москве он поднял шум. По описанным приметам дьяки подумали на Анкудинова, и тогда же явилось подозрение, что он не сгорел, а сбежал, к тому же в казне приказа осталось всего несколько рублей.
А Тимошка со своим другом, которого он обратил в слугу, доехал уже до польской границы и, назвав себя сыном умершего Василия Шуйского, властно приказал вести себя в Варшаву, к королю.
Смутное время, когда с такой жадностью поляки разоряли Русь, было еще недавним прошлым. Король Владислав пылал ненавистью к русским, которые не оправдали его надежд на престол. Самозванцы из Руси находили полную поддержку у поляков, и король Владислав милостиво принял Тимошку Анкудинова, обещал ему помочь, поручил его своему окружению, назначив от себя дом в Варшаве для пребывания, 4 пары коней, 2 крытых возка для пользования, 10 жолнеров для стражи, 6 пахолков для услуг и 3000 злотых в месяц на содержание, не считая стола, который тоже был от короля. Тимошка Анкудинов обратился в Иоанна Шуйского, и польская знать окружила его вниманием и почетом. Простодушный Конюховский только диву давался.
В это время приехали в Варшаву русские купцы и рассказали про пожар в доме Анкудинова, про растрату казны, ограбление купца Миклафа и высказали подозрение на Тимошку. По описаниям он походил на «Иоанна Шуйского», и канцлер предупредил Владислава, но тот только засмеялся.
«Нам заведомо, что он вор, но через него я принесу много хлопот Московии», – ответил он, и Тимошка продолжал жить веселой, беспечной жизнью, сытый, пьяный и ласкаемый женщинами.
Но Владислав не успел осуществить своего плана и помер.
Шляхта разделилась на два лагеря и начала спор из-за наследника польского престола, а в это же время Богдан Хмельницкий с Кривоносом и Тугай-беем будоражили страну, и уже было не до Тимошки.
Наконец, в Варшаве был выбран Ян-Казимир. Иеремия Вишневецкий выбивался из сил, отсиживаясь в Збораже и, как плотиной, сдерживая дикие полчища татар и казаков от вторжения в сердце страны. О Тимошке вовсе забыли, и, как пришел срок получения 3000 злотых, новый король отказал в выдаче, сказав, что теперь не время заниматься ворами.
Тимошка понял, что. в Варшаве ему больше делать нечего, и решил перебраться к Богдану Хмельницкому с той же сказкой о своем происхождении.
Опять вместе с Конюховским он убежал ночью из Варшавы и стал пробираться в Малороссию. Вишневецкий отбил казаков, и Богдан Хмельницкий, то ссорясь, то мирясь с Тугай-беем, сидел в Переяславле. Туда к нему добрался Тимошка, рассказал свою сказку и быстро вошел к нему в доверие, больше как товарищ по разгулу, которому изрядно предавался Богдан Хмельницкий. Это был апогей его влияния и силы Сюда к нему приезжало польское посольство с Киселем во главе, и пьяный Богдан глумился над ними, сюда приезжало посольство от князя Рогоцци из Трансильвании звать его бить венгров, и, наконец, сюда прибыло русское посольство от молодого царя Алексея Михайловича.
Богдан Хмельницкий встретил русских послов с величайшим почетом. Он приказал звонить в колокола, стрелять из пушек и вышел за город, окруженный своими полковниками, бунчуками и нарядной свитою, в которой находился и Тимошка Анкудинов.
Старшим послом прибыл Унковский, но, на беду Тимошки, в посольстве оказался знакомый ему дьяк Иван Козлов, который сразу признал Тимошку.
Признав, но не зная, однако, всех его дел, Козлов стал уговаривать Тимошку вернуться в Москву и повиниться во всем перед молодым царем, который только что женился и очень был со всеми милостив.
Но Тимошка отлично понимал, что в Москву ему опасно возвращаться, и едва наступила ночь, как он с Конюховским поспешил оставить гостеприимный Переяславль.
Козлов рассказал про Тимошку Унковскому, а Унковский спросил о нем Богдана и, когда узнал, что он еще и выдает себя за Шуйского, посягая на престол, потребовал его выдачи. Но Тимошки и след простыл. Богдан Хмельницкий только посмеялся:
«Вам его надо, вы и ловите, а я своих казаков на такое дело не дам!»
Посольство, вернувшись в Москву, рассказало про свою встречу с новым самозванцем, и от царя во все посольства был разослан указ о его поимке.
Ограбленному Миклафу, как знавшему его в лицо и горящему местью, был выдан открытый лист на поимку его в случае встречи.
А в голове Тимошки сложился уже новый план, и он со своим верным Конюховским прямо отправился в Едигульские орды к хану Девлет-Гирею. У Девлет-Гирея он принял магометанство, от него, обласканный, попал к крымскому хану и, наконец, добрался до самого турецкого султана. И тут он имел огромный успех. Султан обласкал его, приблизил к себе и обещал свою помощь для возвращения престола. Это было могущественное покровительство. Влияние султана было огромно. В то время посол императора Фридриха III раскуривал для него кальян, и за то султан приказал своему вассалу, князю Рогоцци, прекратить свои завоевания. За Тимошкой ухаживали все ищущие покровительства султана, и неизвестно, чем бы окончилась его странная карьера, если бы он не поддался своим страстям.
В пьяном виде он ухитрился проникнуть в гарем любимца султана, старого Мухамеда Киуприли, чуть не был схвачен и едва успел спастись от смерти. Оставаться в Константинополе он уже не мог и поспешил убежать, направившись в Трансильванию, к князю Георгию Рогоцци, леннику султана. Он был ласково принят в столице князя, Вейсенбурге, и у него сложился план, так как оставаться у Рогоции он не мог.
Еще при дворе султана он слыхал, что шведская королева ищет союза с Рогоцци для войны с Польшей; издавна он знал, что шведы ненавидят Россию, и потому решил обратиться к покровительству шведской королевы, для чего попросил у Рогоцци рекомендательного письма. Тот снабдил его письмом и при этом дал еще 3000 талеров.
Тимошка покинул гостеприимный Вейсенбург и прибыл в Стокгольм, где и представился королеве, передав ей письмо Рогоцци.
Шведская королева Христина, дочь прославленного Густава Адольфа, была одна из самых эксцентричных личностей. Она ходила в мужском костюме, терпеть не могла женского общества, любила езду верхом, собак, охоту, пила, как рейтар, и была всегда окружена умнейшими людьми того времени. Так, при ее дворе долгое время жил знаменитый Декарт, при ней были Гуго Гроций и другие светила XVII века.
Такая королева не могла обходиться без фаворитов, и в роли такового при ней находился кавалер Улефельд. Тимошка Анкудинов произвел на нее более чем благоприятное впечатление. Она сразу признала в нем великого князя Иоанна Шуйского и, сообразно званию, назначает ему дом для помещения, обед со своего стола, 4 коня, 10 человек прислуги и 5000 талеров в месяц, обещая содействие в занятии престола.
Беспрерывные балы, маскарады и охота с непременными пирами как нельзя более понравились Тимошке и его другу Конюховскому, и они катались как сыр в масле, но беда стерегла Тимошку.
В Стокгольм приехали русские купцы, и некоторые из них узнали Тимошку. Вернувшись в Москву, они тотчас донесли об этой встрече, и в Стокгольм, к Христине, был послан царским послом дьяк Козлов (тот самый, что признал его у Богдана Хмельницкого), с требованием выдать вора.
Пылкую и гордую Христину охватил гнев, когда она узнала, кому оказывала покровительство, она тотчас приказала схватить Тимошку, но его и след простыл. Он успел как-то пронюхать о грозящей беде и скрылся, покинув на произвол судьбы своего неизменного товарища. Волей-неволей царскому послу пришлось удовольствоваться злополучным Конюховским.
Тимошка успел захватить деньги и на коне проскакал до Норкепинга. Здесь он случайно встретился с судохозяином, который собирался плыть в Ревель, и уговорил взять его с собою на шхуну.
В Ревеле его уже ожидал приказ шведской королевы о задержании. Бургомистр схватил его и посадил в тюрьму, но Тимошка сумел убежать из нее в следующую же ночь.
Тут уже начались его злоключения. Он убежал в Ригу, оттуда в Митаву, потом в Мемель, в Вертенберг, Голштинию и Брабант. Чем он промышлял за время своих странствований, сведений нет, но известно, что в Тильзите и Лейпциге он был в странствующей труппе фокусников и «показывал силу».
Судьба забросила его в Нейштадт, владение герцога Голштинского Фридриха II. Здесь, на беду, лицом к лицу встретился с ним злополучный купец Миклаф и поднял крик. Испуганный Тимошка бросился бежать, но был схвачен и посажен бургомистром в тюрьму городской ратуши.
Тимошка еще не унывал, но судьба его была уже решена. Миклаф предъявил открытый лист, по которому за выдачу самозванца предлагалось 100 000 червонцев, и стесненный в финансах герцог не колеблясь решил выдать Тимошку русскому правительству. Тимошка тотчас был закован в кандалы и перевезен в казематы крепости. Отсюда бегство было уже немыслимо.
Тем временем о поимке Анкудинова было отписано в Москву, и три месяца спустя за ним приехал со стражей старый его враг, дьяк Василий Григорьевич Шпилькин, тот самый, которого он обворовал когда-то.
Торг был заключен, и закованного Тимошку с великим бережением отвезли в Москву.
По дороге он покушался на самоубийство и один раз бросился вниз головою с повозки, когда его везли к Нейштадту, а другой – пытался броситься в море во время перехода на корабль, но Шпилькин злорадно оберегал его и, наконец, доставил в Москву, в разбойных дел приказ, где и передал известным мастерам своего дела – Ромодановскому и Лыкову.
Тимошка упорно стоял на том, что он Иван Шуйский, сын царя Василия Шуйского, у которого не было вовсе детей.
Его уличали по очереди все знакомые: сам Шпилькин, Миклаф, Песков, приведший его сына, наконец, его мать, инокиня Соломонида. Тимошка стоял на своем, перенося мучительные истязания.
Наконец царю надоело слушать доклад о его упорстве, и он приказал казнить вора и самозванца обычной для таких преступников казнью – четвертованием.
В августе 1654 года на площади Большого рынка в Кремле была совершена эта страшная казнь. Сперва ему отрубили левую руку и левую ногу, потом – правую руку и правую ногу и, наконец, голову. Палачи наткнули их на пять кольев и бросили в свальную яму.
Два дня спустя казнили и его друга и приспешника Константина Конюхов-ского. Его приговорили к ссылке в Сибирь и лишению трех пальцев. По ходатайству патриарха Конюховскому отрубили пальцы на левой, а не на правой руке, дабы он мог креститься.
Британский буканьер, знаменитый пират. Организовал самые крупные экспедиции в истории вест-индских буканьеров. Завоевал Панаму (1671). В 1674 году удостоился рыцарского звания и был назначен вице-губернатором Ямайки.
Генри родился в местечке Пенкарн, что в графстве Монмутшир, или в Ланримни. Позже Морган говорил, что считает себя уроженцем графства Монмут в Валлийской Англии.
Семья его принадлежала к зажиточным землевладельцам. Но Генри Морган не пожелал жить в провинциальной глуши и отправился в поисках приключений в Вест-Индию. Он завербовался на работу в колонию Барбадос – остров стал английским владением в 1605 году. Британские колонисты требовали за проезд в Новый Свет отслужить на плантациях целых пять лет. Став впоследствии богатым и знаменитым, Морган отрицал, что на Барбадосе его продали в рабство: «Никогда ни у кого не был в услужении, а лишь на службе у Его Величества покойного короля английского». Разумеется, Морган из соображения престижа пускается на обман. В 1658 году в возрасте 23-х лет он перебрался с Барбадоса на Тортугу, где в течение пяти лет был рядовым разбойником.
В 1664 году, узнав, что его дядя, полковник Эдвард Морган, получил назначение на пост вице-губернатора Ямайки, он с первой же оказией отправился туда.
Менее чем через год после прибытия в Порт-Ройал Морган благодаря протекции дядюшки стал капитаном и владельцем корабля водоизмещением пятьдесят тонн с несколькими пушками на борту. Экипаж далеко не нового суда составлял тридцать человек. Генри принял предложение двух других капитанов, Морриса и Джекмана, захватить испанские шаланды, груженные кампешевым деревом, стоящие у мексиканского берега. Добыча была взята без единого выстрела, после чего экспедиция предалась разбойному плаванию у атлантического побережья Мексики. Флибустьеры разорили испанское селение Вилья-Эрмосе в двенадцати лье от берега, однако на обратном пути натолкнулись на отряд в триста испанцев, поджидавших их на берегу и успевших занять их суда. Бой развернулся прямо на пляже под проливным тропическим дождем, что осложнило действия испанских мушкетеров: порох отсырел. В рукопашной борьбе флибустьерам не было равных, им удалось пробиться к кораблям и спастись.
Вскоре возле Белиза тридцати пиратам удалось захватить маленький порт Рио-Гарта и все привезенные туда на рынок товары (был как раз базарный день). Дальше к югу та же участь постигла Трухильо и еще несколько портов и селений.
Обычно грабеж начинался с церкви: кстати, сплошь и рядом никакой другой поживы не оказывалось. Встреченные индейцы были настроены миролюбиво, и Морган воспользовался этим в целях разведки. Посланные к устью реки Сан-Хуан индейцы, вернувшись, настойчиво повторяли название Гранада. Морган снарядил туда экспедицию из ста человек. Они плыли в индейских пирогах и только с наступлением шестой ночи сошли на берег Гранады, к тому времени насчитывавшей три с половиной тысячи жителей.
Люди Моргана захватили семнадцать пушек на центральной площади – огневую мощь местного гарнизона. Флибустьеры загнали человек триста в собор, остальные в панике разбежались. Нападавшие не потеряли ни одного человека. За шестнадцать часов пираты вытащили из церквей кресты и чаши, а из домов – деньги, золотую и серебряную посуду, драгоценности, золоченое шитье, шелка и бархат. Гранада оказалась настоящей сокровищницей.
Таинственным образом весть о триумфе намного опередила возвращение победителей. В Порт-Ройале три корабля экспедиции встречала толпа народа. Морган сообщил губернатору, что половину сокровищ Гранады пришлось оставить на месте: взяли столько, сколько могли унести Вскоре с Морганом встретился адмирал английских флибустьеров Эдвард Мансфилд и предложил Генри стать его заместителем. Стать вице-адмиралом под началом прославленного героя – высокая честь, поэтому Морган ответил согласием.
Пятнадцать кораблей под командованием старого адмирала и его новоиспеченного заместителя вышли в море ясным январским утром 1666 года. Из Лондона поступил приказ нанести удар по заморским владениям Голландии, с которой Англия находилась в состоянии войны.
Вечером четвертого дня было решено захватить испанский остров Санта-Каталина (ныне – Провиденс). Для флибустьеров взятие острова было пустячным делом. Увы, грабить там оказалось нечего, и разочарованные люди Моргана едва не взбунтовались. В результате Мансфилд отправил Моргана назад на Ямайку.
Морган построил себе дом, решив обзавестись семьей. Пальмы и цветы украшали фасад по случаю бракосочетания вице-адмирала с его дальней родственницей Елизаветой Морган. Сам Морган стал очень популярным и приобрел множество друзей, объявив во всеуслышание, что любой человек может пить за его здоровье в портовых тавернах весь день и всю ночь до завтрашнего утра. На свадьбу было приглашено полторы сотни человек.
С каждым месяцем дела на острове шли все хуже и хуже.
Когда Мансфилд возвратился из похода, Моргана не оказалось на острове. Вскоре старый адмирал отплыл из Порт-Ройаля. Через несколько месяцев пришло известие, что Мансфилд прибыл в Тортугу и там умер. Смерть скоропостижная и во многом загадочная, поговаривали даже, что он был отравлен..
Едва Мансфилд вышел в море, в Порт-Ройале объявился Морган. Валлиец был официально возведен губернатором Томасом Модифордом в ранг адмирала.
В начале 1668 года Морган на трех кораблях ушел в плавание. Недалеко от кубинского побережья к нему присоединились еще девять судов – три английских и шесть французских. Под началом адмирала оказалось около семисот человек, в том числе четыреста пятьдесят англичан.
Целью нападения был выбран Пуэрто-дель-Принсипе, город, расположенный в глубине острова Куба. Флибустьерский флот бросил якорь в бухте Сан-та-Мария. Двенадцать дней продлилась пиратская оккупация города. Но поживиться там было нечем – единственное «сокровище» заключалось в скромной утвари двух церквей. Добычу поделили на одном из островков у юго-западной оконечности Санта-Доминго, название которого часто встречается в документах того времени: он служил своего рода «явкой» английских и французских пиратов. Сегодня это остров Баку, владение Гаити.
Вскоре флотилия Моргана отправилась в новую экспедицию, на этот раз на девяти кораблях. Местом назначения был город Пуэрто-Бельо – Дивная гавань, как называл Колумб удобную бухту, врезающуюся в гористый берег Панамского перешейка. Два-три раза в год караван перевозил сокровища Чили и Перу в Пуэрто-Бельо. По прибытии каравана на Атлантическое побережье там устраивалась Золотая ярмарка, длившаяся две недели.
Адмирал Морган все предусмотрел и все приготовил. Высадились ночью. Четыреста восемьдесят бойцов на лодках двинулись вверх по течению Гуанчи, чтобы зайти в тыл Пуэрто-Бельо.
На этот раз экспедиция оказалась успешной. Добыча составила двести пятьдесят тысяч золотых пиастров, сокровища церквей и монастырей, ювелирные изделия, драгоценные камни и богатые ткани, множество другого товара, триста рабов Богатство Порт-Ройаля возросло по меньшей мере на треть.
В 1668 году английский король Карл II отправил на Ямайку корабль «Оксфорд» водоизмещением 300 тонн с 36 орудиями на борту под командованием одного из самых способных капитанов, Эдварда Коллиера. Ему было предписано обеспечить защиту острова против нападения с моря, а это предполагало исполнение приказов губернатора сэра Томаса. Губернатор приказал капитану Коллиеру поступить под командование адмирала Моргана.
Перд тем как отплыть в очередную экспедицию, на кораблях устроили пир. Морган предпочел «Оксфорд». Канониры капитана Коллиера, бегавшие в погреб за порохом для заздравных залпов, успели накачаться до потери сознания; в конце концов один из них ворвался в погреб с еще тлевшим фитилем. «Оксфорд» взлетел на воздух. Все пировавшие на баке – около двухсот человек – погибли. Шлюпки вылавливали немногих уцелевших, среди которых оказались Морган и Коллиер.
У Моргана осталось всего восемь кораблей и от силы пятьсот человек. Он отправился в Маракайбо, но добыча оказалась скудной: жители покинули город и спрятались во влажной сельве, превращенной в болота сезоном дождей и разливом рек. Несчастные люди, измотанные лишениями, без всякого сопротивления отдавали грабителям свое добро, которое они успели унести или спрятать.
Захваченных горожан, которые должны были уплатить выкуп, запирали, по обыкновению, в церквях. С красивых женщин Морган ничего не брал, ибо у них было чем заплатить и без денег. За пять дней «кампании» адмирал не потерял ни одного человека.
Засада ожидала моргановское войско у выхода из лагуны: двенадцать дней там стояли три мощных испанских корабля. Низкая осадка не позволяла фрегатам войти в мелководную лагуну, поэтому они заперли флибустьеров в озере, отрезав им единственный путь к отступлению.
3 мая вахтенный офицер испанской «Магдалены» доложил адмиралу, что флибустьерские корабли затеяли какой-то маневр. Через какое-то время они приблизились к испанским фрегатам. Неожиданно корабли Моргана опустили паруса и остановились.
На рассвете следующего дня флибустьеры подняли паруса и решительно двинулись к испанским фрегатам, при этом три Крупных корабля держались позади. Вперед вырвалось лишь одно судно под флагом Моргана.
Расстояние все сокращалось. Испанцы приготовились к абордажу, по нападавшим открыли огонь из мушкетов и пистолетов. Корабль Моргана вплотную подошел к «Магдалене» и стукнулся о ее борт. Испанские матросы вонзили в него абордажные крючки. Борт испанца был много выше, и солдаты, спрыгнув на палубу дерзкого пирата, тут же застрелили несколько нападавших, остальные бросились в море и лихорадочно поплыли прочь. Испанцы в недоумении забегали, натыкаясь на соломенные манекены и деревянные орудия. Их недоумение длилось всего четыре секунды. На пятой палуба пиратского судна разверзлась у них под ногами, ослепительная вспышка затмила взор, и на «Магдалену» обрушилось пламя
Матросы испанской «Маркесы» спешно обрубили якорные канаты и выбросили свой корабль на берег. «Сан-Луис» был захвачен флибустьерами. Добыча оказалась огромной. Выкуп, драгоценности и рабы оценены в двести пятьдесят тысяч реалов.
К 1669 году все путешественники, побывавшие в Панаме, описывали ее как место сказочных наслаждений. В десятитысячном городе размещалась казначейская палата, куда свозили добытое в Перу золото. Морган решил покорить Панаму. В конце 1669 года он обладал значительным влиянием. Он только что купил на Ямайке огромное поместье, впоследствии названное Долиной Моргана.
Подготовка к походу заняла шесть месяцев. 19 декабря 1670 года армада подняла паруса. Она состояла из 28 английских и 8 французских кораблей и насчитывала 1846 человек.
Вначале Морган намеревался совершить рейд на Провиденс (Санта-Католину) и отобрать остров у испанцев, чтобы обеспечить тыл экспедиции, а во-вторых, набрать там индейцев-проводников, знающих Панамский перешеек. Остров Провиденс был захвачен 22 декабря 1670 года. Затем авангард из четырехсот человек захватил форт Сан-Лоренсо. Наконец пираты вышли на тропу, по которой испанцы перевозили награбленное у индейцев золото. Тропа была не более дюжины шагов в ширину. В походе участвовало тысяча четыреста пиратов. Ядовитые змеи, ягуары и крокодилы то и дело попадались на пути. Еще опаснее были укусы москитов и ядовитых муравьев, которыми кишели джунгли. Начался голод. Пришлось есть листья и траву.
И вот часть пиратов подняла ропот. Моргана осуждали за безрассудство, за то, что обманул их и вовлек в смертельную авантюру. Многие изъявили желание вернуться. Но большинство оказалось более стойкими и решило продолжать путь.
Пираты закричали от восторга, когда увидели городские башни Панамы. Но город был хорошо укреплен, испанцы возвели на дороге к нему укрепления и поставили батареи.
18 января губернатор Панамы Гусман предпринял вылазку из города с большим отрядом. Тридцать индейцев должны были в решительный момент выпустить на поле полторы тысячи «боевых единиц», с которыми моргановским флибустьерам еще не приходилось сталкиваться, – полудиких быков.
Морган назвал придуманное им расположение войск терцией. Отряд стоял ромбом. В голове размещался отряд из 300 человек, обращенный острием в сторону врага. В центре – главные силы, 600 человек, стоявшие прямоугольником. Затем – арьергард, треугольник в 300 человек. Один фланг флибустьерской армии защищал холм, другой – болото. Весь строй медленно двигался вперед под барабанный бой.
Испанские всадники, натолкнувшись на острие терции, рассыпались в стороны, а пираты вели в упор убийственный огонь из мушкетов. Не помогли испанцам и быки: после первого выстрела флибустьеров они повернули назад и, отбежав подальше в поле, принялись мирно щипать травку.
«Мы преследовали врага буквально по пятам, так что его отступление вылилось в паническое бегство», – писал Морган. Битва продлилась два часа.
Большие испанские корабли успели выйти в море, к тому же были взорваны пороховые склады, и Панама была объята пламенем. И хотя флибустьеры успели собрать огромную добычу, они тем не менее злились, что многое сгорело.
В середине февраля 1671 года Морган покинул Панаму. Караван, двинувшийся с грузом, насчитывал 175 вьючных животных. За ним шел отряд.
По возвращении в Сан-Лоренсо Морган объявил, что на каждого участника экспедиции приходится 200 пиастров, в то время как все рассчитывали получить самое меньшее по тысяче реалов. Разочарованные пираты обвинили своего адмирала в надувательстве. Несколько дней жизнь адмирала была в опасности.
Морган отплыл в обратный путь тайно, в сопровождении лишь четырех судов. Капитаны и матросы, сбежавшие с предводителем, а также флибустьеры, проделавшие путь до Ямайки в трюме, были довольны, поскольку они получили дополнительное вознаграждение. Большая часть пиратов осталась разбойничать на побережье Центральной Америки. Там почти все корабли бывшей флотилии Моргана потерпели крушение. Испанцы покинули разрушенный город и отстроили Панаму на берегу более удобной и хорошо защищенной бухты в шести милях от прежнего места.
В июле 1670 года Испания официально признала владения Англии в Карибском море, и две державы договорились о прекращении пиратства в отношении друг друга. Губернатор Ямайки узнал об этом договоре только в мае 1671 года. И все же он превысил свои полномочия, объявив войну Испании и назначив Моргана адмиралом. Новый губернатор сэр Томас Линч арестовал Модифорда в августе 1671 года, и тому пришлось два года провести в лондонской тюрьме Тауэр.
В апреле 1672 года был арестован и отправлен в Англию Генри Морган. В Лондоне к нему отнеслись снисходительно. А многие считали его выдающимся мореплавателем. Словом, судебный процесс не состоялся. Три года Морган прожил в столице Англии. Он был принят в лучших домах. А когда началась война с Нидерландами, знаменитого пирата попросили написать меморандум о защите Ямайки. В 1674 году Линча сместили с поста губернатора, а Морган удостоился рыцарского звания и назначения вице-губернатором Ямайки.
В сентябре 1679 года Моргана возводят в ранг верховного судьи, и вскоре он оказывается замешанным в скверную историю. У некоего Фрэнсиса Мингэма он конфискует за обман ямайской таможни судно. Но вместо того чтобы внести деньги от продажи конфискованного судна в казну, Морган спокойно прикарманивает их. Мингэм обжалует приговор в Лондоне и добивается решения об отмене конфискации и возмещении всех убытков.
В начале 1680 года Морган вновь на посту исполняющего обязанности губернатора. Он немедленно закрывает Порт-Ройал для всех флибустьерских судов и объявляет пиратов вне закона. «Я намерен предать смерти, бросить в узилище либо выдать испанским властям всех пиратов, которых мне удастся задержать», – писал бывший пират в Лондон. Население приняло эти меры с удовлетворением.
В 1682 году на Ямайку возвращается Томас Линч и занимает пост губернатора. Он сразу же отстраняет Моргана от должности. Пират всегда любил спиртное и теперь проводил время в тавернах, ругая последними словами своих противников.
В конце 1687 года очередной губернатор герцог Альбемарлем пишет в Лондон прошение о восстановлении Моргана членом Совета острова. Лондон отвечает не сразу. Лишь в Июле прибывает корабль с вестью, что прошение удовлетворено. Но бывший пират уже редко поднимается с постели. 25 августа около Одиннадцати часов утра сэр Генри Морган скончался. Его состояние на нынешние деньги составляло более одного миллиона фунтов стерлингов. Любопытно, что нынешнее семейство американских миллиардеров Морганов не скрывает, что их династия началась именно с того самого Генри Моргана, знаменитого мореплавателя и авантюриста.
Предводитель крестьянской войны 1670-1671 годов, донской казак, атаман, воевал с крымскими и турецкими феодалами. Совершил с отрядами казацкой голытьбы поход на Волгу и Яик (1667), в Персию (1668-1669). Весной 1670 года возглавил крестьянскую войну, в ходе которой проявил себя опытным организатором и военачальником. Был выдан казацким старшиной царскому правительству и казнен в Москве.
Степан Тимофеевич Разин, прозванный Стенькой, был среднего роста, широкоплеч, крепко сложен, отважен, жесток и хитер. Посланный в 1661 году к калмыкам, чтобы склонить их к совместным с казаками действиям против татар, он с успехом выполнил это поручение. Осенью того же года Разин побывал в Москве и совершил паломничество в Соловецкий монастырь.
По словам иностранных летописцев, брат Степана Тимофеевича, служивший несколько позднее в войске князя Георгия Долгорукого, был повешен за дезертирство. Степан и третий брат Фрол, будто бы поклялись отомстить за него боярам и воеводам. Однако этот эпизод пока не нашел документального подтверждения.
В 1667 году, собрав отряд из голытьбы и разбойников, Разин хотел плыть по Азовскому морю и грабить турецкие берега; но черкасский атаман Корней Яковлев не позволил ему этого и некоторое время удерживал казаков в повиновении московскому царю. Тогда Стенька поплыл верх по Дону, грабя богатых казаков и разоряя их дома. Добравшись до того места, где Дон сближается с Волгой, он заложил там стан (около города Паншина, между рек Тишини и Иловли), названный Ригой. Порох и свинец казаки получали от посадских людей из Воронежа, за деньги или в обмен на товар. Когда слух о появлении казацкого стана дошел до Царицына, началась переписка местного начальства с московским, но серьезных мер против казаков никто не принимал.
Чуть позже тысячный отряд Разина напал на караван, спускавшийся по Волге с грузом хлеба из Нижнего Новгорода в Астрахань. Барки были разграблены, агенты, сопровождавшие хлебный транспорт, подвергнуты пыткам и повешены. Одна из барок принадлежала патриарху Иосафу, недавно унаследовавшему сан Никона, – возможно, именно это обстоятельство привело Степана к мысли выдать себя за союзника Никона, мстящего за его низложение. Позднее легенда о пребывании Никона в шайке отважного атамана получила широкое распространение. Один из летописцев писал даже, что Стенька Разин старался поддержать этот слух, для чего возил с собой манекен, похожий на опального патриарха.
Караван сопровождал отряд стрельцов, который не оказал никакого сопротивления. Бездействие стрельцов воспламенило народное воображение. Атаман прослыл колдуном: одним окриком он останавливает корабли; одним взглядом повергает в оцепенение солдат, которым поручена охрана их; от его тела отскакивают пули.
Окрыленный легким успехом, Стенька расположился лагерем на холмах близ Камышина и готовился к новым подвигам. Наконец он отправился к Царицыну, но не взял его, а только напугал воеводу, который беспрекословно подчинился его требованиям, выдал наковальню, мехи и кузнечную снасть. У Стеньки было теперь уже 35 стругов и 1500 человек. Он проплыл мимо Черного Яра, где разбил и высек московского воеводу Беклемишева.
Скорее всего, у Разина вообще не было никакого плана. Авантюрист по натуре, он искал приключений. Стенька обогнул северный берег Каспийского моря до устья Яика, нынешнего Урала, и напал на одноименный городок, не оказавший сопротивления. Командир малочисленного московского гарнизона, расквартированного в Яике, Сергей Яцын, позже говорил, что хотел заманить нападавших в ловушку. Раскрыв двери церкви, в которой разбойники желали помолиться, он надеялся, что захватит их в плен. Но пока стрельцы раздумывали, они были почти все перебиты.
Из этого городка Разин совершал набеги на крымских татар, к устью Волги и против мусульманских кораблей вдоль дагестанского побережья.
В Москве начали проявляться признаки беспокойства, поскольку казаки на Дону все громче выражали желание присоединиться к прославленному атаману. Войсковой старшина Корнил Яковлев чувствовал, что его авторитет падает. Теперь он не чувствовал себя в безопасности; круг отказывался слушать старых и сдержанных казаков.
Переговоры с казаками, захватившими Яик, не дали никакого результата. Не произвели никакого впечатления и послания царя. В конце 1667 года астраханский воевода князь Иван Прозоровский получил приказ выступить в поход. Стенька Разин быстро расправился с высланным против него отрядом; часть солдат он переманил на свою сторону, остальных перебил. Весной следующего года он получил с Дона подкрепление в 700 казаков и вышел в море; начался самый блестящий период его карьеры.
Опустошив персидское побережье от Дербента до Баку, Разин достиг Решта. Вступив с казаками в переговоры и согласившись обменяться заложниками, губернатор города Будар-хан открыл рейд казачьей флотилии. Стенька собирался обосноваться на персидской земле и послал шаху предложение поступить к нему на службу. Однако переговоры затянулись. Тем временем жители Решта тайно напали на казаков и убили 400 человек. Разин отплыл в Фарабат.
Казаки жестоко отомстили за поражение. Явившись в Фарабат будто бы с намерением наладить торговые отношения с местным рынком, они неожиданно напали на жителей. Весной 1669 года казаки вернулись на восточный берег Каспийского моря, чтобы разграбить туркменские улусы и напасть затем на персидский флот. Флот был уничтожен. Персидский адмирал Менедихан спасся всего с тремя судами, оставив в руках победителя сына и дочь, которую Стенька сделал своей любовницей.
Похождения казачьего атамана начали принимать опасный оборот. Переговоры, затеянные шахом, провалились; Стенька и его спутники не знали, что им дальше делать и как поступить с награбленной добычей. Тем временем астраханский воевода, подготовившись на этот раз более основательно, с нетерпением ждал их у прохода с тридцатью шестью судами и 4000 стрельцов.
Не разобравшись в ситуации, Стенька безрассудно сразился с этой внушительной силой, но вынужден был отступить, а затем сдался на милость победителю. Следуя инструкциям, Прозоровский пошел на большие уступки. Казаки предложили возвратить все, что они награбили не на мусульманской территории, разгром же каспийских берегов можно считать ответом на постоянные набеги персидских подданных или данников на московские прибрежные владения. Соображения эти легли в основу переговоров. В астраханском городском приказе, 25 августа 1663 года, Стенька и его сподвижники принесли торжественно повинную. Атаман сложил свою булаву, клятвенно обещал выполнить принятые на себя обязательства и послал в Москву депутацию, отделавшуюся снисходительным выговором.
Стенька пировал с воеводами, одарил их персидскими тканями, бил челом царю городами, отнятыми у шаха, и достиг своей цели – позволения вернуться на Дон с остальной частью добычи. Пообещав сдать свою артиллерию, он сохранил двадцать пушек, – сославшись на необходимость идти через степи, где ему могли угрожать крымские или азовские татары и турки.
Позже воевод упрекали за то, что они не распределили казаков по стрелецким ротам. Но воеводы даже не помышляли об этом: Стенька и его друзья предстали перед ними в таком великолепии – покрытые шелками, с руками, полными золота, – что воскресили в них воспоминание об Олеге и его дружине, ослепивших Киев богатствами, захваченными в греческой империи. На лодках их красовались чуть не легендарные шелковые канаты и паруса! Для стрельцов соблазн был слишком велик: у них могло появиться желание присоединиться к торжествующей казачьей вольнице. Казаки шатались по кабакам в бархатных кафтанах и расплачивались драгоценными жемчужинами.
Стенька, державший в полном подчинении всю эту суровую орду, представлялся таким ласковым, щедрым, великодушным! Воеводы, сравнительно с ним, казались такими требовательными и строгими к бедному люду! Правда, Стенька настаивал, чтобы ему оказывали почти царские почести: приходившие к нему должны были становиться на колени и кланяться лбом до земли; но он позволял делать что угодно, никогда ни в чем не отказывал.
Прибывший в это время в Астрахань на корабле «Орел» голландец Стрюис так описывал атамана:
«Он казался высоким, держался с достоинством, имел вид горделивый. Сложен он был стройно, но лицо было несколько попорчено рябинами. Он обладал даром внушать страх и любовь… Мы застали его в шатре с его наперсником, прозванным „Чертовы усы“ (речь идет, вероятно, о Ваське Усе), и несколькими другими офицерами… Наш капитан поднес ему в дар две бутылки водки, которой он обрадовался, так как давно уже не пил ее… Он сделал нам знак сесть и поднес нам по чарке за свое здоровье… но не говорил почти ничего и не проявил никакого желания узнать, для какой именно цели мы прибыли в эту страну… Мы вторично посетили его и нашли на реке, в раскрашенной и вызолоченной лодке, пьющим и веселящимся с некоторыми из его офицеров. Возле него была персидская принцесса…»
Красота этой наложницы и ее знатное происхождение еще больше поднимали авторитет Стеньки, возбуждая, впрочем, зависть среди его соратников. Этим, вероятно, объясняется неожиданный поступок, которым, согласно преданию, завершился роман с персидской царевной. В самый разгар пиршества, опьяненный вином и страстью, атаман бросил прекрасную персиянку в Волгу, оправдывая свой поступок желанием рассчитаться с любимой рекой, наградившей его властью, золотом, всякими богатствами; он, в свою очередь, пожертвовал ей лучшую часть своей добычи!
Впрочем, вполне возможно, что это все из области легенд – такое же повествование, например, включено в былину о Садко, новгородском госте.
Стенька, как и большинство ему подобных авантюристов, относился с пренебрежением ко всему, даже к человеческой жизни. Не исключено, что он убил и дочь Менеди-хана, – но при условиях не столь мелодраматических. Присвоив себе роль верховного судьи, он приказал, в другом случае, повесить за ноги женщину, уличенную в прелюбодеянии, и утопить ее соблазнителя.
Подобные эпизоды внушили астраханским воеводам желание поскорее избавиться от таких соседей; 4 сентября казаки покинули Астрахань.
Поднимаясь по Волге, Стенька, вопреки договоренности, вошел в Царицын, где поил своих людей водкой за счет жителей, сорвал откуп с царицынского воеводы Григория Унковского и направился, наконец, к Дону. Навстречу ему выехали послы, которых он отправил в Москву.
В Астрахани Разин проникся сознанием своего значения и могущества; он и не думал выполнять только что принятые на себя обязательства. Не вернув, как обещал, оставленных ему двадцати пушек, он окопался между Кагальником и Ведерниковым, вызвал в новую резиденцию свою жену и брата Фрола и как бы поделил область войска Донского: в Черкасске верховодил по-прежнему Корнил Яковлев, под началом Разина было до 2700 хорошо вооруженных казаков, овеянных легендарной славой персидского набега. Многие прибывали к Стеньке даже с отдаленных берегов Днепра: все эти искатели приключений ожидали новой экспедиции, план которой, по-видимому, еще не созрел в голове Разина.
Для того чтобы заручиться поддержкой местного населения, он воздерживался от грабежей и даже не мешал развитию торговых отношений между донской областью и Москвой. Он добивался лишь, чтобы московские купцы отдавали предпочтение Кагальнику перед Черкасском, что, впрочем, совпадало с чаяниями торговцев. Черкасские казаки, конечно, косились на конкурента, угрожавшего им разорением.
Весной 1670 года Степан Разин неожиданно нагрянул в Черкасск с отрядом головорезов, причем именно в тот самый момент, когда Корнил Яковлев с почестями отсылал царского гонца, привезшего благосклонное послание. Стенька обозвал гонца шпионом, подосланным не царем, а боярами, и приказал бросить его в воду вместе с несколькими казаками, протестовавшими против такого самоуправства.
Корнил Яковлев не выдержал конкуренции, и вся власть вскоре перешла к Стеньке, который стал вводить новые порядки. Считая попов агентами московского правительства, он предпринял попытку ввести гражданский брак. В Черкасске сгорело несколько церквей. Казаки просили денег, чтобы отстроить их. Новый вождь процитировал одного из древнейших героев былинного эпоса, Дуная Ивановича: «Зачем вам церкви? К чему нужны попы? Чтоб венчать вас? Поставьте жениха и невесту под деревом, попляшите вокруг них, – вот вам и свадьба!»
Отпраздновав несколько свадеб по этому обряду, он поднялся по Дону до городка Паншина, где соединился с Васькой Усом, разорявшим тем временем помещичьи вотчины около Воронежа и Тулы. Вместе с этим подкреплением, набралось до 7000 вооруженных людей, с которыми Стенька двинулся сухопутным путем к Царицыну.
Жители этого города покорно раскрыли перед ним ворота. Башня, в которой засел градоправитель Тимофей Тургенев, была взята приступом; несчастного воеводу протащили, с петлей на шее, до Волги и утопили. У Стеньки Разина возник грандиозный план: подняться по реке, захватывая по пути города и расправляясь с воеводами, как с Тургеневым, взбунтовать население и пойти на Москву, чтобы положить там конец правлению бояр, врагов народа и царя.
Узнав, что Прозоровский послал сильный отрад из Черного Яра и что одновременно 5000 стрельцов из Москвы спускаются по реке к Царицыну, чтобы зажать его в тиски, Стенька выступил навстречу отряду московских стрельцов, настиг его у острова Денежного, в семи верстах от Царицына, и оттеснил к городу, где стрельцов встретили пушечными выстрелами – часть из них погибла, другая часть попала в плен. Московский военачальник Иван Лопатин и его помощники разделили участь Тургенева. Уцелевшие стрельцы были удивлены, узнав, что Стенька вовсе не сражается против царя, а выдает себя за его защитника от гнусной боярской камарильи.
Астраханские стрельцы также не выдержали натиска и сдались без сопротивления Стенька Разин, соблазнившись возможностью разграбить Астрахань и установить там свое правление, изменил первоначальный план – подняться по Волге и идти на Москву, ослабленную войной с Польшей. Вместо этого он поспешил в южную торговую столицу.
Князю Прозоровскому сообщил о поражении спасшийся командир отряда астраханских стрельцов князь Семен Львов. Прозоровский поспешил укрепить город. Но население его было взбудоражено тревожными слухами и предзнаменованиями. Митрополит Иосиф, жестоко пострадавший от казаков Заруцкого, не находил себе места. Среди стрельцов началось брожение, 15 июня они с угрозами потребовали уплаты просроченного жалованья. При помощи духовенства Прозоровскому кое-как удалось их успокоить. Через неделю Стенька Разин появился под стенами города Два дня спустя, после попытки вступить с осажденными в переговоры, он пошел на штурм.
Астрахань была защищена стенами в четыре сажени (сажень – 2,134 м) вышины и в полторы сажени толщины, с башнями и 460 пушками. Но стрельцы убили лейтенанта Фому Бойля, помощника капитана «Орла» Бутлера, командовавшего артиллерией, – и пушки не помешали казакам влезть по лестницам на укрепления Московские офицеры и чиновники спрятались в соборе. Прозоровский был тяжело ранен пикой. Митрополит успел лишь причастить мужественного воина, с которым его связывала дружба. Заперли тяжелую, из кованого железа дверь храма, но в окна летели пули Наконец, дверь поддалась, и, переступив через тело стрелецкого сотника, защищавшего вход в церковь, казаки накинулись на еще живого Прозоровского и связали его и остальных московских посланников
Расправа не заставила себя ждать Стенька прошептал несколько слов Прозоровскому, воевода отрицательно покачал в ответ на его предложение головой, – и тотчас же казаки потащили умирающего на колокольню, откуда сбросили его на крепостные стены После проведенного для видимости допроса остальные пленники были казнены В монастыре Святой Троицы, где их похоронили, один монах насчитал 441 труп.
За побоищем последовал грабеж.
Стенька Разин превратил Астрахань в казацкий город, разделив жителей на тысячи, сотни и десятки, под начальством избранных есаулов, сотников и десятников, организовал «круг» и говорил, что собирается восстановить древнее вече. Однажды утром население вывели за город, на большое поле, принять присягу на верность царю, атаману и казачьему войску, с клятвой выдавать «изменников». Двое священников отказались от присяги; Стенька велел утопить одного из них, а другому – отрезать руку и ногу. Он приказал сжечь все бумаги архивов и канцелярий, заявив, что поступит так же в Москве и даже в самом дворце царя. Неграмотным казакам эти бумаги были не нужны.
Атаман и его подручные бражничали с утра до ночи, превратив свое правление в непрерывную оргию. Стенька Разин находил все новые жертвы для расправы. После неудачи возобновленных переговоров с Менеди-ханом он приказал повесить пленного сына этого мусульманина, зацепив жертву ребром за железный крюк.
Обедневших жен и дочерей убитых Стенька выдавал замуж за своих казаков. Для этой цели он прибегал даже к помощи немногих уцелевших священников, запретив им, однако, подчиняться митрополиту.
Казалось, митрополит не имел ничего против, в день именин царевича Федора Алексеевича он пригласил к столу Стеньку Разина и сотню его сподвижников. Правда, в доме митрополита скрывалась вдова князя Прозоровского, Прасковья Федоровна. При ней было два сына шестнадцати и восьми лет. Стенька обнаружил все-таки несчастных мальчиков; старший был убит, после ужаснейших пыток, с помощью которых казаки хотели узнать, где прячет князь Прозоровский свою казну, а младший был возвращен матери.
В конце июля Разин почувствовал, что Москва может собраться с силами и тогда с ней не совладать. Он велел выступать в поход. Увы, но благоприятное время уже было потеряно.
Оставив в Астрахани Ваську Уса, Стенька поднялся по Волге на двухстах лодках; две тысячи верховых казаков следовали по берегу. Затем были также захвачены и разграблены Саратов и Самара. В начале сентября Разин достиг Симбирска. Это было время его триумфа.
Симбирский воевода Иван Милославский получил в подмогу из Казани отряд под начальством князя Георгия Барятинского; но оба эти полководца располагали лишь призрачной армией Им прислали достаточно денег для нового набора, но они решили присвоить себе эти средства, вписав в ложные перечни рекрутов убитых или вовсе не существовавших людей.
Барятинский, проявив больше отваги, чем честности, вступил в бой с превосходящими силами крамольного атамана и продержался целый день. Ночью, однако, повторилось то же, что случилось в Астрахани и Царицыне: Жители Симбирска пустили казаков в главный форт города, и под огнем собственных пушек Барятинский вынужден был отступить Милославский стойко Держался в другом форте. Стенька в течение целого месяца не мог вытеснить его оттуда Тем временем Барятинский вернулся со свежими войсками. Разин не сумел использовать своего численного превосходства. Не имея представления о тактике ведения боя, он ничего не смог противопоставить неприятелю. Дважды раненный в схватке, Разин лишился возможности руководить своими людьми и был разбит наголову. Под покровом ночи Степан с донскими казаками спустился по Волге.
Утром Барятинский и Милославский без труда расправились с остатками войска Разина. Несколько сот человек были брошены в воду; остальных или изрубили на куски, или повесили вдоль дорог.
Но до этого разгрома народные волнения стали приобретать гигантский размах. Отступление Барятинского произвело сенсацию; к тому же казаки распространили соблазнительные слухи по всему течению верхней Волги, что среди них находится не только патриарх Никон, но и царевич Алексей – жертва бояр, обманывающих своего государя. В действительности царевич Алексей, наследник престола, умер в январе 1670 года, а Никон пребывал в Ферапонтовском монастыре; но мистификатор более искусный, чем полководец, Стенька окружал глубокой таинственностью две старательно оберегаемых лодки в его флотилии, в которых за красными и черными бархатными драпировками будто бы скрывались высокопоставленные особы.
В своих воззваниях он объявлял беспощадную войну чиновникам всех рангов, предвещал конец всякой бюрократии и всякой власти. Хотя он отрицал, что выступает против царя, однако давал понять, что и этот институт власти уже отжил, но Стенька не хотел заменить его собственным. Как казак, он останется среди казаков, своих братьев, которые в новой организации, скопированной по образцу казачьих установлений, установят всюду полное равенство.
Народ взбунтовался по всей обширной территории между Волгой и Окой, к югу – до саратовских степей, на восток – до Рязани и Воронежа. Крестьяне убивали своих помещиков или их управляющих и массами переходили в казачество. Всюду организовались новые шайки; при их приближении городская голытьба бросалась на воевод и их подчиненных, заменяла их атаманами и есаулами, устанавливая новый режим, не забыв предварительно истребить представителей старого.
Местные инородцы, мордва, чуваши и черемисы, присоединялись к восстанию Движение с особенной силой распространялось на запад, по Симбирской, Пензенской и Тамбовской губерниям, и на северо-запад, к Нижнему Новгороду. Один из народных отрядов направился по Тамбовской дороге, чтобы взбунтовать по пути Зарайск и Пензу. Другой, которым будто бы командовал сам царевич Алексей, двинулся на Алатырь, Курмыш и Ядрин, где заставил духовные и светские власти устроить торжественную встречу с иконами и хоругвями. В Козьмодемьянске и Мурашкине воеводы, не воздавшие почести, мнимому царевичу, были убиты жителями. Лже-Алексей, простой казак, он же Максим Осипов, вынужден был приступом взять монастырь Святого Макария в Желтоводах. Избив монахов и ограбив почитаемую обитель, он собирался пойти на Нижний Новгород, когда пришла весть о поражении Разина.
В Арзамасе прославленный полководец, князь Георгий Долгорукий, перешел в наступление и вскоре очистил от разбойников всю страну…
Из Симбирска Стенька Разин бежал в Самару, оправдывая свое поражение бездействием пушек и отступничеством соратников – подобно тому, как это случилось прежде в Царицыне. Но хитрость эта подорвала легенду. Значит, он не колдун, значит, он утратил свою сверхъестественную силу! Жители Самары, разочаровавшись в нем, закрыли перед Стенькой ворота Так же поступили и саратовцы В Черкасск Корнилу Яковлеву из Москвы поспешно выслали в подкрепление 1000 рейтаров и драгун под начальством Григория Коссогова. К известию о приближении этого отряда присоединились слухи об ужасных репрессиях Долгорукого; участь Стеньки была решена.
Официальные сведения относительно обстоятельств, обусловивших развязку, крайне сбивчивы и противоречивы. Трудно определить, каким именно образом были захвачены Фрол и Стенька: осадили ли их и взяли в крепости Кагальника, выдали ли их принесшие повинную сподвижники, заманил ли их в ловушку старый Яковлев? Так или иначе, Фрола и Степана препроводили в Москву. Атаман сохранял полную достоинства невозмутимость, а брат его, напротив, стонал и причитал
«Чего ты жалуешься? – спросил, наконец, раздосадованный Стенька. – Нам готовят великолепный прием: знатнейшие вельможи столицы выйдут к нам навстречу!»
Вся Москва 4 июня 1671 года присутствовала при въезде легендарного героя. Атаман, к своему великому сожалению, не мог сохранить прежних великолепных одеяний. Его везли в жалких рубищах, на телеге вместе с виселицей.
По преданию, самые жестокие пытки не заставили его проронить ни слова Возможно, это не так: Алексей в своей переписке с Никоном ссылался именно на показания Стеньки относительно сношений крамольного атамана с экс-патриархом.
Предание уверяет, будто суровый разбойник продолжал осмеивать брата, выказывавшего перед палачами малодушие:
«Перестань нюнить, как баба! Погуляли мы с тобой вволю, надо теперь потерпеть немного…»
Стенька будто бы не испугался самой мучительной пытки того времени: капанья холодной воды на обритый затылок Когда ему брили макушку головы, он сострил:
«Ну вот, – меня, бедного, невежественного мужика, украшают тонзурой, точно самого ученого из монахов!»
6 июня его повели на лобное место Стенька выслушал, не моргнув глазом, приговор, присуждавший его к четвертованию, набожно повернулся к соседней церкви, четырежды поклонился народу, прося прощения, и, не теряя самообладания, отдал себя в руки палачей Его положили меж двух досок; сначала ему отрубили правую руку, повыше локтя, затем левую ногу, ниже колена Стенька даже не вскрикнул. Его сочли мертвым; но при виде приготовлений предстоящей мучительной казни Фрол не выдержал и выкрикнул «слово и дело», что давало ему право получить отсрочку для сообщения судьям важных признаний; льгота эта искупалась, впрочем, дополнительными жестокими пытками. Вдруг из-под окровавленных досок, между которыми лежало искалеченное тело Стеньки, раздался грозный окрик: «Молчи, собака!»
Это были последние слова легендарного атамана. Они также не подтверждаются историческими документами. Фрол же добился отсрочки. Он, по-видимому, указал на тайник с важными бумагами или кладом; и хотя поиски тайника не увенчались успехом, Фрол отделался пожизненным заключением.
По преданию, Стенька Разин, готовясь к смерти, сочинил поэму, сохранившуюся в народе; в ней он просит, чтобы его похоронили на перекрестке трех дорог, ведущих в Москву, Астрахань и Киев.
Французский пират. Нормандец по прозвищу Пьер Великий стал первым буканьером, обосновавшимся на острове Тортуга. На небольшом баркасе захватил огромный галион – флагманский корабль испанского казначейского флота.
В 1788 году в Париже издали книгу под названием «Морская летопись», где описывались похождения Леграна.
В 1665 году на острове Тортуга в Карибском море продолжали базироваться пираты. Частым гостем здесь был и Пьер Легран, нормандец из Дьеппа. К тому времени это был уже опытный капитан, отважный мореход и солдат, прошедший выучку у пиратов. У него было собственное судно – небольшой парусник с экипажем из двадцати восьми человек.
Обычно он действовал так: притаившись где-нибудь в неприметной бухте, выжидал, пока не появится испанское торговое судно, или крейсировал у побережья Кубы, высматривая свою добычу. Если же необходимо было пополнить запасы продовольствия, то нападал на прибрежные деревни и брал все, что там можно было найти из съестного.
Так однажды, рыская по морю в поисках добычи, он доплыл до западного побережья Кубы. В этот момент на горизонте показались три талиона. Один из них отстал от остальных. Легран подозвал своего опытного помощника Тома и спросил: «Посмотри, ведь это вооруженные галионы, они везут золото из Вера-Крус. Не так ли? И последний из них едва поспевает за остальными. Разве это не добыча для таких, как мы, готовых на все?»
Том не понял, шутит или говорит всерьез его капитан Он ответил: «Ни один корсар еще не нападал на такой корабль».
«Тогда я буду первым, – усмехнулся Легран. – Шесть недель мы сидим без хлеба и вина. Положение наше хуже не бывает, а души мы и так продали дьяволу».
Когда команда собралась на палубе, Легран обратился к ней с речью: "Судьба покинула нас, друзья. Но смелые и отважные часто творят чудеса. На галионе, который вы видите впереди, более сотни матросов. Это значит, что на каждого из нас придется по четыре испанца, и не калек и трусов, а бойцов.
При таком раскладе сил нам ничего не остается, как действовать хитростью и застать их врасплох. Испанцам и в голову не придет, что мы намерены атаковать. Еще не было такого случая, чтобы джентльмены удачи в одиночку напали бы на военный корабль, к тому же идущий в караване. Предлагаю хорошенько обдумать мое предложение. К утру мы все можем стать богачами. Решайте, друзья!"
Пока пираты совещались, Легран прогуливался по палубе. Вскоре ему доложили, что команда единогласно одобрила план и готова выполнить любое приказание своего капитана.
Тогда Легран велел продырявить днища спасательных шлюпок – он был уверен в успехе и полагал, что они не понадобятся. Он не намерен был отступать. Более того, даже предложил потопить собственный корабль, дабы никто не сомневался в его действиях. Пираты поклялись сражаться не на жизнь, а на смерть. Два часа спустя пираты незаметно подошли к испанскому талиону и вскарабкались на его борт. Оглянувшись, они увидели, как их собственный корабль погружается в пучину. Легран приказал просверлить отверстия в его днище. Теперь пиратам действительно оставалось лишь одно: умереть или победить. Незаметно подкравшись к вахтенному и рулевому и тихо ликвидировав их, пираты захватили верхнюю палубу. Тем временем Легран осторожно подошел к иллюминатору офицерской каюты. Он увидел, что капитан и трое офицеров сидят за столом и при свете свечи играют в карты. «С этими проблем не будет», – подумал Легран и шепотом приказал тому с пятнадцатью пиратами спуститься под палубу, чтобы врасплох захватить спящий экипаж.
Легран и четыре пирата ворвались в капитанскую каюту. Офицеры от неожиданности не двинулись с места и не проронили ни слова.
В этот момент из-под палубы раздалось несколько выстрелов. Ясно было, что в помещении для экипажа происходила схватка. Это вывело офицеров из оцепенения. Они было бросились на пиратов, но это стоило им жизни.
Между тем внизу схватка продолжалась, испанцы пришли в себя и яростно сопротивлялись. Легран со своими людьми бросился на подмогу, и это решило исход схватки. Испанцы сдались.
Никогда еще, пожалуй, не доставалось такое богатство джентльменам удачи. Поистине это была удача! Никому никогда из пиратов за всю жизнь не приходилось видеть столько золота: шесть полных ящиков и еще ящики с драгоценными камнями. Сокровищ этих хватило бы, чтобы обеспечить зажиточную жизнь всей команде до конца дней.
По обычаю победителей на корабле началась пьяная оргия, благо вина на нем оказалось вдоволь. Сам Легран никогда не пил, однако понимал, что после боя отказать пиратам в вине – значило вызвать их ярость.
…Прошло несколько лет. Видимо, все годы Легран продолжал пиратствовать, только переменил район действий. Он, как и многие пираты Карибского моря, объявился в Индийском океане.
Однажды на принадлежавший голландцам остров Маврикий высадились французские корсары во главе с Леграном. Губернатор Ван Бринк сдался и за это получил право покинуть остров, захватив свое имущество. Его дочь Анита оказалась на борту корабля «Кураж», который принадлежал Леграну. То ли ее силой привели на борт, то ли сама согласилась – неизвестно. Но так или иначе юная красавица попала в логово корсара. И здесь сообщила ему тайну, которую знала лишь она одна. Рассказала о том, что когда-то узнала от своей кормилицы, которая была дочерью мулатки. Так вот эта самая мулатка поведала Дочери о том, что на острове зарыты несметные сокровища. Один старый пират, умирая, открыл мулатке, которая за ним ухаживала, тайну спрятанных сокровищ и передал план с указанием места и условных знаков на тайнике. Мулатка давно умерла, ее дочь тоже. Теперь тайной владела одна Анита. С помощью Леграна она надеялась отыскать клад, что и предложила тому сделать.
Первая же их попытка увенчалась успехом. Из тайника извлекли сундук, полный золотых монет. Это только часть, уверяла Анита Главное сокровище зарыто на горе Вершина Открытия, где когда-то был лагерь пиратов. Но к этому тайнику им так и не удалось добраться. Двоим было не под силу ворочать огромные валуны, расчищая завалы на пути к сокровищу. Да и времени у них не было. На корабле могли спохватиться, куда это запропастилась парочка, и отправиться на поиски. В общем, прихватив то, что удалось раскопать, Легран и Анита вернулись на корабль и вышли в море.
Но о таинственных поисках на горе Вершина Открытия (теперь – гора Питер-Бот) тем не менее стало известно. И еще в прошлом веке находились отчаянные головы, пытавшиеся отыскать пиратский клад Увы, все усилия оказались тщетными, хотя перекопали чуть ли не каждую пядь.
Известно, что Легран после этого вернулся в родной Дьепп, где жил до конца дней как богатый и всеми уважаемый гражданин Про Аниту сведений не сохранилось.
Возможно, именно тогда художник Никола Ларжильер и нарисовал портрет Пьера Леграна.
Французский буканьер. Четыре крупных похода прославили его имя: в Маракайбо (1678), Куману (1680), Веракрус (1682) и Кампече (1686).
Авантюристы и морские волки мечтали служить под его началом и называли его "генерал Граммон ". В 1686 году был назначен "королевским лейтенантом" побережья Сан-Доминго.
История не донесла до нас ни полного имени, ни подробного описания внешности, ни портрета этого незаурядного человека. Загорелый, хорошо сложенный брюнет с живыми глазами, любезный, предупредительный, черты лица – вульгарно-простоваты, неряшлив в одежде, безбожник, любитель вина и женщин, в общем – самый земной человек. Его жизнь отмечена печатью какой-то роковой обреченности и окутана завесой необъяснимой тайны.
Согласно легенде де Граммон родился в Париже, в семье офицера королевской гвардии, в последние годы царствования короля Людовика XIII. Его отец рано умер, а мать вышла замуж во второй раз. Неизвестно, как бы сложилась судьба молодого человека, не ухаживай за его хорошенькой сестрой некий гвардейский офицер, часто появлявшийся в доме де Граммонов. Юный гасконец де Граммон с ревнивостью подростка наблюдал за романом сестры и в один прекрасный день попытался выставить влюбленного. В этот день никого не было дома, и когда поклонник явился, подросток отказался впустить его и посоветовал приходить пореже. В этот момент вошли мать с сестрой и, назвав де Граммона ребенком, хотели отослать его и предложить офицеру войти. Разразился скандал, юноша был в ярости, офицер неистовствовал от возмущения. На следующий день он встретил де Граммона; слово за слово, и офицер назвал его «сосунком». «Будь я постарше, то моя шпага показала бы, кто есть кто», – отвечал подросток, и дело закончилось дуэлью, на которой «мальчишка де Граммон» нанес смертельную рану своему противнику. Далее последовало совершенно необъяснимое продолжение – умирающий успел оставить завещание, в соответствии с которым оставлял часть своего состояния де Граммону.
Дело о дуэли удалось замять, а 15-летнего бретера отправили в школу юнг. Вскоре он стал кадетом Королевского морского училища. Что происходило с шевалье в последующие несколько лет, неизвестно. Его имя всплывает на страницах истории в период франко-испано-голландской войны (1674-1678) в связи с французской кампанией на Антильских островах В качестве корсара он снарядил небольшое судно и захватил у острова Мартиника голландскую торговую флотилию. Доля счастливчика составила пятую часть захваченного – 78 тысяч ливров. Дальнейшее выглядит как роман – отделить правду от вымысла невозможно. Шевалье пришел на Сан-Доминго, прокутил все деньги за несколько дней, совершенно не заботясь о том, что на его долю приходится лишь пятая часть, бросил последние две тысячи ливров золота на кон в кости и… выиграл такие деньги, что смог купить 52-пушечное судно. Он сразу отправился на Тортугу набирать экипаж. Тут-то началась одиссея де Граммона, от которой содрогнулись испанские города.
Граммон стал кумиром флибустьеров. Единственное, что настораживало джентльменов удачи, – капитан был откровенным атеистом.
В 1678-1679 годах де Граммон принял участие в кампании против Кюросао. После крушения эскадры у островов Авес он остался там для ремонта и килевания французских судов. Когда запас припасов иссяк, шевалье решил наведаться за ними в Маракайбо. Фортом в горловине залива он овладел без труда – испанский комендант сдался с гарнизоном без боя и заключил договор с флибустьерами. Де Граммон вошел в город и выяснил, что жители перебрались в Гибралтар. Тогда он устремился в лагуну и перехватил несколько небольших судов, продемонстрировав, что обладает флотоводческими способностями 12-пушечный ирпанский фрегат стоял на якоре недалеко от берега. Де Граммон направил стрелков с приказом забраться на деревья и начать обстреливать судно, в то время как сам с экипажем предпринял абордаж на шлюпках. План удался, фрегат был захвачен, а де Граммон углубился в глубь континента и захватил город Торилья.
Он был еще корсаром, когда в 1680 году пришли известия о мире с Испанией Но де Граммон уже не мог остановиться: со 180 флибустьерами он направился на свой страх и риск к побережью Куманы. В начале июня встал на якорь к северо-западу от города. Раздобыв у туземцев пироги, он ночью на веслах подкрался к одному из крепостных фортов, высадился на берег и обезоружил часовых. Но последнее было проделано недостаточно ловко, и один из испанцев успел выстрелить. Тревожный звон колокола поднял на ноги всю округу, но и де Граммон действовал молниеносно. Он занял один из фортов, второй сдался. Комендант крепости успел, правда, принять меры к обороне. Через день к испанцам подошли подкрепления, и де Граммону пришлось думать только о том, как бы побыстрее унести ноги. В бою он был тяжело ранен в шею, чудом вылечился, но оказался совершенно без средств. На обратном пути корабли флибустьеров попали в страшный шторм, а 52-пушечный корабль де Граммона выбросило на берег. Лишь почетный титул, полученный от флибустьеров, был наградой за Куману – «Генерал Граммон».
В 1682 году под Веракрусом состоялась одна из самых блистательных флибустьерских операций. Два других знаменитых разбойника – Ван Дорн и Лоран де Грааф командовали вместе с де Граммоном. Город, расположенный в заливе Кампече на мексиканском побережье, служил перевалочным пунктом при транспортировке товаров из Нового Света в Европу. Подступиться к нему было невероятно трудно Гарнизон крепости насчитывал 3 тысячи человек, а цитадель с 600 солдатами и 60 пушками, расположенная на небольшом островке, закрывала вход в гавань. Кроме того, к Веракрусу могли быть быстро стянуты подкрепления из соседних областей Новой Испании. Однако де Граммон разработал изящный план действий. Он располагал информацией, что в Веракрус из Каракаса идут два судна с грузом какао. Флибустьер решил воспользоваться подходящим случаем. Из пиратской флотилии были выбраны два наиболее крупных судна, которые при свете дня открыто подошли к городу под испанскими флагами. Приход ожидаемых кораблей, их внешний вид соответствовали известиям, полученным губернатором, и он не внял предостережениям тех, кто заподозрил что-то неладное: действительно, корабли не подходили к берегу, несмотря на попутный ветер, и оставались в отдалении…
К полуночи из глубины залива в гавань, где стояли два корабля, вошли остальные пиратские суда. Флибустьеры высадились к западу от города и на рассвете подошли к воротам, перерезали часовых, захватили крепость и дом губернатора. Когда утром жители проснулись, город был уже в руках разбойников. Они грабили город весь день, получили выкуп с людей, запертых в церкви, и плату за город, которые спешным порядком собрал епископ Веракруса. Эти деньги прибыли незадолго до подхода вооруженных отрядов вице-короля Новой Испании, и все, казалось, обстояло благополучно, как вдруг с колокольни большой церкви дозорные разглядели в море мачты кораблей. Это был испанский флот. Разбойники попали в ловушку, но не растерялись. Они быстро погрузили награбленное, забыв, правда, в суматохе взять продовольствие, прихватили часть пленных, так как посчитали, что получили еще не весь выкуп, сели в шлюпки, добрались до своих кораблей и приготовились к бою. Но он не состоялся – то ли испанские корабли были плохо вооружены и не рискнули вступить в сражение, то ли их командование посчитало, что флибустьеров слишком много, – и перегруженные пиратские корабли медленно ушли в море.
В 1685 году в заливе Кампече вновь появилась экспедиция де Граммона В июле корабли флибустьеров встали на якорь к югу от города Кампече и на лодках подошли к берегу. Высадившись, они построились в правильный походный порядок и под барабанный бой чинно пошли по дороге на штурм Опрокинув на подступах к городу испанский отряд, флибустьеры на плечах отступающих вошли в Кампече. Некоторое время в городе продолжались уличные бои, но они были непродолжительны – де Граммон разбросал своих стрелков на крышах домов, и они перебили артиллерийскую прислугу, превратив пушки испанцев в бесполезные груды металла. Через три дня в руках пиратов оказалась городская цитадель, покинутая защитниками. Де Граммон провел в городе почти два месяца, отряды его людей рассыпались по окрестностям, но, кроме обильных запасов продовольствия и спиртного, флибустьерам досталось немного. Дело в том, что главная ценность Кампече – огромные склады, забитые кампешевым деревом, – не представляла для разбойников никакого интереса. Тем временем к Кампече подошел губернатор провинции Мерила с войсками. В результате одной из стычек в его руки попали два флибустьера. Де Граммон предложил обменять их на нескольких знатных испанцев, пригрозив в случае отказа изрубить всех пленных в куски и сжечь город дотла. На это последовал неожиданный надменно-грубый ответ губернатора: «…Испания достаточно богата сокровищами и людьми, чтобы отстроить и заселить Кампече заново». Получив подобное послание, разъяренный ле Граммон устроил показательную казнь нескольких испанцев и сжег часть города, после чего отпраздновал именины Людовика XIV и отбыл на Тортугу.
Несколько позже он был назначен королевским наместником в южной части Сан-Доминго, но недолго пребывал на этом посту. В октябре 1686 года он спешным порядком погрузился на корабль и с отрядом флибустьеров уплыл с Тортуги. Причины и цель столь спешно организованной экспедиции остались неизвестны, так же, как и судьба всех ее участников, так как больше о де Граммоне и его людях никто ничего не слышал.
Английский мореплаватель, пират, купец и ученый, совершивший три кругосветных путешествия, открыл много островов в Тихом океане.
Британская АН избрала его своим членом Научные исследования сочетал с грабежом, главным образом испанских поселений на Тихоокеанском побережье Америки. О своих путешествиях написал ряд книг, в частности «Путешествие в Новую Голландию» Уильяма Дампира современники называли «королем пиратов». Но он был не только морским разбойником – Дампир был выдающимся мореплавателем, совершившим три кругосветных путешествия, сделавшим много географических открытий и гидрологических исследований. Его имя носят архипелаг, остров, мыс и проливы и т.д. Он автор трех книг, которые пользовались большой популярностью. Труды Дампира были столь высоко оценены современниками, что он удостоился чести быть избранным в члены Королевского общества – Британскую академию наук, а его портрет, написанный Томасом Мурреем в конце XVII века, помещен в Национальной портретной галерее в Лондоне.
Уильям Дампир родился в 1652 году в Ист-Токере (графство Сомерсет в Англии) в крестьянской семье. Рано оставшись сиротой, он в шестнадцать лет поступил юнгой на торговый корабль. Совершив несколько плаваний, Дампир в 1673 году перешел на службу в военный флот. В одном из боев он был ранен и по выходе из госпиталя уехал из Англии на Ямайку. Там он работал управляющим плантацией. Но роль плантатора ему не понравилась, и Дампир переселился на побережье залива Кампече, где в течение трех лет занимался сбором красильного дерева.
В 1678 году Дампир возвратился в Англию. Он женился и приобрел небольшое поместье. Но в том же году вновь решил вернуться на Ямайку. В пути Дампир встретил флибустьеров и вступил в экипаж небольшого судна без флага, которое, согласно стыдливой записи в его дневнике, занималось «поисками провианта» в Карибском море (всему, что касалось пиратских дел, Дампир находил пристойные формулировки). Вскоре молодой корсар собрал отряд отчаянных головорезов и повел его в глубь материка «на лесной промысел». Когда отряд вернулся на Ямайку, разбойники несколько месяцев пропивали награбленные ценности, а их вожак обрабатывал собранный научный материал.
В 1679 году Дампир повел свой корабль к берегам Гондураса и Никарагуа, где разграбил испанский город Портобелло и изучал москитов. В 1680 году в Дарьене он ограбил Санта-Марию и безуспешно пытался овладеть Панамой. Разбитая шайка отправилась к островам Хуан-Фернандес. По пути Дампир встретился с племенами индейцев, описал их жизнь и традиции.
С огромным трудом отряд Дампира шел через девственные леса, форсировал бурные реки. «Стараясь сберечь свои бумаги, я раздобыл большую бамбуковую трубу, которую с обеих концов законопатил, дабы в нее не попадала вода. В ней я хранил свои дневники и рисунки, когда на нас обрушивался дождь или приходилось плыть», -записал Дампир в дневнике. Есть там и другие записи о том, что «начались неприятности»: испанцы назначили за голову Дампира крупное вознаграждение.
Затем Дампир перебрался в Виргинию и снова вышел в море на корабле капитана Кука. Они занялись обычным пиратским делом, грабили и топили все встречные испанские суда. Дампир при этом проявлял себя не только как пират, но и как выдающийся наблюдатель-океанограф. Он собирал материалы для карт и описаний тихоокеанских островов и берегов Испанской Америки.
Интерес Дампира к природе был предметом шуток его коллег, которые интересовались только звонкой монетой Но капитан был невозмутим и даже поручал иногда своим пиратам вести в перерывах между грабежами научные наблюдения, заставлял их подробно описывать все виденное, заносил эти рассказы в свои дневники «Я понимаю, – писал Дампир в своей книге, – что „походы за провиантом“ не совсем обычный метод ученых изысканий, но зато вполне безопасный – ведь мои люди неплохая охрана для ученого. Мои своеобразные ассистенты частенько врут о своих открытиях в фауне и флоре, но я умею отличать ложь от истины».
В 1686 году Дампир на корабле капитана Свана посетил Галапагосские острова. Так как эта операция оказалась неудачной, то Сван отправил свой корабль в Ост-Индию.
Отделившись от Свана, Дампир и доктор Вафер захватили новенький испанский барк и, «обычным путем обзаведясь всем необходимым», отправились в самостоятельное плавание
Дампир высаживался на северо-западном берегу Австралии. Он провел там немногим более двух месяцев и проник довольно глубоко в глубь страны, названной землей Дампира. Во время этой экспедиции он сделал много научных открытий: описал красавцев фламинго, морского льва-сивуча, морского котика, морского слона; изучил ветры-пассаты у берегов Южной Америки, изложил теорию их возникновения; исследовал течения в Южной части Тихого океана, наблюдал полярную ночь, добравшись до Южного полярного круга.
Два года (1687-1688) капитан бороздил океан, наводя страх на испанские поселения западного берега Америки. К Дампиру присоединились еще несколько кораблей, и он возглавил целую эскадру с более чем тысячью пиратов. Собирая дань с прибрежных городов, Дампир и его штаб направляли жителям ультиматумы с требованием контрибуции, которые подписывали: «Командование всех южных морей».
В 1690 году заболевший Дампир расстался со своими товарищами на Никобарских островах и в туземном каноэ, еле живой, добрался до Суматры, где и нашел убежище. Оправившись от болезни, он объехал весь южный берег Азии, побывал в Малакке, Тионкине, Мадрасе и Бенкулене. Во время своего пребывания в Китае Дампир едва не поплатился жизнью за то, что неподобающе вел себя на китайских похоронах.
Затем он поступил артиллеристом в один голландский форт, но, прослужив там пять месяцев, дезертировал. В своем дневнике он описал это так: «Я вылез ночью через бойницу в стене форта. Меня ждал корабль, я захватил дневник и большую часть зарисовок».
В 1691 году, завершив кругосветное плавание, Дампир с триумфом (но без всяких средств) вернулся в Лондон. Здесь он обработал свои дневники, которые вел непрерывно с 1674 года, и в 1697-1699 годах издал в Британии один из основных трудов своей жизни: «Капитан Дампир. Плавание вокруг света».
В Англии Дампир получил большую известность в ученых кругах, был представлен графу Оксфордскому – первому лорду Адмиралтейства и совершенно очаровал короля Вильгельма III, который ввел его в состав членов Королевского общества. Его портрет был помещен в Национальной галерее.
Британское Адмиралтейство решило организовать экспедицию для исследования берегов Новой Голландии (Австралии) и во главе ее поставило Дампи-Ра, принятого на службу в военный флот. На корабле «Робак» Дампир 14 января 1699 года вышел из Англии и 31 июля подошел к западному берегу Новой Голландии. Он обследовал обширный залив, названный им заливом Шарк, и открыл группы островов – архипелаг Дампира. Проследовав через открытый им пролив мимо северно-западного выступа Новой Гвинеи, Дампир 4 февраля 1700 года достиг острова Вайгео и направился на восток.
Дампир открыл острова, названные им Сент-Маттиас (св. Матвей). Затем обследовал открытую им землю Новую Британию и повернул обратно в Англию, но в Атлантическом океане корабль дал такую сильную течь, что с трудом удалось 23 февраля дойти до острова Вознесения. Прежде чем корабль утонул, Дампир успел спасти дневники и австралийский гербарий, но потерял все свое личное имущество. 2 апреля попутный английский корабль взял потерпевших крушение на борт.
В Лондоне Дампир был отдан под суд за жестокое обращение с командой и гибель экспедиционного судна. Однако приговор суда оказался довольно мягким: Дампиру не разрешалось в дальнейшем служить на кораблях флота Ее Величества королевы Анны. На его счастье, началась война за испанское наследство. Дампир легко выхлопотал себе каперское свидетельство, снарядил два корабля «Сент-Джордж» и «Синг Порт» и в 1703 году отправился в Тихий океан на пиратский промысел.
Во время стоянки кораблей у островов Хуан-Фернандес Дампир в припадке ярости подрался со штурманом корабля «Синг Порт» Александром Селкирком и в наказание высадил его на остров. Селкирку разрешили захватить с собой одежду, постель, ружье, фунт пороха, пули, табак, топор, нож, котел, Библию, несколько других книг религиозного содержания и принадлежавшие ему инструменты и книги по мореходству.
Возвратившись, Дампир выпустил в 1707 году в свет книгу о плавании на бриге «Робак» («Путешествие в Новую Голландию»).
В 1708-1711 годы в качестве главного штурмана полувоенной-полупиратской экспедиции Роджера Вудса Дампир снова совершил кругосветное путешествие. Когда корабли оказались вблизи островов Хуан-Фернандес, Дампир вспомнил о Селкирке и предложил посмотреть, жив ли штурман, которого он высадил четыре с половиной года назад. Жизнь Селкирка на необитаемом острове произвела сенсацию в Англии и вдохновила Дефо на создание «Робинзона Крузо».
Отдавая должное капитану Дампиру, современники писали, что как исследователь он был очень любознателен, пытлив и неутомим, а как пират отличался необычайной храбростью, жестокостью и в гневе становился ужасным.
Дампир прожил после возвращения из третьего кругосветного плавания еще три года. Он жил одиноко, за ним ухаживала его двоюродная сестра Грейс Мейсер. Умер Дампир в марте 1715 года. Сестре и своему старшему брату Джорджу он завещал земельный участок. Однако наследники ничего не получили, так как землю пришлось продать, чтобы уплатить долги покойного.
Спустя сто с лишним лет после выхода в свет первой книги Дампира английский историк тихоокеанских открытий адмирал Барни так оценил ее: «Нелегко назвать имя мореплавателя и путешественника, который дал бы миру более полные сведения, которому в такой мере были бы обязаны негоцианты и моряки и который подобного рода сведения изложил бы в столь ясной манере и столь четким стилем».
Французская авантюристка. В 1702 году держала игорный дом в Париже.
В 1705 году, переодевшись в мужскую одежду, отправилась вместе с чрезвычайным послом Фабром в Персию. После смерти Фабра провозгласила себя главой посольства короля Франции и продолжила путешествие. С почестями была принята при дворе персидского шаха. По возвращении во Францию была арестована и предана суду, но затем оправдана. В 1715 году нанесла визит прибывшему в Париж персидскому послу и была снова арестована. Дальнейшая судьба неизвестна.
В 1702 году на улице Мазарини существовал довольно подозрительный игорный дом, где собиралось множество самых живописных личностей, причем некоторые приходили не только затем, чтобы перекинуться в картишки. Притон процветал благодаря белокурой хозяйке, мадемуазель Мари Пти (или Пети).
Это была необыкновенно красивая молодая женщина двадцати семи лет, ее голубые глаза источали обольстительный свет, а покачивание бедер при ходьбе доводило до исступления.
Резкая и грубая с теми, кто ей не нравился, она была обворожительно мила с мужчинами. Говорят, что «она обладала даром привлекать к себе сердца…» Любовников она заводила на месяц, на неделю, на ночь, на два часа – в зависимости от желания, которое они в ней возбуждали, но в любом случае она всегда оставалась хозяйкой положения…
Однажды в дом этой очаровательной молодой особы зашел мужчина лет пятидесяти, с пылким взором и хорошо подвешенным языком, и она немедленно попала под власть его чар. В три часа ночи, когда ушел последний игрок, она увлекла незнакомца в спальню. Здесь они познакомились: гостя звали Жан-Батист Фабр, он был крупным торговцем из Марселя.
Полчаса спустя, после любовных утех, они отдыхали под шелковым балдахином, и Фабр рассказывал очаровательной мадемуазель Пти историю своей жизни Он сказал, что его семейство держит в своих руках торговлю с Турцией и что сам он в 1675 году завел коммерческое представительство в Константинополе. Он описал свой роскошный дом, ничем не уступавший дворцам парижской знати, и сообщил, что марсельские негоцианты в течение последнего века фактически взяли на содержание посла, который без их денег просто не смог бы существовать.
«Я знаком с великим визирем, – добавил Фабр, – со всеми пашами и, само собой разумеется, с послом. Господин де Ферьоль стал моим другом. Пока он не получил назначения, я даже исполнял его обязанности, а потом занял пост управляющего делами, потому что в Версале меня очень ценят».
Все рассказанное Фабром было истинной правдой Он только забыл упомянуть, что оказался в долгу, как в шелку, что кредиторы с нетерпением поджидали его возвращения в Константинополь и что жена его стала любовницей господина де Ферьоля…
Наконец, на рассвете Фабр поведал прекрасной содержательнице игорного дома, что господин де Поншартрен намеревается отправить его послом к персидскому шаху.
Молодая женщина, очарованная этими рассказами, попросила взять ее в путешествие
Эта идея пришлась Фабру по нраву, и он согласился.
Прошло несколько дней. Каждый вечер негоциант появлялся на улице Мазарини и уединялся с Мари, которая уже грезила, не признаваясь в этом, о восточной роскоши и изысканных наслаждениях…
Она не предавалась бы столь упоительным мечтам, если бы узнала, что будущий посол бродит по Парижу почти без гроша в кармане. Впрочем, однажды Фабр признался любовнице, что «переживает некоторые финансовые затруднения». Будучи человеком очень хитрым, он дал ей понять, что недостаток денег может повредить ему при дворе и что тем самым окажется под угрозой их отъезд в Персию.
Женщина расстроилась. У нее были кое-какие сбережения – она отдала их Фабру.
Вскоре ей пришлось продать свое заведение.
«Благодаря моим деньгам ты добьешься успеха. Я ничего для этого не пожалею, обещаю тебе».
Она любила Фабра и доверяла ему, а потому написала довольно легкомысленное обязательство, которое ныне хранится в архивах Министерства иностранных дел:
Я, нижеподписавшаяся, даю обещание сопровождать Ж.-Б. Фабра в Константинополь или же в другое место, куда ему придется поехать либо по делам службы короля, либо по собственным делам, и оказывать всяческую помощь в его предприятиях, не требуя за то никакого возмещения и ни при каких условиях не отказываясь от намерения следовать за ним. Мари Пти
Когда мадемуазель Пти подписывала это обязательство, ей казалось, что отныне жизнь ее преобразится.
Она не ошибалась, правда, и представить себе не могла, какие приключения ее ждут впереди.
Освободившись от денежных забот, негоциант стал встречаться с влиятельными людьми, беседовал с господином де Торси и господином де Поншартреном, преемником Кольбера. Ему удалось обворожить всех министров своими глубокими познаниями о состоянии дел на Востоке.
Вечерами он излагал Мари суть своей миссии. Нужно было завязать тесные сношения с Персией, в которую уже начали проникать английские, голландские и португальские торговые компании, добиться безопасности для христиан, утвердить преимущество французской коммерции и подготовить проникновение в Индию.
В общем, проект не отличался новизной, однако для его осуществления требовалась изрядная дерзость; все предыдущие попытки добиться этого потерпели неудачу, а в данный момент материальные затруднения, казалось, обрекали предприятие на провал.
В январе 1703 года Фабр получил официальное предписание отправиться в Персию. Мадемуазель Пти стала немедленно готовиться к отъезду. Пока она паковала сундуки, Людовик XIV, со своей стороны, набрасывал список подарков, предназначенных для шаха. Приведем небольшой отрывок: «Настенных часов – 3 штуки, ручных часов – 24, из них 12 – с репетицией, винных погребков из хрусталя – 6, атласов – 3, канделябров – 2, сверх того – несколько картин, из которых одна – с изображением монарха…»
Чтобы собрать все эти вещи, потребовался почти год.
Когда все было готово, марсельскому негоцианту вручили верительные грамоты.
Но тут господин де Ферьоль, завидуя высокому назначению Фабра, стал слать едкие письма господину де Поншартрену. К счастью, тот был непоколебим, и новый посол, в сопровождении своего племянника Жозефа Фабра и мадемуазель Пти, переодетой в мужское платье, отбыл в Марсель в конце 1704 года.
Наконец, 2 марта 1705 года корабль «Тулуза» поднял якорь и направился в открытое море, унося с собой г-на Фабра с его свитой. Никто не знал, что на борту находится молодая женщина.
Однако, едва Марсель исчез из виду, красивый кавалер с голубыми глазами удалился в свою каюту и вскоре появился вновь, но уже в женском обличье. С тех пор мадемуазель Пти, не считая нужным скрывать свою привязанность к послу, «начала обращаться к нему несколько вольно, что сильно веселило экипаж».
8 апреля посол и бывшая содержательница игорного дома прибыли в Александрию, а оттуда отправились в Алеппо, куда и приехали 17 апреля.
Здесь мадемуазель Пти вновь пришлось прибегнуть к маскировке, ибо местные жители не одобрили бы тот факт, что посланник Людовика XIV путешествует в обществе своей любовницы. Поэтому Фабр стал представлять ее в качестве жены главного мажордома миссии, господина дю Амеля.
Пылкий темперамент подводил ее, и отцы-иезуиты, обитавшие в Алеппо, были изумлены некоторыми неосторожными словами и жестами предполагаемой супруги мажордома. Отец-настоятель предпринял собственное маленькое расследование и достоверно установил личность веселой мадам дю Амель.
Решив пресечь скандальное путешествие преступной четы уже в Малой Азии, дабы в Персии не узнали об этом прискорбном обстоятельстве, настоятель отправился к паше и попросил задержать господина Фабра в Алеппо.
Паша согласился, и в течение полугода караван не мог двинуться дальше.
Мадемуазель Пти сочла своим долгом развлекать свиту посла: каждый вечер она созывала гостей, и ужин заканчивался восхитительной оргией. Она Умела веселить компанию и знала множество песенок весьма игривого содержания. Таким образом, в этих вечерах жители Алеппо могли видеть Версаль в миниатюре – это было чрезвычайно забавное отражение двора Короля-Солнца..
В октябре 1705 года, убедившись, что паша не собирается менять гнев на милость, Фабр и Мари тайком покинули Алеппо, добрались до моря и отплыли в Константинополь, где персидский посланник спрятал их, перед тем как переправить в Эривань.
Добравшись до места, Фабр узнал, что хан Абдельмассин ненавидит французов. Это его страшно напугало. Тогда мадемуазель Пти, надев самое красивое платье, отправилась во дворец Абдельмассина и стала его любовницей.
Благодаря этому простому и разумному решению все затруднения разрешились незамедлительно. Уже через неделю Фабр получил из Исфагана извещение, что верительные грамоты приняты и посольству будет оказан радушный прием.
Удачное начало вдохновило мадемуазель Пти и добавило ей смелости вступить на тяжкий тернистый путь дипломатии.
Через несколько дней после отъезда из Эривани Фабр внезапно заболел. Метаясь в жару, корчась от невыносимой боли, он кричал, что его отравили. 15 августа лицо его приобрело фиолетовый оттенок. 16 августа он отдал Богу душу.
Мадемуазель Пти растерялась. Что станется с ней в этой чужой стране, среди враждебных людей?
И тогда в голову ей пришла гениальная мысль! Обыскав труп любовника, она нашла ключи от сундуков и шкатулок, разыскала секретные бумаги и провозгласила себя главой посольства Франции.
Спутники взирали на нее в изумлении.
«Мне поручено, – сказала она, – обучить персидскую королеву французским придворным манерам Я исполню это любой ценой, а если меня попытаются задержать, то я готова принять мусульманство и прогнать иезуитов…» Эти слова произвели должное впечатление на слушателей. «Пока же нам нужно вернуться в Эривань», – добавила очаровательная посланница.
Маленький отряд повернул назад, и вскоре мадемуазель Пти оказалась под надежной защитой хана.
Это был ловкий маневр: хан, испытывая признательность за дарованное ему наслаждение, добился того, чтобы Исфаган признал Мари в качестве официальной посланницы.
Так благодаря любви Король-Солнце обрел своего представителя при персидском дворе…
Мадемуазель Пти, заручившись поддержкой хана, решила найти союзников и среди французов. Союзником, разумеется, мог быть только любовник. На всякий случай она обзавелась двумя.
Они поселились вместе с ней в большом доме, ставшем ее резиденцией, и она заказала кровать соответствующих размеров.
Это произвело неприятное впечатление на местных жителей, которым казалось естественным, чтобы мужчина имел нескольких жен, тогда как женщина, имевшая нескольких мужей, воспринималась как нарушительница устоев
Ее стали осуждать, а обозленные иезуиты, полностью отказавшись от эвфемизмом, прибегли в отношении Мари к откровенным выражениям, коими славился конкурировавший с Братством Иисуса Орден доминиканцев. Они дошли до того, что прямо назвали ее шлюхой.
Люди же из миссии Фабра оказались не столь суровыми – они просто смеялись.
Глава христиан Персии монсеньор Пиду де Сен-Олон отнесся к этому более серьезно. Он написал хану Тебриза, большого города, власти которого контролировали дорогу на Исфаган, и предостерег его от всяких сношений с мадемуазель Пти.
«Только одному человеку принадлежит право именовать себя послом Франции, – добавил он – Это звание перешло к юному Жозефу Фабру, племяннику покойного».
Хан Тебриза, получив это уведомление, оказался в весьма затруднительном положении. Пока он раздумывал, как поступить, Мари стала любовницей нескольких влиятельных чиновников.
Рвение всегда вознаграждается вскоре в Тебриз, в Эрзерум и в Исфаган полетели послания, в которых Мари превозносилась до небес, и вредоносное влияние писем монсеньера Пиду де Сен-Олона было подорвано.
Однако затем в Эривань пришли весьма огорчительные новости из Константинополя: французский посол господин де Ферьоль по собственной инициативе решил послать в Персию одного из своих друзей, некоего Мишеля – молодого человека двадцати восьми лет, дабы он занял место Фабра и отстранил от дел мадемуазель Пти.
В декабре 1706 года Мари получила известия о приближении каравана. Она испугалась: спешно собрав багаж, приказала подавать верблюдов и нежно простилась со всеми любовниками. Нужно было опередить конкурента и первой предстать перед шахом.
Вечером она выехала в Исфаган.
Узнав об этом, Мишель впал в ярость и решился на отчаянное предприятие. Полагая, что французская посланница путешествует в неторопливом караване, он вообразил, что сможет легко догнать обоз, похитить мадемуазель. Чтобы действовать наверняка, он бросил свой багаж, пересел на коня и галопом помчался в Нахичевань. Прибыв туда одним прекрасным вечером, он узнал, что мадемуазель Пти находится здесь всего лишь с утра, и поздравил себя с успехом.
Однако радость его оказалась недолгой, авантюристку уже успели признать посланницей французского короля, ибо персы были совершенно очарованы любезностью ее обхождения. Сверх того, хан Нахичевани оказал ей полную поддержку: став его любовницей, она, как говорили, «совершенно его околдовала».
Короче говоря, она завоевала неприкосновенность, и Мишель понял, что план похищения был чистейшим безумием.
Не задерживаясь в Нахичевани, он поскакал в Тебриз и попросил аудиенцию у хана, получившего послание монсеньора Пиду де Сен-Олона.
«Вы видите перед собой посланника Людовика XIV», – сказал он.
«Значит, вы Жозеф Фабр?»
«Нет, господин Жозеф Фабр мальчик, и его прибрала к рукам авантюристка».
«Ах, так! – ответил хан. – Я буду ждать приезда этого мальчика. Что до женщины, о которой вы говорите, то я получил на сей счет точнейшие указания и должен вас предупредить, что не потерплю ни малейших посягновений, направленных против нее».
Мишель не думал, что содержательнице игорного дома удастся обрести столь могущественных покровителей.
Через два дня французский караван вступил в Тебриз. На самом красивом верблюде в плетеной кабинке восседала мадемуазель Пти, которая непринужденно приветствовала толпу. Вокруг нее, оказывая ей все знаки почтительного внимания, держалась группа персидских сановников, которых она, с присущим ей тактом, отблагодарила ночью.
Узнав, что соперник уже представлялся хану, она отправилась к нему в дом и ласково попросила не затевать против нее интриг. Мишель ответил, что должен исполнить возложенную на него миссию. Она очень рассердилась и уходя хлопнула дверью.
Через несколько дней ей удалось полностью расквитаться за это маленькое поражение. Из Исфагана пришло официальное разрешение, шах соглашался принять мадемуазель Пти, тогда как Мишелю предписывалось вернуться в Эривань…
Мари торжествовала.
В персидской столице ее ожидал блистательный прием. Представ перед шахом, она преподнесла ему подарки Людовика XIV, превозносила до небес достоинства самого монарха, остроумно и живо описала Версаль, Париж, французские нравы и обычаи. Шах был очарован ею.
На время пребывания посланнице был отведен великолепный дворец; повсюду ее сопровождала почетная стража. Даже в самых смелых мечтах содержательница притона, которую именовали в Персии «франкской принцессой», не возносилась на такую головокружительную высоту.
Стали ли она любовницей шаха, как утверждали некоторые? Это кажется маловероятным. Разумеется, до целомудрия она не опустилась, и, похоже, прекрасная исфаганская весна пробудила в ней новый пыл, так что многие молодые паши совершенно потеряли голову в вихре удовольствий и наслаждений…
Когда весь Исфаган восторгался голубыми глазами мадемуазель Пти, в Версале получили известие о смерти Жана-Батиста Фабра.
Впрочем, кроме господина де Поншартрена, никто не обратил на это внимания. Другая новость занимала умы придворных: 27 мая 1707 года на водах в Бурбон-л'Аршамбо умерла мадам де Монтеспан, бывшая фаворитка короля.
Де Поншартрен же, обеспокоенный судьбой персидского посольства и подстрекаемый Ферьолем, который представил ему мадемуазель Пти воровкой, прельстившейся подарками для шаха, подписал верительные грамоты на имя Мишеля.
Тот получил их только в начале 1708 года. Пока же ему приходилось изнывать от скуки в Касбине…
Тем временем мадемуазель Пти, вспомнив наставления Фабра, решила заключить в шахом торговый договор.
Эта удивительная молодая женщина начала длительные переговоры, обсуждая каждую статью соглашения с ловкостью и хитростью профессионального дипломата. Проект был принят монархом. Отныне Франция вполне могла конкурировать с английскими, голландскими и португальскими торговыми компаниями. К несчастью, Мари, слишком щедро жертвуя своим телом (во имя процветания восточной политики Людовика XIV), заболела, и ей пришлось прервать переговоры. Недомогание надломило ее: бледная, ослабевшая, она вдруг ясно представила себе кончину в чужой стране, и ее охватила ностальгия по улице Мазарини.
В конце июня, уложив вещи и любезно переспав на прощание со всеми любовниками, она пустилась в обратный путь по Францию.
После короткого пребывания в Константинополе, где она была принята своим врагом де Ферьолем, который, пленившись ее красотой, стал горько сожалеть, что причинил ей столько неприятностей, она прибыла в Марсель.
Здесь ее ожидали непредвиденные осложнения: она была арестована по обвинению в воровстве. Клевета Мишеля достигла цели В течение долгих месяцев она оставалась в тюрьме, где от нее требовали признаний, что часть подарков, предназначавшихся шаху, перешла в руки ее любовников.
В это же время новый посол вручал верительные грамоты в Исфагане и подписывал торговый договор с Персией, явившийся на свет благодаря усилиям мадемуазель Пти…
Впрочем, ему недолго пришлось хвастаться этим успехом. Господин де Поншартрен, не дожидаясь оправдательного вердикта истории, в конце концов признал заслуги Мари и вернул ей свободу. Через два года, в 1715 году, сбылась заветная мечта авантюристки: персидский шах, никогда не направлявший послов к иностранным монархам, пожелал иметь своего представителя при дворе Короля-Солнца…
Мари нанесла визит персидскому послу, с которым познакомилась на его родине. Она была снова арестована. Но, вероятно, вскоре была выпущена на свободу.
Мадемуазель Пти хотела выпустить мемуары. Помогать ей вызвался Лесаж. Он принялся собирать документы, встречался с людьми, имевшими отношение к персидским приключениям Мари. Однако мемуары так и не были изданы. Говорят, это были происки врагов «французской принцессы»…
Шотландский финансист. Предложил Филиппу Орлеанскому заменить монеты банковскими билетами. Система шотландца завершилась грандиозным банкротством…
Джон родился в семье золотых дел мастера и банкира. 23 лет от роду он убил на дуэли некоего Вильсона, был приговорен к смертной казни, но помилован и заключен в тюрьму. Сбежав из тюрьмы, он искал счастья на материке. Жизнь в Голландии убедила его, что процветание этой страны напрямую зависит от кредита. Затем Джон много странствовал по Италии, где банковское дело тогда особенно процветало. По возвращении в Шотландию он написал в 1700 и 1705 годах два труда, в которых наряду со здравыми и интересными идеями доказывал, что деньги составляют богатство народа и потому следует заботиться об их умножении. Но дорогую металлическую монету можно заменить ничего не стоящей бумагой, которая может быть умножена в количестве, соответствующем оборотам. Когда в Шотландии его предложения не были поддержаны, он переселился сначала в Брюссель, затем в Париж, где приобрел известность и состояние, как необыкновенно удачливый игрок; временно за игру был даже выслан из Франции, но вскоре получил разрешение вернуться и с помощью писем и рекомендаций друзей добился доверия регента, Филиппа Орлеанского. Франция в то время была совершенно разорена, рос государственный долг, в сборе налогов господствовала полнейшая несправедливость, никто не думал об упорядочении государственного хозяйства, правительственные сферы в стремлении к легкой наживе беззастенчиво эксплуатировали народ.
Каждый день министры доносили Филиппу Орлеанскому о прискорбном положении, которое сложилось в финансовых делах. Государственная казна оскудевала с пугающей быстротой, и в конце 1716 года дефицит достиг 140 миллионов ливров.
Филипп Орлеанский был в отчаянии. Все средства, к которым можно было прибегнуть – переплавка монет, пересмотр государственных обязательств (правительство соглашалось платить по ним лишь со скидкой), продажа поставок и откупов (сбор косвенных налогов), – оказались исчерпанными. Страна находилась на пороге катастрофы.
Именно тогда мадам де Парабер, по просьбе одного из своих новых любовников, Носе, имевшего некоторые познания в сфере финансов, уговорила регента испробовать систему шотландского банкира Лоу. Джон, несомненно, стоял выше тех, кому до него приходилось руководить финансами Франции: тем не менее он испытал судьбу всех финансистов, которые верят в возможность выпуском денежных бумаг обогатить государство.
Система отличалась простотой: Лоу хотел распространить на всех способ расчетов, принятых между негоциантами, – иными словами, заменить монеты банковскими билетами. Чтобы эти бумажки могли завоевать доверие публики, они должны были иметь поручительство мощного и богатого предприятия. Он решил создать при поддержке влиятельных лиц банк, который мог принимать платежные поручения торговцев, выдавая им взамен собственные билеты, которым и предстояло заменить прежние деньги. Наконец, чтобы развеять все сомнения, было обещано, что банковские билеты (в отличие от платежных поручений торговцев) будут оплачиваться при первом предъявлении: вернув их в банк, любой человек мог потребовать, чтобы ему было заплачено за них золотом или серебром.
Лоу рассчитывал, что доверие к этим билетам позволит превратить их в настоящие деньги, с помощью которых можно будет расплачиваться с кредиторами государства.
Регенту эта идея показалась соблазнительной, и он разрешил Лоу учредить банк, который тут же приобрел бешеную популярность у публики.
Тогда Лоу, при поддержке Носе и мадам де Парабер, решил расширить свою систему: он намеревался привести к расцвету торговлю и погасить задолженность путем учреждения компаний, которым король даровал бы монопольное право на ведение дел. Так была основана в 1717 году Индская компания, акции которой шли нарасхват.
Регент, по наущению мадам де Парабер, жаждавшей обогащения, передал Лоу в аренду королевские земли «Тогда выпустили 300 000 новый акций по цене 5000 ливров за штуку. Сначала запись была свободной; но ажиотаж приобрел такие размеры, что акции стали продавать только тем, кто расплачивался банковскими билетами. Это превратилось в соревнование, кто быстрее освободится от своего золота».
Успех банка, который сначала осторожно раздавал ссуды и умеренно выпускал билеты, стал причиной его гибели. С 1718 года банк превратился в учреждение государственное, и выпуски потекли нескончаемым потоком. Банк постепенно взял на себя колонизацию Луизианы (основал с этой целью так называемую компанию «Миссисипи», впоследствии соединившуюся с двумя другими и принявшую название компании «Всех Индий»), генеральный и табачный откупы, монетную регалию, конверсию государственного долга. Никакого обдуманного плана в основе этих мероприятий не было. Превращение разнообразного и дорогого государственного долга в единый трехпроцентный рентный долг, выкуп финансовых должностей, уменьшение и упрощение взимания многих пошлин, колонизация – все это очень полезно, но требует труда, честности, настойчивости и не создается в один день Лоу выпускал для всех своих компаний акции, которые, при недостатке наличных денег, не могли находить сбыта; тогда он прибегал к печатным станкам и выпускал билеты.
В Париже пронесся слух, что в Луизиане обнаружено несколько золотых месторождений и что на их разработку. Индская компания получает от Королевского банка аванс в двадцать пять миллионов банкнотами. Цена акций взлетела с 5000 до 25 000 ливров. Улица была полна спекулянтов. Скупка и перепродажа акций превратилась в эпидемию Бывало, что лакеи, приехавшие в банк в понедельник на запятках карет своих господ, в субботу возвращались, восседая в них и небрежно развалившись на бархатных подушках.
Это безумие продолжалось всю зиму 1719 года. Лоу был сделан членом академии наук и министром финансов Однако в начале 1720 года у банка появились некоторые затруднения. Герцог Бурбонский, встревожившись, немедленно предъявил билеты к оплате и увез домой шестьдесят миллионов на трех каретах. Тут же с невероятной быстротой распространились тревожные слухи, и весь Париж оказался во власти чудовищной паники. «Акции упали в цене на 30, 40 и 60 процентов. Уличный торговец продавал пирожки за двести банкнотов»; банк, выпустивший три миллиарда бумажных денег под гарантию семисот миллионов наличных, оказался не в состоянии платить. Система шотландца завершилась грандиозным банкротством…
Остановить начавшееся падений акций и билетов Лоу был не в состоянии, хотя в отчаянии он решался на все: обыски и конфискации у ажиотеров, запрещение платежей звонкой монетой, прекращение выпусков билетов, сжигание акций и так далее. За неожиданным обогащением наступило столь же быстрое разорение. Выиграли только те спекулянты, которые успели перепродать купленный «воздух».
Толпа, собравшаяся под окнами, требовала повесить того самого человека, которого накануне превозносила до небес. Отцы семейств в отчаянии кончали с собой. Носе и мадам де Парабер поносили на всех углах в памфлетах и песенках– подозревали, что именно они оказали протекцию финансисту. Шотландцу в конце концов пришлось укрыться в Пале-Рояле, ибо чернь могла растерзать его
Назревал бунт. Всего лишь через несколько дней регент смог убедиться в этом лично. Отправляясь в Аньер к любовнице и проезжая через деревню Руль в окружении гвардейцев, он услышал яростные крики: «Этот человек увозит наши бумаги и наши деньги!»
Филипп не повел и бровью, но подобные демонстрации произвели на него самое тягостное впечатление.
Через несколько месяцев Лоу вынужден был бежать из Парижа Столица же была на грани мятежа Тогда мадам де Парабер, которая благодаря советам Носе сделала на «системе» состояние, испугалась, что придется возвращать деньги, и побудила регента упразднить Индскую компанию Постановление было подписано 7 апреля 1721 года С этого момента акционеры могли считать свое золото безвозвратно потерянным
Многие писатели, в том числе и Луи Блан, считали Лоу социалистом или демократом, который хотел перевернуть при помощи кредита весь строй хозяйства и кассовых отношений Однако на самом деле демократизм Лоу состоял лишь в том, что, исходя из ложного учения, он вовлекал все кассы в спекуляцию, обнаруживая тем самым, что они все могут быть в известное время одинаково безнравственны Даровитый прожектер и спекулянт, Лоу вовсе не был носителем каких-либо социально-политических идеалов Лично он сначала обогатился, затем совершенно разорился и, поселившись после бегства из Франции в Венеции, содержал свою семью по-прежнему игрой Он представил несколько проектов венецианской республике, но их отвергли Лоу умер в 1729 году, оставив в наследство своему семейству несколько картин и бриллиант, оцененный в 40 000 ливров. Его жена умерла в Брюсселе в бедности.
Один из удивительнейших авантюристов XVIII века, известен под именем Ахмет-паши.
Клод-Александр родился 14 июня 1675 года в Куссаке (Лимузен) в знатной, родственной дому Бурбонов семье Он воспитывался в иезуитской коллегии В
13 лет поступил на морскую службу, поскольку даже иезуиты не смогли усмирить его строптивый нрав Однако Клод-Александр граф де Бонневаль едва не был исключен из службы маркизом де Сеньеле, морским министром, который, проводя однажды смотр гардемаринам, отчитал его как мальчишку
«Людей моего имени не исключают, господин министр», – гордо возразил этот молодой человек
Министр тотчас понял, с кем имеет дело
«Да, милостивый государь, их исключают, когда они бывают простыми гардемаринами, – отвечал он, – но только для того, чтобы произвести их в мичманы»
Сражения Дьепское, ла Гогское и Кадикское доказали, что ни граф Бонневаль, ни министр де Сеньеле не ошиблись Бонневаль проявил отвагу и находчивость в этих битвах
Дуэль вынудила графа Бонневаля оставить морскую службу, в 1698 году он купил должность в полку телохранителей В 1701 году он получил ла-Тур-инфантерийский полк Участвовал в Итальянском походе под начальством Катина и с отличием сражался в Нидерландах, в армии маршала Люксембурга Несмотря на проявленный героизм, ему за разные вымогательства не дали повышения
В 1704 году он нанес по этому поводу оскорбление военному министру Шамильяру, за что был предан суду Бонневаль выпросил отставку у герцога Вандомского и всю зиму 1705-1706 годов путешествовал по Италии Клод-Александр подружился с маркизом де Лангаллери, который от французов перешел на службу к австрийцам Бонневаль долго колебался, прежде чем последовать его примеру, наконец, когда принц Евгении, заметивший его во французских рядах, во время сражения при Люццаре, сделал ему предложение, Клод-Александр согласился и с чином генерал-майора поступил в австрийские войска С этого времени Бонневаль, отличавшийся удивительной храбростью, находился на иностранной службе и с ожесточением сражался в Италии и Фландрии против своей родины
При Турине он отличился во время атаки французских линий, при этом умудрился спасти жизнь своему брату, маркизу Бонневалю, которого случайно узнал среди противников, а до этого он даже не подозревал, что сражается против него Бонневаля находили повсюду первым при взятии города Александрии, одним из первых на приступе к Тортонскому замку в папских владениях, где он потерял руку, в Савойе, в Дофине Во Фландрии в 1714 году Клод-Александр присутствовал при свидании принца Евгения с маршалом Вильяром
Получив чин фельдмаршала-лейтенанта, он участвовал в Турецкой кампании, отличился при взятии Тенешвара и в сражении при Петервардейне в 1716 году, где был тяжело ранен – получил в нижнюю часть живота удар копьем, который заставил его всю жизнь носить повязку По окончании войны поселился в Вене, но своим легкомысленным и бесцеремонным вмешательством в семейные дела принца Евгения вызвал неудовольствие последнего и был отправлен в Нидерланды в должности фельдцейхмейстера В Брюсселе после ссоры с губернатором, маркизом де Приз, завязал тайные отношения с посланниками Франции и Испании, вследствие чего был арестован и заключен в крепость на один год с последующим изгнанием из Австрии
Направился в Константинополь, принял там ислам под именем Ахмеда-паши, получил чин трехбунчужного паши, преобразовал турецкую артиллерию и с отличием участвовал в войсках против России и Персии. В награду за свои подвиги он был назначен наместником Хиоса, но его собственная неосторожность и происки придворных скоро навлекли на него гнев султана, и он был отправлен в почетное изгнание в маленький пашалык у Черного моря.
Вот как описывает встречу с Бонневалем другой знаменитый авантюрист – Казанова: Через день по прибытии я велел отвести меня к Османбаше Караманскому. Таково было имя графа де Бонневаля после его вероотступничества.
Я передал ему свое рекомендательное письмо, и меня проводили в комнату на первом этаже, обставленную во французском вкусе; я увидал тучного господина в летах, одетого с ног до головы на французский манер. Поднявшись, он со смехом спросил, чем может быть полезен в Константинополе для человека, рекомендованного кардиналом Церкви, которую сам он уже не вправе называть матерью. «..»
В письме кардинала значилось, что я писатель, баша поднялся, говоря, что хочет показать мне свою библиотеку. Я последовал за ним. Через сад мы прошли в комнату с зарешеченными шкафами – за проволочными решетками видны были занавеси, за ними, должно быть, помещались книги.
Но как же я смеялся вместе с толстым башою, когда он открыл запертые на ключ шкафы, и взору моему предстали не книги, но бутыли, полные вина множества сортов!
– Здесь, – сказал он, – и библиотека моя, и сераль, ибо я уже стар, и женщины лишь сократили бы мой век, тогда как доброе вино продлит его либо уж, во всяком случае, скрасит.
– Полагаю, Ваше Превосходительство получили дозволение Муфтия?
– Вы ошибаетесь. Турецкий папа наделен отнюдь не той же властью, что ваш: не в его силах разрешить запрещенное Кораном; однако ж это не помеха, и всякий волен погубить свою душу, если ему нравится. Набожные турки сожалеют о развратниках, но не преследуют их Здесь нет Инквизиции. Тот, кто нарушает заповеди веры, будет, как они полагают, довольно мучиться в иной жизни, чтобы налагать на него наказания на этом свете. Испросил я – и получил без малейших затруднений – дозволения не подвергаться тому, что вы именуете обрезанием, хотя собственно обрезанием это назвать нельзя. В моем возрасте это было бы опасно. Обычно обряд этот соблюдают, однако ж он не входит в число заповедей
Я провел у него два часа; он расспрашивал обо многих венецианцах, своих друзьях, и особенно о г-не Марке Антонио Дьедо; я отвечал, что все по-прежнему его любят и сожалеют лишь об отступничестве его; он возразил, что турком стал таким же, каким прежде был христианином, и Коран знает не лучше, чем дотоле Евангелие.
– Без сомнения, – сказал он, – я умру с покойной душою и буду в сей миг много счастливей, чем принц Евгений. Мне надобно было произнести, что Бог есть Бог, а Магомет есть пророк его. Я это произнес, а думал я так или нет – это турок не заботило. Правда, я ношу тюрбан, ибо принужден носить мундир моего господина.
Он рассказал, что, не имея иного ремесла, кроме военного, решился поступить на службу к падишаху в чине генерал-лейтенанта, лишь когда понял, что остался вовсе без средств к жизни. К отъезду моему из Венеции, говорил он, суп успел уже съесть мою посуду; когда б народ еврейский решился поставить меня во главе пятидесятитысячного войска, я бы начал осаду Иерусалима.
Он был красив, разве только чересчур в теле Вследствие сабельного удара носил под животом серебряную пластину, дабы поддерживать килу. Его сослали было в Азию, но ненадолго, ибо, по словам его, интриги в Турции не столь продолжительны, как в Европе, особенно при Венском дворе….
На старости лет Клод-Александр граф де Бонневаль почувствовал страстное желание вернуться в Европу, но умер в Константинополе 22 марта 1747 года, семидесяти двух лет от роду и погребен на кладбище в Пере, где и ныне можно найти его могилу по следующей турецкой надписи: «Бог вечен: преславный и великий Бог да упокоит вместе с истинно правоверными усопшего Ахмета-пашу, начальника бомбардиров. 1160 год эгиры». (1160 год эгиры соответствует 1747 году христианской эры.)
Одна из самых знаменитых женщин-пиратов.
Отца своего она не помнила Родитель завербовался в Королевский флот и сгинул в пучине. Мать ее на втором году житья без мужа обнаружила, что оказалась «в интересном положении». Подхватив сына, она покинула домашнее гнездо, сказав соседям, что поехала погостить к друзьям. Вскоре родилась девочка, крещенная как Мэри Рид. Ее старший брат прожил на свете недолго, он умер, когда девочке было около трех лет. Сбережения грешной матушки растаяли, надежда была лишь на поддержку свекрови. Но та не без основания полагала, что канувший в Лету Рид оставил после себя лишь отпрыска мужского пола, и вдова решилась на отчаянную авантюру. Она переодела малышку в мужской костюм, оставила на воспитание бабушке и уехала. Отныне, чтобы обман не раскрылся, Мэри суждено было носить мальчишескую одежду и вести себя подобающим образом. В 13 лет мать отдала девочку в услужение – грумом к французской даме– той понравилось милое личико «чудесного отрока».
В 16 лет Мэри не придумала ничего лучшего, как под именем Марка завербоваться добровольцем в кавалерийский полк и отправиться воевать во Фландрию. Храбрость, выказанная «юношей Марком» в сражениях, не осталась без одобрения начальства – молодого удальца приметили. Ему даже прощали некоторые слабости, например нежелание мыться в общей солдатской бане. Однополчанин Мэри-Марка, статный молодой фламандец, уж очень дружески относился к юноше, видно, чуя что-то неладное Вскоре они добились того, чтобы их поселили в одной палатке.
Полк моментально облетела удивительная весть – два бойца решили сочетаться законным браком. На свадьбу явились все полковые офицеры. Именно там суровые мужчины узнали подлинную историю своего однополчанина. По тем временам такое явление, как солдат-баба, было совершенно невероятным. Новобрачные смогли обзавестись собственным крепким хозяйством, открыв у стен крепости Бледа трактир «Конная упряжь». Торговля шла бойко – от желающих поглазеть на вояку, превратившегося в хорошенькую трактирщицу, не было отбоя. Однако идиллия продолжалась недолго Муж Мэри погиб в результате несчастного случая. Война во Фландрии закончилась, гарнизон крепости был расформирован – и дела трактирщицы совершенно расстроились Она решила податься в Америку. В экзотическую страну, где, по слухам, было спрятано много золота. Но ей не суждено было добраться в далекие края и стать примерной трактирщицей…
А в это же время в Америке, куда душой стремилась неугомонная Мэри, жила другая необычная женщина, которая мужское платье тоже предпочла женской юбке. Ее звали Энн Бонни.
Корабль, на котором плыла экс-трактирщица Мэри Рид, был захвачен Ситцевым Джеком Рэкхэмом и его подругой Энн Пассажирам объявили, что добровольцы могут присоединиться к морским бродягам. Мэри, путешествовавшая в мужском платье, решила остаться с пиратами.
Симпатичный новенький моряк тут же привлек внимание Энн Бонни. Не долго думая, она решила закрутить с ним роман. Каково же было изумление, когда раскрылось, что предмет ее симпатии – женщина! Заставила ли Энн пикантная новость досадовать, или развеселила своей невероятной нелепостью, но между женщинами возникли прочные дружеские узы. Рэкхэм, начавший было не на шутку ревновать Энн, был посвящен в тайну и немедленно успокоился. Однако сердечные злоключения двух пираток на этом не закончились.
Мэри влюбилась в корабельного плотника. Тот же, на свою беду, сильно повздорил с одним из матросов, отличавшимся недюжинной силой и лютым нравом. Ссору замять не удалось, и во время корабельной стоянки они назначили дуэль. Поняв, что шансы плотника выйти из схватки живым невелики, Мэри решилась встать между своим возлюбленным и смертью: она вызвала громилу на поединок, назначив время дуэли несколькими часами раньше. Своим оружием соперники избрали сабли и пистолеты Через несколько минут с громилой было покончено. Мэри приняла это за Божий промысел, решила надеть юбку и зажить простой семейной жизнью. Но и это ей не удалось..
Осенью 1720 года корабль Джека захватила флотилия губернатора Ямайки. Джека и его команду приговорили к виселице. Но выяснилось, что среди пиратов – две женщины, к тому же беременные. Слушание необычного дела тянулось довольно долго, но окончательный вердикт в отношении пираток был все тот же – казнить через повешение с отсрочкой приговора до родов.
О судьбе Энн больше ничего не известно, а Мэри же умерла в тюрьме от послеродовой лихорадки.
Британский пират. Захватил индийское судно с ценностями, чем серьезно обеспокоил Ост-Индскую компанию и вызвал широкий общественный интерес.
Был героем произведений нескольких авторов, в том числе Даниеля Дефо.
Биография Джона Эйвери по прозвищу Долговязый Бен была написана по горячим следам его похождений Даниелем Дефо Можно сказать, что Эйвери стал первым джентльменом удачи, чьи приключения привлекли внимание серьезного писателя.
У Дефо есть книга под названием «Король пиратов»
Впервые она была опубликована в конце 1719 года. Ее полное название, по обычаю того времени, довольно длинное. «Король пиратов: изложение знаменитых приключений капитана Эйвери, якобы короля Мадагаскара. С описанием его путешествий и пиратства, с разоблачением всех ранее опубликованных о нем вымыслов. В двух им самим сочиненных посланиях, одно из которых написано во время его пребывания на Мадагаскаре, и другое после его исчезновения».
Как видно из этого названия, книга написана в форме эпистолярного романа Для большей достоверности Дефо сделал автором писем самого пирата Эйвери. В конце заглавия-предисловия Дефо иронически замечает: «Если и не доказано, что капитан собственноручно писал эти послания, то издатель утверждает, что уж во всяком случае никто иной, кроме самого капитана, не сможет внести сюда исправления». (Эйвери появляется и в другом романе Дефо – «Капитан Синглтон».)
Какие же такие знаменитые приключения довелось испытать «Пирату-счастливчику» – так называлась пьеса о нем, которая пользовалась бешеным успехом у лондонской публики в начале XVIII века.
В истории Джона Эйвери довольно трудно отделить истину от вымысла. Сведения о нем весьма противоречивы, а иные факты граничат с выдумкой и сильно расходятся с тем, о чем говорится в пьесах и книгах, ему посвященных.
Родился Эйвери в английской деревне неподалеку от Плимута. Впрочем, как позже установили, его настоящее имя было Бриджмен. Псевдоним он взял, чтобы не навредить своим родным, когда встал на путь морского разбойника. («Эйвери» можно перевести как «всякий», «любой».)
Он рано стал выходить в море и много лет плавал штурманом на каперских судах. Одним из таких кораблей был тридцатипушечный парусник «Герцог» с командой 120 человек, на котором он служил в качестве боцмана.
В это время Испания и Англия воевали против Франции. Для борьбы с французами в Вест-Индии на службе у испанцев состояло много английских каперов. Одним из них и был капитан «Герцога» Гибсон. В течение нескольких месяцев «Герцог» вместе с другим парусником стоял в бездействии в гавани Ла-Корунья на севере Испании. Команда давно не получала жалованья Пьяница капитан большую часть времени проводил на берегу. Недовольство команды росло.
Однажды на корабле возник бунт. Капитан был высажен на берег, моряки избрали Эйвери своим предводителем. По примеру флибустьеров, мятежники выработали устав, после чего Эйвери поднял якорь и направился к Мадагаскару. «Герцог», переименованный сначала в «Карла П», а затем в «Причуду», захватил по пути два трофея, и с этим небольшим флотом Эйвери прибыл на Мадагаскар, в то время крупнейшую базу пиратской вольницы.
Появление столь удачливого «новичка» вызвало на острове, как и следовало ожидать, бурю восторга у одних и зависть у других. Дошло до того, что некий заносчивый корсар, чье самолюбие было до крайности уязвлено тем вниманием, которым окружили новоприбывшего «счастливчика», вызвал его на дуэль. Поединок выиграл Эйвери и тем самым не только сохранил себе жизнь, но и упрочил собственную славу, ибо умение владеть шпагой ценилось среди пиратов не меньше, чем среди мушкетеров французского короля.
Окрыленный первым успехом, Эйвери продолжал пиратствовать в Индийском океане и Красном море. Он разграбил и отправил «к Дэви Джонсу» (иными словами, на дно морское) множество кораблей, в том числе и английских. Вследствие этого, когда в 1698 году в Англии была объявлена амнистия всем пиратам, которые добровольно явятся с повинной, она не распространилась на Эйвери.
Тогда он направил в Бомбей письмо со своей как бы политической программой: «К сведению всех английских капитанов сообщаю, что прибыл сюда на линейном корабле „Причуда“, бывшем „Карле П“, из состава испанской экспедиции, который покинул королевскую службу 7 мая прошлого года. Сегодня я командую кораблем в 46 пушек и 160 человек экипажа и намерен искать добычу, и притом пусть всем будет известно, что я никогда еще не нанес вреда ни одному англичанину или голландцу и не намерен этого делать до тех пор, пока остаюсь командиром судна. Поэтому я обращаюсь ко всем кораблям с просьбой при встрече со мной поднимать на бизань-мачте свой флаг, и я подниму в ответ свой и никогда не нанесу вам вреда. Если же вы этого не сделаете, то учтите, что мои люди решительны, храбры и одержимы желанием найти добычу, и, если я не буду знать заранее, с кем имею дело, помочь вам я не смогу».
Свое обещание пират сдержал и на англичан с тех пор не нападал. Зато не брезговал захватом прибрежных городов на восточном побережье Африки.
Однажды Эйвери направился ко входу в Красное море и здесь стал подкарауливать индийских купцов и исламских паломников, направлявшихся в Мекку. Несколько дней он выжидал близ порта Мокка, пока наконец на горизонте не появились корабли. Это была эскадра Великого Могола, индийского императора Аурангзеба, из шести кораблей с флагманом «Великое сокровище». Эйвери с ходу напал на этот великолепный парусник, построенный на английской верфи и отлично вооруженный.
Команда Эйвери – сто пятьдесят опытных моряков, была вооружена мушкетами и отлично умела с ними обращаться. Это компенсировало превосходство индийца в числе пушек и матросов. К тому же после первого залпа одна из его пушек взорвалась, что внесло растерянность в ряды защитников. Затем метким выстрелом с «Причуды» была сбита грот-мачта на «Великом сокровище». Это добавило паники на его борту. Тогда Эйвери подошел к индийскому судну и приказал своей команде идти на абордаж. И произошло неожиданное: четыреста моряков, вооруженных саблями и в рукопашном бою ничуть не уступавших англичанам, сдались во главе с капитаном.
Восемь дней продолжалась оргия на захваченном корабле. Да и было от чего веселиться. На долю каждого из членов экипажа Эйвери досталось по тысяче фунтов стерлингов. Добыча превзошла все ожидания. Оказалось, что на борту захваченного судна находилась выручка от торгового сезона – пять миллионов рупий в золоте и серебре.
Но главным богатством, добытым в тот день, стала дочь самого индийского владыки Аурангзеба. И надо же было такому случиться, что свирепый пират по уши влюбился в нее, и что совсем уж удивительно – она ответила ему взаимностью. По одной версии, свадьба была по мусульманскому обряду, по другой – их обвенчал протестантский пастор, случайно оказавшийся среди пиратов.
Правда, Дефо отвергает эту версию о женитьбе пирата. Как, впрочем, и ту, согласно которой Эйвери жестоко обошелся с попавшей к нему в плен индийской принцессой. Но как бы то ни было, легенда о любви свирепого пирата и юной дочери индийского владыки получила широчайшее распространение. Уверяли даже, что от этого союза была определенная польза: нежная привязанность к супруге заставляла пирата проводить подле нее больше времени, чем на капитанском мостике, в результате чего судоходство в Индийском океане сделалось более спокойным.
Впрочем, Эйвери, хотя и породнился с императором, став его зятем, не питал ни малейшего желания вернуть тестю захваченную добычу. Видимо, решил, что получил ее в качестве приданого дочери индийского владыки.
«Тесть», однако, решил отомстить за оскорбление, нанесенное ему как отцу и властителю. Он осуждал дочь за то, что у нее не хватило мужества покончить жизнь самоубийством и не поддаться ухаживаниям пирата. Кроме того, он не хотел лишаться своего прекрасного брига и потерянных сокровищ. В гневе император обрушился прежде всего на «Ост-Индскую компанию», заявив, что уничтожит все ее строения и сооружения на территории Индии, если последняя немедленно не приступит к поискам пирата.
Президенты компании не на шутку всполошились перед лицом этой угрозы Было решено назначить большую награду за голову Джона Эйвери.
Однако для влюбленного пирата не существовало тогда ничего, кроме домашнего очага, украшением которого была очаровательная принцесса «Причуда» стояла на якоре в порту, и ее команда становилась ненадежной, деморализованная долгим пребыванием на берегу В конце концов Эйвери стал выходить в море, иначе вся его пиратская флотилия могла бы развалиться. Однако вылазки он предпринимал редко и ненадолго.
Романтическая идиллия продолжалась несколько лет, пока Эйвери не пришел наконец к выводу, что стал достаточно богат и может начать спокойную семейную жизнь в каком-либо уголке земного шара, куда еще не дошли вести о его преступных деяниях Решив, что жена почувствует себя счастливой, если он обеспечит ей уважение «высшего общества» и избавит от пиратской атмосферы, Джон отправился в 1696 году в Бостон Он погрузил на корабль все имущество и захватил с собой ближайших друзей.
В Америку он прибыл под вымышленной фамилией, но не сумел избежать подозрений губернатора, который не особенно доверял иммигрантам и устранял возникшие затруднения лишь с помощью взяток Эйвери неважно чувствовал себя в Америке Быть может, сказывалась его тоска по родине Вскоре он отбыл в Северную Ирландию, где продал корабль и распрощался со старыми товарищами, что как будто говорило о его твердом решении порвать с пиратством.
Но теперь Эйвери покинула удача, до сих пор сопутствовавшая ему Попытавшись реализовать в Дублине часть награбленных драгоценностей, Эйвери вызвал подозрение у купцов, ему вновь пришлось менять фамилию и место жительства На этот раз он переехал в Англию, в свой родной Девон, где в местечке Байдефорд один из его прежних друзей взялся посредничать в продаже драгоценностей Эйвери напал, однако, на шайку лондонских мошенников, которые, вручив ему небольшой задаток, обещали выплатить остальную сумму позднее Несмотря на многократные напоминания, Джону так и не удалось взыскать причитавшиеся ему деньги А обратиться в суд он по понятным причинам не мог Несколько лет спустя Джон Эйвери умер в крайней нужде, проклиная час, когда решился ступить на путь честной жизни Что стало с индийской принцессой, его женой, неизвестно.
Знаменитый английский пират по прозвищу Черная Борода Родился в Бристоле в семье почтенных коммерсантов Зловещая слава о его подвигах гремела на Багамских островах и по всему атлантическому побережью североамериканских колоний Англии.
Одни историки говорят, что Тич был сиротой, другие – незаконнорожденным То и другое одинаково плохо Детство Тича было безрадостным и закончилось в 1692 году, когда Тич, которому едва исполнилось двенадцать лет, поступил юнгой в военный флот.
Многие выдающиеся моряки разных стран начинали свою службу в возрасте десяти-двенадцати лет Адмирал Горацио Нельсон, например, тоже поступил на корабль, когда ему исполнилось двенадцать лет и три месяца, а пират Елизаветы Английской Фрэнсис Дрейк в шестнадцать лет уже командовал кораблем.
То же самое можно сказать и о лучших моряках России Наши первые кругосветные путешественники, Крузенштерн и Лисянский, начали морскую службу с четырнадцати лет.
Но вернемся к Тичу.
Продолжая служить во флоте, он совсем еще молодым человеком принял участие в войне за так называемое «испанское наследство», на каперских кораблях, действовавших в Вест-Индии После ее окончания Тич перебрался на остров Нью-Провиденс и сделал каперство своей основной профессией Здесь, на Багамах, он получил под командование корабль и развернулся в полную силу своих дарований А природа щедро наградила его Тич был достаточно умен, смел и решителен и, как выяснилось, оказался отличным мореплавателем Единственное, что отталкивало от него людей, – это его необузданный характер Он часто приходил в ярость и в этом состоянии буквально не помнил себя, совершая поступки, которые не укладывались ни в какие человеческие нормы Другие пираты тоже не отличались смиренным нравом, но то, что вытворял Тич, им и не снилось.
Вторым отличительным свойством Тича была его непомерная тяга к спиртному Существовать в трезвом состоянии он попросту не мог, а потому в его каюте всегда находился поистине неисчерпаемый запас джина и рома Пьянство на корабле пиратами не поощрялось, об этом говорилось в соглашениях, которые они подписывали перед выходом в море, но Тич был просто необуздан Обладая огромной физической силой, он без лишних разговоров расправлялся с теми, кто обвинял его в пьянстве, а став командиров корабля, превратился в настоящего деспота, плавать с которым решались далеко не все Однако решались, поскольку Тич, хорошо владея морской наукой, был удачлив, что и привлекало к нему самых отчаянных головорезов.
Свои первые самостоятельные грабежи Тич совершил у берегов Северной Америки За короткий срок были взяты на абордаж семь различных судов, везших разнообразные грузы: муку и вино, кожи и пальмовое масло. Все это продавалось перекупщикам или на Багамских, или на Антильских островах, после чего следовала неделя-другая разгульной жизни, а затем – новый поход.
Один из вояжей просто-напросто обогатил Тича. Он захватил корабль с невольниками, за которых плантаторы Ямайки, Барбадоса и других вест-индийских колоний заплатили пиратам кругленькую сумму. Настолько кругленькую, что многие сподвижники Тича решили покончить с пиратством и, воспользовавшись только что объявленной амнистией, осели на берегу.
Тича такая перспектива не прельщала. Его стихией были море, корабли, схватки, вино и женщины, и он, набрав новую команду, отправился на новые разбои. Именно в это время и был захвачен «Аллан Великий». Перегрузив с него добычу на свой корабль, Тич приказал поджечь «англичанина» и, полюбовавшись на фейерверк, направился к Венесуэле.
Здесь тоже было ограблено несколько кораблей, причем некоторые из них, завидя на носу пиратского шлюпа бородатого человека с саблей, сдавались без боя – такова была зловещая слава Тича. И он эту славу поддерживал и старался внушить команде и береговым властям, что он не просто человек, а воплощение дьявола. Отсюда и тот поистине маскарадный облик, который придумал и всячески поддерживал Тич.
Главным элементом его «имиджа» была борода. Она росла у Тича от глаз и доходила до пояса. Жгуче-черная, никогда не знавшая ни гребня, ни ножниц, она была предметом особой гордости пирата. Ее очень хорошо дополняла шевелюра – такая же, как борода, черная и буйная. Тич получил прозвище Ченая Борода. Волосы он заплетал в косички, которые закладывал за уши. Добавьте к сказанному постоянно красные от рома глаза, и вы получите его портрет. Костюм его состоял из ярко-красной куртки, таких же панталон и черной шляпы, а также из специально Сделанной кожаной перевязи, на которой висело – ни много ни мало – шесть пистолетов! И когда Тич, во всем этом облачении, с налитыми кровью глазами и всклокоченной бородой, бросался во главе своих людей на абордаж, мало кто мог противостоять ему.
В Гондурасском заливе Черная Борода встретил человека, который стал одним из его ближайших сподвижников.
Этого человека звали Стадом Боннетом, он происходил из добропорядочной английской семьи и с юности служил в армии. Получил звание майора и, выйдя в отставку, женился. Некоторое время молодые жили в Англии, но потом по неизвестным причинам уехали в Вест-Индию. На острове Барбадос Боннет приобрел сахарную плантацию и занялся хозяйством.
В Гондурасский залив Боннет отправился по настоянию команды, поскольку залив был тем местом, где время от времени встречались пираты со всего Карибского моря, чтобы в специально назначенных местах подремонтировать корабли, запастись продовольствием и пресной водой, а главное – вволю покутить, поволочиться за женщинами и поиграть в карты.
В одном из таких злачных мест Боннет и встретил Черную Бороду Между ними неожиданно завязалась дружба, перешедшая в сотрудничество Неизвестно, какими соображениями руководствовался при этом Эдвард Тич, но Боннета толкнуло в его объятия желание познать мореходную науку. Никогда ранее не плававший Боннет, став капитаном, очень часто попадал в положения, из которых выходил лишь благодаря Фортуне И вот встретился человек, являвшийся, по общему мнению, лучшим моряком всей Вест-Индии.
Не станем описывать все приключения компаньонов, остановимся лишь на одном – блокаде Чарльстона. Город в то время был главным портом английской колонии Южная Каролина и располагал удобной гаванью, где скапливалось множество торговых судов. Неподалеку от входа в гавань и заняли свои позиции Боннет и Черная Борода. По сути, они блокировали Чарльстон, перехватывая все суда, входящие и выходящие из его гавани. Английских военных кораблей поблизости не было, и пираты развернулись вовсю. В течение одной недели было захвачено десять различных судов, на одном из которых Боннет и Черная Борода взяли большой груз хлопка, несколько тысяч золотых и серебряных долларов и около десяти богатых граждан Чарльстона, за которых можно было получить неплохой выкуп.
Жизнь в Чарльстоне была полностью парализована, но, к счастью для его жителей, среди пиратов начались болезни. Причем такого рода, о которых в приличном обществе говорят шепотом. Видимо, сказалась стоянка в Нассау, куда Черная Борода и Боннет заходили перед тем, как направиться к Чарльстону, и где матросы целые дни проводили в борделях и домах свиданий. И вот теперь венерические заболевания вывели из строя половину экипажей.
Лекарств у пиратов, естественно, не было, и Черной Бороде ничего не оставалось, как послать губернатору Южной Каролины приказание доставить необходимые лекарства на корабли. В случае ослушания пират грозился не только убить заложников, но и отрезать уши самому губернатору.
Конечно, требования Черной Бороды были выполнены, и пираты сняли блокаду. Оба корабля – самого Тича и Боннета – ломились от добычи, которую предстояло разделить И тут Черная Борода показал всю гнусность своей натуры – он не только обокрал Боннета, но и бросил компаньона и его людей на произвол судьбы, послав их обманом на мелководье, где их корабль сел на мель. Часть пиратов при этом погибла, остальным с большим трудом удалось спастись.
Так произошел разрыв, и Боннет стал плавать один, надеясь на то, что рано или поздно встретится с Черной Бородой и расквитается за все.
Но Боннета и его команду все же удалось арестовать. Спустя три дня после ареста, 8 ноября 1718 года, двадцать два человека из команды Боннета были повешены в пригороде Чарльстона. А 10 ноября та же участь постигла и самого Боннета.
А что же Черная Борода?
Спрятав в надежном месте добычу, захваченную во время блокады Чарльстона, он направился к берегам Северной Каролины, с губернатором которой у него были давние связи. Поскольку за Тичем к этому времени волочился Целый шлейф всевозможных грехов, им вплотную заинтересовалось Британское адмиралтейство. Своими разбойными действиями Черная Борода нанес ему немалый урон, и это вынудило морских лордов вплотную заняться обнаглевшим до предела пиратом. А когда Адмиралтейство за кого-нибудь бралось, оно Доводило дело до конца, и виновные в прегрешениях, как правило, отправлялись на виселицу.
Черная Борода это прекрасно знал, и, как только выяснилось, что им заинтересовались в Лондоне, он понял, что надо принимать самые решительные меры для спасения Деньги у него были, и с помощью солидной взятки и при содействии губернатора Северной Каролины он добился полного прощения. И тут же выхлопотал у местных властей каперское свидетельство, обязавшись уплачивать им определенную долю от своих будущих доходов.
Лето 1718 года Черная Борода провел, курсируя у берегов Северной Каролины и в районе Бермудских островов. Но перед этим пират женился – в четырнадцатый раз. Свадьба состоялась в столице колонии Баттауне в присутствии самого губернатора, и священник обручил «молодых» в церкви, несмотря на то, что дюжина бывших жен Черной Бороды находилась в полном здравии.
Тич грабил все суда подряд. Так, у Бермуд были захвачены три английских судна и два французских. Последние шли с грузом какао и сахара, который был конфискован и отправлен в подарок губернатору Северной Каролины.
Пока Черная Борода бесчинствовал в море, ему все сходило с рук, но с некоторых пор пират все чаще и чаще стал посещать приморские города, чтобы отдохнуть там и повеселиться. И это стало сущим бедствием для жителей этих городов, потому что их жизнь с прибытием пиратов превращалась в настоящий ад. Пиратские оргии, продолжавшиеся сутками, сопровождались пьяной стрельбой и погромами; по улицам невозможно было пройти, чтобы не подвергнуться оскорблениям, а то и нападению. Отцы и матери семейств трепетали за своих дочерей, которых пираты насиловали при каждом удобном случае.
В конце концов представители разных сословий обратились за помощью к властям, но те получали от Черной Бороды щедрые подачки и никак не реагировали на жалобы. Отчаявшись добиться справедливости в родных пенатах, жители Северной Каролины тайно обратились за содействием к губернаторам соседних колоний – Южной Каролины и Вирджинии.
Неизвестно, какую мзду получили губернаторы этих областей, но они согласились помочь соседям. Решено было ликвидировать Черную Бороду, для чего губернатор Вирджинии выделил два корабля – «Жемчуг» и «Лиму». Но их командиры отказались принимать участие в столь опасном, на их взгляд, предприятии, и тогда в экспедицию были отправлены другие корабли, шлюпы «Генри» и «Рейнджер», экипажи которых состояли в основном из добровольцев военного флота. Всем им, в случае благополучного завершения операции, обещали денежные награды. Руководителем экспедиции был назначен старший помощник «Жемчуга» лейтенант Роберт Мэйнард, смелый человек и отличный моряк. Сама же экспедиция готовилась в строжайшем секрете – о ней знали всего несколько человек.
И все же Черной Бороде удалось узнать о приготовлениях. Эти сведения он получил из канцелярии губернатора Северной Каролины и от губернатора Бермудских островов, с которым он тоже поддерживал связи.
Сам пират находился в это время в небольшой бухте, расположенной в пятнадцати милях от мыса Гаттерас. Подходы к ней были чрезвычайно трудны в навигационном отношении, и поэтому Черная Борода чувствовал себя в полной безопасности.
В ноябре 1718 года «Генри» и «Рейнджер» вышли на поиск пиратов. Одновременно во все стороны разослали разведчиков, которые через несколько дней обнаружили убежище Черной Бороды. Мэйнард направил свои корабли к проходу в бухту, но выяснилось, что он во многих местах перегорожен мелкими и каменными рифами. Требовалось определить фарватер, и люди Мэйнарда занялись промерами глубин.
Черная Борода следил за действиями противника с откровенной усмешкой. Он не верил, что Мэйнарду удастся отыскать фарватер, и, проявляя полную беспечность, занимался своим любимым делом – пьянствовал.
А тем временем Мэйнард закончил промеры глубин и наметил фарватер. Следуя за шлюпкой, в которой находились те, кто занимался промерами, «Генри» и «Рейнджер» осторожно двинулись к месту, где стояли корабли Черной Бороды. Воды в проходе было мало – изменчивое течение то нагоняло, то отгоняло ее, – и корабли буквально царапали дно килями. Мэйнард распорядился выбросить за борт все лишние грузы: даже запас пресной воды, и шлюпы наконец-то приблизились к кораблям Черной Бороды на расстояние пушечного выстрела.
Но пират, который уже понял, что схватки не миновать, зорко следил за продвижением «Генри» и «Рейнджера», и, как только они оказались на нужной дистанции, пираты дали бортовой залп. Он оказался на редкость удачным – на «Рейнджере» были убиты и ранены двадцать человек, и в том числе командир корабля.
Положение Мэйнарда сразу осложнилось, но тут на помощь пришла сама природа – течение, изменив направление, погнало корабль Черной Бороды к берегу, грозя выбросить его на мель. Тич был слишком опытным моряком, чтобы растеряться в такой ситуации. Он, как и Мэйнард перед этим, освободился от балласта и благополучно миновал мелкое место.
Тем временем «Рейнджер» настиг бригантину Черной Бороды и врезался ей в корму. Но взять пирата на абордаж морякам «Рейнджера» не удалось: предупреждая схватку, Черная Борода велел выбросить на палубу англичанам несколько бочек, наполненных порохом и гвоздями. В бочки были вставлены горящие фитили: они взорвали порох, и взрыв разнес во все стороны начинку – гвозди. Не хуже картечи они вывели из строя всех, кто оказался в момент взрыва на верху судна.
Одновременно пираты палили из пушек, и Мэйнард, боясь больших потерь, приказал команде лечь на палубу. Сам же поспешил на помощь к моряку у штурвала, который в водоворотах течения едва справлялся с управлением кораблем. Вдвоем они выровняли «Генри» и направили его на корабль Черной Бороды.
Но тот зорко следил за всеми маневрами своих противников, и как только «Генри» оказался рядом, Черная Борода поставил дымовую завесу – поджег бочки, наполненные серой. Ветер понес дым на корабль Мэйнарда. Люди стали задыхаться и кашлять, нависла угроза срыва абордажа, но Мэйнард, собрав все силы, продолжал сближаться с противником.
И вот порыв ветра рассеял дым, и Мэйнард увидел своего противника. Черная Борода, как всегда, стоял на носу корабля и держал в одной руке саблю, а в другой – кружку с ромом. Не успели люди Мэйнарда подняться с палубы, как Черная Борода, отшвырнув кружку, прыгнул на борт «Генри». За ним последовало человек пятнадцать пиратов. На палубе англичан разгорелась ожесточенная схватка.
Черная Борода и Мэйнард оказались лицом к лицу. Оба схватились за пистолеты и выстрелили друг в друга. Пират промахнулся, пуля Мэйнарда задела Тича, но тот, никак не отреагировав на ранение, замахнулся саблей. Защищаясь, Мэйнард подставил Под удар свою, но она сломалась, причем у англичанина оказался отрубленным один палец на правой руке.
Не давая Мэйнарду опомниться, Черная Борода вновь занес саблю, и командир «Генри» наверняка был бы убит, но его выручил один из матросов. Извернувшись, он нанес Тичу удар саблей в шею. Это заставило пирата замешкаться, чем и воспользовался Мэйнард, тотчас подобравший с палубы чей-то палаш. Поединок продолжился.
Не замечая раны Черная Борода достал из кобуры пистолет и навел его на Мэйнарда, но тут силы оставили пирата. Пистолет выпал из его руки, он нагнулся, чтобы поднять оружие, но рухнул мертвым на палубу. Увидев гибель своего главаря, остальные пираты сдались на милость победителей.
Пираты потеряли в этом бою четырнадцать человек, Мэйнард – десять убитыми и двадцать четыре ранеными.
Приведя в порядок себя и своих людей, Мэйнард приказал обыскать корабль Черной Бороды, а также его стоянку на берегу. В трюмах бригантины обнаружили большое количество сахара, какао, индиго и шелка, а в каюте Тича – документы, которые неопровержимо доказывали связь Черной Бороды с губернаторами Северной Каролины и^Бермудских островов, а также – с некоторыми торговыми конторами Нью-Йорка. Все это было впоследствии приобщено к судебному делу тех пиратов из команды Черной Бороды, которые попали в плен. Среди них находился, например, один негр, который во время боя прятался в пороховом погребе пиратской бригантины. Негр имел приказание от Черной Бороды взорвать корабль в случае поражения пиратов. Но у него не хватило духа сделать это.
А с Черной Бородой поступили гнусно. Уже мертвому ему отрубили голову и водрузили ее на бушприт «Генри». С этим трофеем корабль прибыл в столицу Северной Каролины, произведя большое впечатление на жителей города. Но дело этим не кончилось. Голову Тича насадили на кол и выставляли в других городах – для устрашения тех, кто пока еще находился в пиратских рядах, и тех, кто намеревался пополнить их.
Пиратов, попавших в плен, судили судом Адмиралтейства. Количество этих людей неизвестно, но документально подтверждено, что лишь двоим из них посчастливилось уйти от наказания. Остальные же были повешены «за пиратство, ибо не испытывали страха перед Богом и почтения, должного Его Величеству».
Голливудский фильм о Черной Бороде не имеет никакого отношения к действительным фактам из жизни знаменитого пирата. Зато в нем красочно обыгрываются многочисленные рассказы о кладах, зарытых якобы Черной Бородой. Эти клады ищут до сих пор.
Настоящее имя -Джон Роберте. Уэльский пират, промышлявший в Атлантике и Карибском море. Захватил более четырехсот кораблей.
Отличался экстравагантным поведением. Погиб в бою.
Пират, который не пил, не курил, любил театральные эффекты и слыл религиозным человеком. Он запретил играть на корабле в азартные игры, а главное – приводить на борт женщин. Звали его Бартоломью Роберте
Однажды он даже пытался уговорить священника с захваченного им судна присоединиться к пиратам. Роберте говорил, что присутствие служителя Бога пойдет последним во благо: улучшит их моральный дух и даст возможность спасти их заблудшие души от вечных мук. Священник отказался принять столь сомнительное предложение и предпочел, чтобы его высадили на берег.
К характеристике Бартоломью Робертса надо еще добавить несколько слов: он любил музыку и держал на корабле целый оркестр, и был страшным педантом – строжайше требовал соблюдения установленного распорядка, заставлял пиратов ложиться спать в восемь часов вечера. Нарушителей грозил повесить на рее.
Всего три года бесчинствовал этот английский пират, а славу оставил по себе немалую. Тому было несколько причин. Прежде всего то, что никому из его коллег по кровавому ремеслу не удавалось захватить такое количество кораблей – более четырехсот.
И еще любил Бартоломью пустить пыль в глаза. Склонный к полноте, смуглый, с приятными чертами лица Роберте, поражал своей любезностью и изысканными манерами. Товарищи прозвали его Черным Берти. Перед боем он облачался в роскошный камзол и штаны из дорогой камчатой ткани и надевал фетровую шляпу, на которой красовалось огромное красное перо. На груди пирата на массивной золотой цепи висел большой крест, украшенный алмазами. Со шпагой в руке и двумя пистолетами на боку он первым бросался в бой. Любитель театральных эффектов, Роберте, захватив какой-нибудь портовый городок, в парадной форме, торжественно, под звуки трубы и бой барабана с развевающимся пиратским флагом ступал на берег. Подобно полководцу, он ждал, когда местные власти вручат ему ключи от завоеванного города.
О жизни Робертса до того момента, как он стал пиратом, известно мало. Он родился в бедной семье в уэльском графстве Пемброк. В 1718 году Роберте стал помощником капитана барбадосского шлюпа, затем – третьим помощником капитана невольничьего судна «Принцесса». В 1719 году у берегов Гвинеи его корабль захватил англичанин Хоуэлл Дэвис, закупавший рабов для Королевской Африканской Компании. Роберте, взявший псевдоним Бартоломью, примкнул к Дэвису.
В конце июля пираты попали в засаду, устроенную португальским губернатором, и Дэвис был убит. Пиратам предстояло выбрать себе нового предводителя. Претендентов было несколько – все «заслуженные» пираты, имевшие значительный стаж в разбойном ремесле Их, как правило, называли «лордами». Некий «лорд» Дэннис произнес блестящую речь, которой мог бы позавидовать любой спикер в английском парламенте. Он призвал всех, хотя бы на несколько дней, воздержаться от употребления алкоголя^ пока не будет выбран новый капитан. Говорил о том, что капитан должен пользоваться непререкаемым авторитетом у товарищей, то есть быть смелым, уверенным и способным держать в узде команду, поскольку распущенность может привести к анархии. Помимо того, он должен быть сведущим в навигации. «Я полагаю, – сказал „лорд“ Дэннис в заключение, – что только один человек обладает столь необходимыми качествами – это Бартоломью Роберте, и я думаю, что он достоин всяческого уважения и нашей поддержки». Роберте был единодушно избран капитаном. Его только спросили: не папист ли он? На что новый предводитель ответил: он – протестант и выходец из Уэльса.
Став капитаном «Странника», Роберте первым делом отомстил за смерть Дэвиса. Он разрушил португальский форт, захватил голландское судно и сжег английский корабль, перевозивший рабов. Затем устремился к побережью Бразилии, где провел одну из самых блестящих операций, которая принесла ему громкую известность в пиратском мире. Роберте узнал, что в заливе Всех Святых находится флотилия из 42 торговых судов и двух 70-пушечных военных кораблей, готовых отправиться в Лиссабон с богатым грузом. Спрятав в трюме две трети команды, он под видом простого торговца вошел в залив. Ночью судно Робертса незаметно подкралось к ближайшему кораблю, и пираты молниеносно без единого выстрела овладели им. Под угрозой смерти португальский капитан указал на корабль с самым ценным грузом – адмиральский 40-пушечный галион «Святое семейство» с экипажем в 150 человек. Так же тихо пираты приблизились к своей жертве. Ничего не подозревавшие португальцы не успели опомниться, как оказались во власти врага. Перерубив якорные канаты и подняв все паруса, Роберте покинул залив на захваченном судне. Когда португальцы опомнились и начали погоню, тот был уже далеко. Приз, не считая стоимости трофейного судна и целой кучи алмазов, оценивался в сумму от 30 до 50 тысяч фунтов стерлингов. Добычей стал и предназначенный для португальского короля большой алмазный крест, с которым Роберте в дальнейшем не расставался.
Слух о невероятной удаче Робертса разнесся по всему Карибскому морю.
Доставив награбленное добро в Новую Англию, Роберте стал нападать на города и селения, расположенные на многочисленных островах Вест-Индии, независимо от того, кому они принадлежали: испанцам, французам, голландцам или даже англичанам. Колониальные власти объявили награду за голову дерзкого пирата и организовали погоню. Почувствовав опасность, Роберте направился на север к берегам, грабя попутно североамериканские портовые города и корабли, стоявшие на рейде. Обычно он тайно высаживал половину своего экипажа, которая под покровом ночи захватывала форт, воздвигнутый у входа в порт. Утром пираты наводили на суда пушки, и английским властям ничего не оставалось, как удовлетворять их требования. У берегов Канады он ограбил 21 корабль с грузом ценной пушнины.
Пополнив запасы пищи на Деседе и Св. Бартоломью в Карибском море, Роберте взял курс на Африку. Несмотря на скверную погоду, пираты доплыли до островов Зеленого Мыса, но не смогли обогнуть их из-за встречных пассатов. Когда они возвращались в Карибское море, на кораблях подошла к концу питьевая вода, и на каждого члена экипажа приходилось всего по глотку в день.
В сентябре 1720 года Роберте атаковал в Вест-Индии порт на острове Св. Киттса, захватил и разграбил один из кораблей, стоявших на якоре, и поджег два других. На следующий день его корабль «Удача» вновь вернулся к бухте, но был отброшен мощным артиллерийским огнем. Роберте отправил английскому губернатору издевательское послание: «Вам бы следовало прийти и выпить стаканчик вина со мной и моей командой, в таком случае я бы не тронул самый маленький из кораблей. Во второй раз только ветер, но не залпы ваших пушек, помешал нам высадиться на берег…»
Пополнив экипаж бедными рыбаками, промышлявшими на отмелях, Роберте вернулся в Карибское море. Ему вновь сопутствовала удача. Подобно «Летучему голландцу», он неожиданно появлялся в самых разных местах и именно там, где его меньше всего ожидали. Встреча с ним не обещала ничего хорошего. Так, в октябре 1720 года Роберте захватил и ограбил 16 французских, английских и голландских судов.
В январе 1721 года он взял на абордаж 32-пушечное голландское судно, перевозившее рабов, и ловко обманул население Мартиники. Под флагом Голландии он проплывал мимо портов и подавал сигналы французам, чтобы те посетили остров Св. Люции, где контрабандисты продавали рабов. В итоге пираты захватили и подожгли 14 вышедших в море французских кораблей, подвергнув пыткам их команды Они секли плетьми пленников и отрезали им уши. Других пираты подвешивали на рее и использовали в качестве мишеней для стрельбы.
Но однажды Робертса все же постигла неудача. Его помощник подговорил команду поделить добычу и скрыться. Заговорщикам удалось осуществить свой план, но кончилась их затея плачевно. Все они были схвачены и повешены как пираты. Роберте остался без корабля, зато сохранил жизнь. Впрочем, вскоре он почти без боя захватил два судна. Команда обоих перешла на его сторону, предпочитая плавать под пиратским флагом, а не прозябать на торговом корабле.
Губернатор острова Барбадос, обеспокоенный бесчинствами Робертса, послал против него два корабля, каждый с двадцатью пушками на борту и командой пятьдесят человек. Корабли встретились с пиратскими, обстреляли друг друга, и Роберте, увидев превосходство противника, решил уходить, но так как тот не отставал, он, чтобы убыстрить ход, приказал выбросить за борт все пушки, боеприпасы и тяжелый груз. Благодаря этому удалось уйти от погони.
В свою очередь и губернатор острова Мартиника направил против Робертса два военных судна, когда узнал, что корабли пиратов встали на ремонт близ его берега. Роберте с трудом ушел от возмездия. Тем яростнее стал мстить своим преследователям. С этих пор каждый житель Мартиники или Барбадоса, если, по несчастью, попадал к нему в плен, мог заранее распрощаться с жизнью. Символом мести Робертсу служил отныне флаг с изображением силуэта пирата, вооруженного саблей и опирающегося ногой на два черепа.
Роберте командовал двумя кораблями В устье реки Сенегала ему повстречались два французских военных корабля Французы приняли пиратские па-Русники за торговые суда и потребовали, чтобы они остановились Роберте повиновался А когда корабли французов подошли близко, поднял черный флаг и огрызнулся всеми своими пушками. Оба военных корабля сдались пирату без боя. После этого Роберте решил зло подшутить над губернатором Мартиники Он вновь пересек океан, под фальшивым флагом появился на рейде острова и подал сигнал, что у него, мол, на борту имеется контрабанда. В надежде поживиться на корабль пиратов явилось множество купцов. Как только они оказались на борту, Роберте приказал всех арестовать. Затем сжег их лодки, за исключением одной. На ней он отправил ограбленных купцов обратно с нижайшим поклоном губернатору.
«Удачу» заменили 18-пушечной бригантиной, которую переименовали в «Добрую удачу». Два корабля Робертса захватили французское военное судно, на борту которого находился губернатор Мартиники. Роберте повесил губернатора и присвоил его 50-пушечный корабль, назвав и его «Королевской удачей».
В апреле 1721 года Роберте отправился к берегам Африки, желая обменять награбленное добро на золото. К этому времени команда «Королевской удачи» состояла из 228 человек. На борту «Доброй удачи» находилось 140 матросов. Чтобы держать в повиновении эту большую и часто пьяную команду, Роберте становился все более деспотичным капитаном.
В июне Роберте достиг берегов Африки, захватил четыре трофея и оставил один из взятых кораблей, назвав его «Бродягой» (позднее – «Маленьким Бродягой»). После передышки на реке Сьерра Леоне морские разбойники направились к Либерии. Там они взяли на абордаж «Онслоу», принадлежавший Королевской Африканской Компании и имевший на борту ценный груз в 9000 фунтов стерлингов. Этот корабль стал четвертой по счету «Королевской удачей».
Роберте взял курс на юго-восток к Нигерии и Габону, а затем вернулся к Берегу Слоновой Кости, захватив по дороге по меньшей мере шесть кораблей. 11 января 1722 года Роберте добрался до Уайды (Уиды в современном Бенине) и взял на абордаж 11 кораблей, перевозивших рабов. Когда один португальский капитан отказался платить выкуп, пираты сожгли оба его корабля вместе с восьмьюдесятью рабами на борту. 32-пушечный французский военный корабль Роберте оставил при себе и назвал его «Большим бродягой».
Роберте решил вернуться в Бразилию, чтобы распустить там свою команду. Однако два британских военных корабля преследовали пиратов у африканских берегов. 5 февраля «Ласточка» нагнала эскадру Робертса у мыса Лопес в Габоне. Приняв военный корабль за португальское военное судно, «Большой бродяга» погнался за «Ласточкой» и после короткого боя вынужден был сдаться.
10 февраля «Ласточка» вернулась к мысу Лопес, где на этот раз обнаружила стоявшую на якоре «Королевскую удачу». На беду Робертса, накануне пиратам достался богатый трофей – судно с грузом спиртного. Удержать команду от возлияний Роберте не смог. А с пьяной командой Роберте едва ли мог победить противника. Напрасно он увещевал пиратов, убеждал, что у них только два выхода – победа или смерть. Но пьяные матросы не вняли призыву капитана.
Хладнокровно отдавая приказания, Роберте направил «Королевскую удачу» навстречу «Ласточке», чтобы использовать попутный ветер и оторваться от погони. Однако бортовой залп картечи сразил Робертса наповал. Пираты опустили гроб со своим капитаном, одетым в роскошные одежды, с золотым в бриллиантах крестом на груди, в морскую пучину. Команда «Королевской удачи» сдалась три часа спустя. Капитану последнего корабля Робертса удалось бежать, выкрав оставшуюся добычу с борта «Маленького бродяги». Пленников доставили в Гану, где они предстали перед судом. Из 162 захваченных в плен пиратов, 52 вскоре нашли смерть на виселице. Роберте у берегов Западной Африки начал свою карьеру, здесь он ее и закончил.
Одна из немногих женщин-пиратов, известных в истории Европы. Вместе со своим любовником Джеком Рэкхэмом совершала набеги на северное побережье Ямайки. В 1720 году была схвачена и признана судом виновной. Но приговор был отсрочен, так как она была беременной.
Даниель Дефо прославил Бонни в мелодраматическом фрагменте своей «Общей истории», в которой причудливо сплелись факты и вымысел.
Середина августа 1719 года. Пиратский корабль, догнав галион, пристроился в его кильватерной струе и оказался вне досягаемости огня его пушек. Через несколько минут бригантина взяла галион на абордаж.
Через минуту на палубе галиона кипела беспощадная схватка, в центре которой, размахивая короткой абордажной саблей, орудовала рыжеволосая женщина, одетая в ярко-красную ситцевую рубашку и широкие полотняные штаны.
«Их натиск был так стремителен, что мы не успели даже перезарядить мушкеты, – вспоминал один из участников боя. – Завязалась рукопашная схватка. Вскоре наши матросы во главе с первым помощником капитана были вынуждены отступить на корму. Тогда эта дьяволица схватила пушечное ядро, подожгла фитиль и оросила смертоносный снаряд в середину тесно стоявших людей. Оглушительный взрыв разорвал многих на куски. Те, кто остался жив, сдались. Всех нас согнали на нос. Их предводительница показала концом окровавленной сабли на молодого лейтенанта, храбро сражавшегося с пиратами, и, смеясь, сказала: „Никому из вас пощады не будет. Но тебе хочу предоставить выбор. Я возьму тебя на ночь в свою каюту. Если я останусь довольна, то отпущу тебя. Если нет, отрублю голову. Решай“. Я не знаю, чем кончилось Дело, потому что не стал ждать, пока пираты расправятся с нами, и прыгнул за борт. Два дня я провел в море, держась за деревянный обломок. А когда Уже приготовился отдать Богу душу, меня подобрало случайно оказавшееся там судно»
Рыжеволосой «дьяволицей», которая руководила абордажной схваткой, была Энн Бонни, 29-летняя уроженка Ирландии.
Известный немецкий историк пиратства вице-адмирал Хайнц Нойкирхен называет годом рождения Энн 1690-й, а местом рождения – небольшой город Корк в Ирландии. Ее отец был преуспевающим адвокатом и несчастливым человеком в браке. Он очень хотел иметь детей, но их не было И тогда адвокат завел любовную связь со своей служанкой, от которой и родилась дочь, названная Энн.
Это одна версия. По другой – Энн родилась не в 1690 году, а на десять лет позже, в марте 1700-го. И ее отец, адвокат Уильям Кормэк, вовсе не изменял жене. Просто его жена умерла, и он женился вторично на своей служанке. Как бы там ни было, в обеих версиях именно служанка считается матерью Энн.
Когда дочери исполнилось пять лет, Уильям Кормэк уехал в Америку и поселился в Южной Каролине, обзавелся там обширной плантацией. Центром ее был богатый особняк, построенный в староанглийском стиле. Там, в окружении слуг и служанок, и прошло детство Энн.
Ее ласково звали Энн-тигренок, поскольку девушка отличалась резким нравом и тяжелой рукой. По преданию, когда она была подростком, на улице родного города ее ущипнул мальчишка. Она ответила ему такой оплеухой, что незадачливый ухажер неделю провалялся в постели, Через несколько лет в приступе гнева Энн ударила кухонным ножом чем-то не угодившую ей служанку.
Энн грозил суд, и только влияние и авторитет отца спасли положение. Но какие-то меры по отношению к дочери надо было предпринимать, поскольку открылась и другая сторона натуры Энн – ее не знавший предела любовный темперамент. Уже в шестнадцать лет она стала чуть ли не ежедневно менять любовников. А ими, по капризу Энн, мог стать любой – и плантатор, и контрабандист, и завсегдатай портовой таверны.
В один из дней она представила отцу красивого, атлетически сложенного молодого человека по имени Джеймс Бонни. Обрадованный адвокат рассчитывал, что молодой человек окажется из хорошего общества, но выяснилось, что Джеймс – простой матрос. Это расстроило мистера Кормэка, но в совершеннейшее негодование его привело признание дочери о том, что она уже обвенчана с Джеймсом.
Яцек Маковский в своей «Истории морского пиратства» говорит, что после такого признания вконец оскорбленный адвокат отказался признать брак Энн и выставил чету Бонни из своего дома.
По всей вероятности, Энн давно тяготила атмосфера родного дома. Выход из этого положения Энн видела лишь в одном – в уходе из дома. Этого жаждала ее авантюрная природа, и она в конце концов решилась на разрыв с прежней жизнью.
Решив искать счастья на стороне, супруги Бонни отправились на остров Нью-Провиденс, расположенный в цепи Багамских островов. Выбор конечно же был не случаен. Нью-Провиденс с давних времен являлся прибежищем пиратов всех мастей, и Джеймс и Энн рассчитывали пополнить их ряды.
Правда, дело несколько усложняло одно обстоятельство: незадолго до прибытия Энн и Джеймса в Нассау (главный город Нью-Провиденса) была объявлена правительственная амнистия, по которой всем пиратам, добровольно отошедшим от своих дел, обещалось полное прощение и предоставлялась возможность заниматься полезной деятельностью. Многие «рыцари удачи» воспользовались случаем и осели в разных местах Карибского бассейна, в том числе и на Нью-Провиденсе, где все они находились под рукой известного пирата Вудса Роджерса.
Однако не всем пиратам пришлась по вкусу оседлая жизнь, в которой средства к существованию нужно было зарабатывать собственным трудом. Привыкшие к беззаконию, к большим и быстрым деньгам, эти люди дожидались момента, чтобы возвратиться к старому промыслу. Нужен был человек, который увлек бы их за собой. И такой человек нашелся. Им был некто Джон Рэк-хэм, прозванный Ситцевым Джеком из-за своего пристрастия к одежде из хлопчатобумажной ткани.
С ним-то и свела судьба Энн и Джеймса. Встреча оказалась роковой. Ситцевый Джек, едва увидев Энн, воспылал к ней любовными чувствами и поклялся во что бы то ни стало завладеть красавицей. И завладел. Как – тут тоже имеются свои версии. Одни источники утверждают, что Рэкхэм попросту купил Энн у Джеймса, другие – что Энн сама ушла к Ситцевому Джеку, поскольку к тому времени разочаровалась в муже как в мужчине. Добавляют и такую подробность: будто при последней ссоре, когда Энн решила дать Джеймсу отставку, она присовокупила к своим устным заявлениям аргумент покрепче – ударила мужа по голове увесистым чайником.
Итак, Ситцевый Джек добился того, чего хотел. По словам самой Энн, «он взял меня, потому что, не раздумывая, смело пошел на абордаж».
Во все времена женщины на пиратские корабли не допускались, а если иногда их обнаруживали, то расправа была короткой: и женщину, и любовника выбрасывали за борт. Рэкхэм прекрасно знал об этом и все же решил пойти на риск Он предложил Энн переодеться в мужскую одежду и выдавать себя за мужчину – только в таком случае они могли плавать на одном корабле. Энн без колебаний приняла предложение своего нового дружка.
Официальный муж – капитан Бонни, раздосадованный тем, что жена открыто наставляет ему рога уже со вторым мужчиной, обвинил ее в прелюбодеянии и потребовал от губернатора официального разбирательства. Власти постарались замять дело, предлагая Бонни развестись, но оскорбленный муж наотрез отказался от развода. Тогда любовники предпочли отправиться в море на промысел, тем самым окончательно поставив себя вне закона. В это время к пиратам присоединилась другая авантюристка Мэри Рид, тоже переодетая в мужское платье. Мэри узнала секрет Энн, когда та пыталась соблазнить ее, приняв за красивого юношу.
Активность нового супруга Энн быстро дала свои результаты. В короткий срок к нему примкнули два десятка бывших пиратов, согласившихся в свое время, как и Ситцевый Джек, на амнистию, но теперь недовольных порядками, которые установил в Нассау Вудс Роджерс. А вскоре решилось и дело с кораблем. Они похитили его на якорной стоянке неподалеку от Нассау. Шлюп принадлежал ловцу омаров.
И тут главную роль сыграла Энн. Переодетая в мужскую одежду, она под видом матроса, желающего устроиться на какой-нибудь корабль, несколько раз побывала на шлюпе и выяснила все, что необходимо было знать Ситцевому Джеку, – численность команды, время смены вахт, наиболее удобные подходы к якорной стоянке.
Обсудив полученные сведения, Ситцевый Джек погрузил в одну из ночей Десяток сообщников в шлюпку и поспешил к месту событий. Спящая команда была захвачена Энн и еще одним пиратом, другие же в это время спешно выбирали якоря и занимались постановкой парусов.
Как и положено, выход из гавани охранял форт, и когда шлюп проходил мимо, с одного из бастионов раздался окрик часовых, желавших знать, кто и зачем плавает ночью под самым их носом Ситцевый Джек не растерялся, ответив, что у них оборвался якорный канат и течение тащит их в море, но они надеются приткнуться к берегу и дождаться там утра.
На этом инцидент был исчерпан, и шлюп без помех вышел в море и устремился подальше от Нассау.
С общего согласия захваченный шлюп окрестили «Драконом», а театром своих действий решили сделать район Багамских и Антильских островов, где плавало много торговых судов, которые и должны были стать объектами нападений.
Первые же разбои показали, что, кроме Ситцевого Джека, на «Драконе» есть еще один человек, к которому прислушивается команда, – молодой матрос по имени Андреас. Никто не знал, в каких морях и под командой каких капитанов он проходил практику, но вскоре все признали его первенство в умении владеть любым пиратским оружием, в абсолютном бесстрашии и беспощадности в бою. Андреас первым спрыгивал на палубу вражеского корабля, и под его неистовым натиском отступали самые опытные воины.
Этим молодым головорезом была Энн. Обладая, видимо, врожденными талантами, она в кратчайший срок постигла все премудрости пиратской профессии, научилась метко стрелять и виртуозно обращаться с любым холодным оружием. Ей по плечу была даже тяжелая алебарда, драться которой умели лишь самые сильные бойцы. Впрочем, Энн и была таким бойцом – высокая, хорошо развитая физически.
Но ее тяжелый характер проявлялся не только при абордажах – она стала записным бретером, утверждая свое первенство постоянными дуэлями и кровавыми разборками, так что все на «Драконе» старались обходить стороной «матроса Андреаса».
Но не только на этом держался авторитет Энн среди пиратов. Неожиданно выяснилось, что у нее очень неплохо работает голова, и Ситцевый Джек стал внимательнейшим образом прислушиваться к советам Энн
Режим террора, установленный Ситцевым Джеком на торговых путях Карибского моря, не мог не вызвать активного противодействия со стороны испанских колониальных властей. Под угрозу разграбления попадали суда Золотого и Серебряного флотов, возившие драгоценные металлы из Вест-Индии в Севилью, а этого Испания допустить не могла. За «Драконом» началась охота. На всех торговых путях испанцы выставили патрульные корабли, блокировали входы и выходы морских баз и прибрежных городов. Рэкхэму пришлось пустить в дело всю свою изворотливость, чтобы уходить от погонь и засад. А тут еще выплыло пренеприятнейшее обстоятельство: выяснилось, что Энн беременна.
До поры до времени это скрывалось, но подошло время, когда команда могла уже заметить нечто неладное в облике «матроса Андреаса», что грозило обернуться громким скандалом. Требовалось разрубить узел, и Ситцевый Джек нашел выход из положения. Он привел «Дракона» в одну глухую бухту, где стоял дом его тайного поставщика продовольствия, и там высадил «матроса Андреаса» под предлогом его нездоровья.
Но, как ни маскировал Рэкхэм свои действия, видимо, кто-то из команды заподозрил, что тут что-то нечисто, и среди матросов пошли разговоры. Может быть, экипаж докопался бы до истины, но Энн, как уже сказано, ссадили на берег, и «Дракон» вновь ушел в море.
Ситцевый Джек плавал без Энн почти полгода. Потом она, родив ребенка, который остался в доме сообщника Рэкхэма, вернулась на корабль. Команда встретила ее сдержанно, особо горячие поклонники старинных пиратских законов требовали удаления Энн с «Дракона», но до открытого неповиновения Ситцевому Джеку дело не дошло. А вскоре произошел случай, после которого даже самые рьяные недоброжелатели Энн сменили гнев на милость и признали правомочность ее пребывания на борту.
Началось с того, что на «Драконе» кончились продукты и вода. Чтобы пополнить их, Рэкхэм зашел в одну из бухт, расположенную на побережье Кубы. Не успели пираты отдать якорь, как в бухту вошел еще один корабль -испанский. Его капитан уже давно подозревал Рэкхэма и его команду в пиратстве, а потому решил проверить, так ли это. «Испанец» был кораблем военным, прекрасно вооруженным и оснащенным, поэтому у Рэкхэма, попробуй он сопротивляться, никаких шансов на успех не было.
А тем временем испанский капитан поставил свой корабль посреди фарватера, перегородив тем самым выход из бухты. «Дракон» оказался в западне, но испанцы не спешили с его досмотром, решив отложить дело до утра. Но глаз с «Дракона» не спускали, следя за каждым шагом пиратов
Ожидалось, что последние, поняв, в каком положении оказались, предпримут решительные действия и тем самым окончательно разоблачат себя, но проходил час за часом, а испанские наблюдатели не замечали на борту «Дракона» никаких признаков беспокойства. Никто не суетился там, не пытался спустить шлюпку, чтобы добраться до берега.
Да, на палубе «Дракона» действительно царило полное спокойствие, но испанцы и не подозревали, что оно было показным, что в это же самое время на нижней палубе пиратского корабля происходили жаркие дебаты по выработке плана спасения из ловушки, в которую угодил «Дракон». Его положение всем представлялось безнадежным, а это развязало языки, и в адрес Рэкхэма и Энн посыпались упреки и угрозы. И никто не мог сказать, чем бы все кончилось, если бы Энн не попросила слова и не предложила план по спасению.
Он был до предела дерзок и сводился к следующему. Энн обратила внимание пиратов на то, что в бухте, кроме «Дракона» и «испанца», стоит английское судно. «Если его захватить, – сказала Энн, – то мы обманем испанцев и спокойно уйдем из бухты. Тех, кто согласится на такой риск, я возглавлю лично», – добавила пиратка.
Долго уговаривать не пришлось. Люди, собравшиеся на «Драконе», были далеко не трусливого десятка, а потому план Энн был принят. Дождавшись ночи, группа захвата во главе с Энн и Рэкхэмом спустила шлюпки и бесшумно погребла к английскому судну. Там никакого нападения не ожидали и выставили лишь двух вахтенных, которых пираты так же бесшумно прикончили, после чего спустились внутрь судна, где спал остальной экипаж Его взяли под охрану, приказав под угрозой расправы не поднимать никакой тревоги. Затем часть пиратов вернулась на «Дракон» и, погрузив в шлюпки ценности, оружие, боеприпасы и остававшихся на борту товарищей, доставила груз и людей на английское судно. Оставалось дождаться утра, что пираты и сделали. А утром «англичанин» снялся с якоря и, подгоняемый свежим бризом, пошел к выходу из бухты. Караулившие пиратов испанцы никакой подмены не заметили, и Рэкхэм, выйдя в море, через некоторое время высадил пленных англичан на глухом берегу.
Восхищение Энн было столь велико, что экипаж «Дракона» постановил: отныне она может быть тем, кто она есть в действительности, то есть женщиной, а также – законной женой Ситцевого Джека.
Дальнейшие события развернулись самым неожиданным образом. У берегов Северной Америки Рэкхэм захватил английское судно, приписанное к Нассау и являвшееся капером Вудса Роджерса, фактического губернатора Багамских островов, откуда начался «боевой путь» Энн Бонни. От команды капера пираты узнали, что объявлена очередная амнистия, и часть из них во главе с Рэкхэмом и Энн решили принять ее и возвратиться в Нассау. Поскольку большая часть команды «Дракона» не пожелала вернуться к мирным занятиям, Энн и Ситцевый Джек перешли на капер, но перед самым отплытием на Багамы его команда решила стать пиратами и выбрала своим предводителем Рэкхэма. Противоречить было бесполезно. Поскольку из двух кораблей лучшим был «Дракон», все отказавшиеся от амнистии перешли на него, а несогласные отплыли на капере в Нассау. Так произошел очередной крутой поворот в жизни Энн и состоялась встреча с человеком, который был как бы ее зеркальным отражением. Мы говорим о другой женщине, чья судьба так схожа с судьбой Энн, – мы говорим о Мэри Рид.
Среди тех, кто перешел с капера на «Дракон», внимание Энн сразу привлек молодой матрос по имени Мак. Он был хорошо Сложен, красив, а наша героиня, как известно, питала слабость к мужчинам такого сорта. Вдобавок оказалось, что Мак хорошо ведет себя в деле и отлично владеет оружием, и это вызвало очередной прилив симпатий к нему со стороны Энн. Она всегда была склонна к решительным поступкам, а новая страсть буквально ослепила ее, и она готова была пойти ради Мака на разрыв с Рэкхэмом.
Но Ситцевый Джек и сам заметил взгляды, которые Энн бросала на молодого матроса, и однажды, подкараулив жену, когда она пылко признавалась Маку в своей любви, он вытащил нож, готовый покончить и с Энн, и с соперником. Однако ему не удалось выполнить задуманное, ибо Мак, опережая Рэкхэма, вдруг кинулся к нему с объяснениями, из которых изумленные муж и жена уяснили только одно: Мак – никакой не Мак, а Мэри Рид, женщина!
Осенью 1720 года корабль Джека был атакован превосходящими силами губернатора Ямайки. Люди Ситцевого Джека почти не оказали сопротивления, лишь два смельчака не сложили оружие: прежде чем их удалось захватить, троих противников они убили и еще с полдюжины ранили.
Пленных заковали в кандалы и доставили на Ямайку. Суд над капитаном Джеком и его людьми состоялся 19 ноября, все были приговорены к повешению. И тут выяснилось, что двое самых отъявленных головорезов – женщины. Однако окончательный вердикт в отношении пираток был все тот же – казнить через повешение. Когда судья спросил, есть ли какие-либо причины, из-за которых их нельзя приговорить к повешению, как предполагалось, Мэри и Энн ответили: «Мой господин, за нас просят наши чрева» – традиционная форма прошения беременных женщин о помиловании. Приглашенные врачи подтвердили, что обе женщины беременны, поэтому исполнение приговора отсрочили до родов. Бонни и Рид заключили в тюрьму.
Джек добился возможности увидеть перед смертью возлюбленную. Но сочувствия в ней не нашел. «Если бы ты сражался, как мужчина, тебя бы не повесили, как собаку!» – бросила ему в лицо Энн. Дальнейшая судьба отчаянной корсарки покрыта мраком: то ли ее казнили, то ли ей удалось откупиться и вернуть себе свободу.
Известно, что Мэри умерла весной 1721 года от послеродовой горячки.
Алхимик и авантюрист XVIII века. Происхождение, год рождения неизвестны, как и источники его богатства. Предположительно сын знаменитого венгерского князя Ракоци. Появился на сцене общественной жизни в 1740-х годах сначала в Италии, затем в Голландии и Англии. Повсюду выдавал себя за великого мага, обладателя тайного философского камня и эликсира бессмертия.
Свободно владел несколькими европейскими языками. Во Франции пользовался расположением Людовика XV и его фаворитки маркизы Помпадур, был дружен со сподвижниками Екатерины II братьями Орловыми. Умер в Касселе, где провел последние годы жизни.
Сначала он представлялся как маркиз де Монферра, а в Венеции уже был графом Белламаре, в Пизе – кавалером Шенингом, в Милане – кавалером Уэльфоном (англичанином), в Генуе и Ливорно – графом Солтыковым, в Швабах и Тройсдорфе – графом Цароки, в Дрездене – графом Ракоци и, наконец, в Париже, Лондоне, Гааге, Санкт-Петербурге – графом Сен-Жер-меном…
Этого человека не без оснований считают самой загадочной фигурой XVIII столетия. Многое в его биографии окутано непроницаемым покровом таинственности. Приподнять эту завесу полностью вряд ли когда-нибудь удастся, потому что безвозвратно утрачены документы, с помощью которых можно было бы попытаться установить истину.
Дело в том, что сразу же после смерти Сен-Жермена покровительствовавший ему ландграф Карл Гессенский, выполняя, очевидно, его последнюю волю, сжег записи и бумаги покойного. Спустя десятилетия личностью Сен-Жермена серьезно заинтересовался Наполеон III, который распорядился собрать все имеющие к нему хоть малейшее отношение материалы. Подготовленное для императора объемистое досье тоже сгорело во время пожара здания, где оно находилось.
О происхождении Сен-Жермена известно мало. Он не скрывал, что его имя – заимствованное, однако о себе не рассказывал, только намекал, что существует чуть ли не с сотворения мира. По его словам, он родился в стране с блаженнейшим приморским климатом; вспоминал великолепные дворцы, террасы, по которым бегал в детстве. Иногда говорил, что был сыном и наследником мавританского короля, царствовавшего в Испании, в Гренаде, еще во времена арабского владычества. Но в то же время Сен-Жермен намекал на свое знакомство с Моисеем и Авраамом, следовательно, он несколько раз в жизни перерождался. В такое перерождение многие в XVIII столетии верили…
Несколько штрихов к его портрету. Один из современников мистика писал: «Выглядел он лет на пятьдесят, телосложения был умеренного, выражение его лица говорило о глубоком интеллекте, одевался он очень просто, но со вкусом; единственной уступкой роскоши являлось наличие ослепительнейших бриллиантов на его табакерке, часах и туфельных пряжках. Таинственное очарование, исходившее от него, объяснялось, главным образом, его поистине царственным великодушием и снисходительностью».
Другой писатель, знавший его по Ансбаху, говорил: «Обедал он всегда в одиночестве и чрезвычайно просто; его запросы были ограничены; весь Ансбах не смог бы уговорить его пообедать даже за королевским столом».
По общему мнению, он гармонично сочетал в себе изящество и изысканные манеры. Он превосходно играл на нескольких музыкальных инструментах, а иногда приводил буквально в смятение общество своими редчайшими способностями, представлявшимися сверхъестественными и таинственными. Однажды, например, ему продиктовали двадцать стихотворных строк, а он записал их двумя руками одновременно на двух отдельных листах бумаги – и никто из присутствовавших не мог отличить один от другого.
Своей образованностью Сен-Жермен поражал даже ученых. Алхимию он действительно знал, то есть изучил массу темных фолиантов, в которых старые средневековые кудесники записывали свои опыты и исследования; вероятно, многие опыты он проверил на практике.
Госпожа Жанлис писала: «Он был неплохо осведомлен в физике, а химиком был совершенно превосходным. Мой отец, признанный специалист в этих областях науки, весьма высоко отзывался о его талантах.. Ему ведома поистине удивительная тайна цвета, и благодаря этой известной только ему тайне его картины выделяются среди прочих непостижимым блеском и сиянием красок… Сен-Жермен, впрочем, отнюдь не горел желанием поделиться с кем-нибудь своим секретом».
Сен-Жермен действительно принадлежал к знатному роду. По-видимому, у него имелись основания скрывать свое происхождение. Догадок было много. Сен-Жермена принимали за португальского маркиза Ветмара, за испанского иезуита Аймара, за эльзасского еврея Симона Вольфа, за сына савойского сборщика податей, носившего имя Ротондо. Герцог Шуазель, первый министр при Людовике XV, не сомневался, что Сен-Жермен – португальский еврей Этому немало способствовал и сам граф, без акцента говоривший чуть ли не на всех европейских языках и обожавший разъезжать по свету под различными псевдонимами (их известно не менее дюжины), которые звучали то на французский, то на испанский, то на немецкий лад. В Генуе и Ливорно, в частности, он выдавал себя в 1770 году за русского генерала Солтыкова
Долгое время полагали, что он был внебрачным ребенком испанской королевы Марии, вдовы Карла II. Приобрела популярность трогательная история о том, как надменная королева полюбила простого человека, не дворянина, и родила от него сына (у некоторых не столь сентиментальных рассказчиков этот «простолюдин» превращался, правда, в богатого мадридского банкира). Например, барон Стош упоминал в своих записках о некоем маркизе Монферра. Этот маркиз был незаконным сыном вдовы испанского короля Карла II и одного мадридского банкира; Стош утверждал, что встречал его в Байонне во времена регентства, с 1715 по 1723 год. Романтическая легенда об истории любви мнимых родителей Сен-Жермена нашла отражение в пьесе Виктора Гюго «Рюи Блаз».
Наиболее правдоподобной представляется все же версия, согласно которой Сен-Жермен был старшим сыном знаменитого князя Ференца Ракоци, возглавившего национальное венгерское восстание против австрийской ветви династии Габсбургов. Помимо внешнего сходства с Ференцем Ракоци, а также признаний друзьям и недвусмысленных намеков Сен-Жермена, зафиксированных в воспоминаниях его современников, имеются следующие подтверждения этой версии.
28 мая 1696 года у Ференца Ракоци родился сын, которого назвали Леопольд Георг (Липот Дердь). Через четыре года объявили, что ребенок умер, но есть веские основания полагать, что это было сделано лишь для того, чтобы укрыть его в надежном месте. Ференца Ракоци самого чуть не отравили в детстве, и он решил оградить своего первенца от возможных покушений со стороны подосланных Габсбургами убийц. Как показали дальнейшие события, эта мера предосторожности оказалась своевременной и далеко не лишней, ибо уже в 1701 году князь Ракоци и его жена были арестованы.
После Леопольда Георга у Ференца Ракоци появилось трое детей – дочь и два сына. Но в своем завещании он упомянул еще одного сына, заботы о котором были возложены, по его словам, на герцогов Бурбонского и де Мейн, графов Шарлеруа и Тулузского С этими четырьмя французскими аристократами Сен-Жермен, как установлено, был особенно близок. Заслуживает внимания также и то, что в числе псевдонимов, которыми пользовался Сен-Жермен, имеется и титул графа Цароки, что составляет анаграмму фамилии Ракоци.
Что касается других его псевдонимов, то, по-видимому, он выдавал себя за тех людей, с кем сводила его жизнь, либо просто заимствовал их имена как известные публике. Например, один из Солтыковых долго жил за границей и был известен как один из предводителей масонской ложи. Настоящий граф Сен-Жермен тоже существовал и был в свое время известной личностью – сначала иезуитом, затем служил офицером во Франции, Германии и Австрии, потом был в Дании при Струензэ военным министром и, наконец, во Франции при Людовике XVI – также военным министром; умер он в 1778 году. С авантюристом он не имел ничего общего.
С 1737 по 1742 год мистик пробыл в Персии при дворе Надир-шаха, прославившегося захватнической политикой. Вероятно, там он многое узнал о бриллиантах и других драгоценных камнях, ибо, по его собственным словам, именно в Персии он начал постигать тайны Природы.
Затем мистик появился в Англии во времена Якобинской революции. 9 декабря 1745 года Горацио Уолпол писал сэру Горацио Манну, британскому посланнику во Флоренции: «На другой день был арестован очень странный человек, который назвался графом Сен-Жерменом. Вот уже два года он находится в Англии, однако неизвестно, кто он и откуда, но по собственному его уверению, имя, которым он пользуется, не является настоящим. Он поет и чудесно играет на скрипке, чудаковат и не слишком благоразумен».
Второе сообщение о его пребывании в Англии можно найти в номере «Еженедельного журнала, или Британского журналиста» за 17 мая 1760 года: «От корреспондента „Брюссельской газеты“ нами получена информация о том, что недавно прибывший из Голландии человек, представляющийся графом Сен-Жерменом, родился в Италии в 1712 году. Он также бегло говорит по-немецки и по-французски, как и по-итальянски, впрочем, и по-английски он выражается довольно сносно. Познания его во всякого рода искусствах и науках весьма поверхностны, однако он знает толк в химии, виртуоз в музыке и в высшей степени приятный собеседник. В Англии в 1746 году (согласно Уолпо-лу – в 1745-м) он чуть не оказался на краю гибели. Некто, приревновавший его к даме, незаметно опустил в карман графа фальшивое письмо, будто бы от претендента на британскую корону, в котором выражалась благодарность за некие услуги и пожелания в продолжении сотрудничества, и не замедлил указать на него представителям власти. Невиновность его, однако, была полностью доказана на допросах. Он был освобожден из-под стражи и тут же приглашен на обед к лорду X. Знающие его, видимо, огорчатся, – говорил Мобер, – услышав о том, что он умудрился навлечь на себя немилость нашего христианнейшего Короля».
Затем Сен-Жермен отправился в Вену. По одному из свидетельств «он роскошно жил в Вене с 1745 по 1746 год, был вхож в любое общество, а премьер-министр императора (Франца I), принц Фердинанд Лобковиц, был его лучшим другом. Он же познакомил его с французским маршалом Бель-Илем, посланным королем Людовиком XV с особой миссией к Венскому двору. Бель-Иль, состоятельный внук Фуке, был столь очарован блистательным и остроумным Сен-Жерменом, что не замедлил пригласить посетить его Париж».
В 1755 году он во второй раз путешествовал по Индии. «Моим познаниям в искусстве, – писал Сен-Жермен графу Ламбергскому, – я во многом обязан именно своему второму путешествию в Индию, которое я предпринял в 1755 году в сопровождении генерала Клайва, бывшего под командованием вице-адмирала Уатсона. Во время моего первого путешествия я мог только подозревать о существовании столь чудесной тайны. Все экспериментальные попытки, предпринятые мной в Вене, Париже и Лондоне, не принесли положительно результата. Кропотливая работа была прервана как раз в то время, о котором я уже упоминал».
Следующая дата – 1757 год – открывает собой наиболее известный период жизни мистика. Великосветскому обществу Парижа Сен-Жермена представил военный министр, маршал и граф Бель-Иль.
Тайна рождения Сен-Жермена была, вероятно, известна Людовику XV, иначе трудно объяснить, почему он распорядился воздавать ему почести, как принцу крови. Абсолютное расположение короля Франции Сен-Жермен приобрел после того, как уничтожил трещину в принадлежавшем Людовику бриллианте, во много раз увеличив тем самым его ценность. Скептики полагали, что граф попросту купил за свой счет похожий камень без дефекта и преподнес его королю. Однако современники постоянно упоминали о его умении с помощью неведомой чудодейственной силы «исправлять всевозможные изъяны и дефекты драгоценных камней». Однажды на балу в Версальском дворце он появился в туфлях с бриллиантовыми пряжками такой стоимости, что от них не могла оторвать глаз маркиза де Помпадур.
В итоге молва начала приписывать Сен-Жермену умение изготавливать драгоценные камни, и это считалось основным источником его богатства. Сам же он уверял, что может только «лечить» камни – выводить с них пятна и трещины и что этому сложному искусству его научили в Индии. В 1758 году Людовик XV предоставил Сен-Жермену для устройства лаборатории обширное помещение в Шатоде Шамбор, одном из красивейших замков на берегу Луары. Король нередко навещал там графа, демонстрировавшего ему свои алхимические опыты. Вокруг мистика образовалась группа последователей, в которую входили барон де Гляйхен, маркиза д'Юрфе, принцесса Ангальт-Цербская, мать российской императрицы Екатерины II.
Вот как описывал одну из своих встреч с Сен-Жерменом в это время его ревнивый соперник Казакова: Маркиза сказала, что пригласила на обед Сен-Жермена, – она знала, что чернокнижник этот забавляет меня. Он пришел, сел за стол – как всегда, не есть, а разглагольствовать. Без зазрения совести рассказывал он самые невероятные вещи, и надобно было принимать все за чистую монету, ибо он уверял, что сам был тому свидетелем или играл главную роль; но когда он вспоминал, как обедал с членами Тридентского собора, я не мог не хмыкнуть.
Госпожа д'Юрфе носила на шее большой магнит, оправленный в железо. Она уверяла, что рано или поздно он притянет молнию и она вознесется к солнцу.
«Несомненно, – отвечал плут, – но я один в мире могу тысячекратно усилить притяжение магнита в сравнении с тем, что могут заурядные физики».
Я холодно возразил, что готов поставить 20 тысяч экю, что он даже не удвоит силы магнита, что на шее у хозяйки. Маркиза не дозволила ему принять пари, а потом наедине сказала мне, что я бы проиграл, поскольку Сен-Жермен – чародей. Я спорить не стал.
Несколько дней спустя мнимый этот чародей поехал в королевский замок Шамбор, где король предоставил ему жилье и сто тысяч франков, дабы он мог без помех работать над красителями, что должны были обогатить все суконные фабрики Франции. Он покорил государя, оборудовав в Трианоне лабораторию, изрядно его забавлявшую, – король, к несчастью, скучал везде, кроме как на охоте. Алхимика представила ему маркиза де Помпадур, дабы приохотить к химии; после того как Сен-Жермен подарил ей молодильную воду, она во всем ему доверялась. Принимая, согласно предписанию, чудодейственную воду, нельзя было вернуть молодость – сей правдолюбец соглашался, что это невозможно, – но единственно уберечься от старости, сохранить себя на века «т 81а(ш яио». Маркиза уверяла монарха, будто и вправду чувствует, что не стареет.
Король показывал герцогу де Пону алмаз чистейшей воды весом в двенадцать каратов, который носил на пальце, – он верил, что собственноручно изготовил его, посвященный в таинства обманщиком. Он уверял, что расплавил двадцать четыре карата мелких брильянтов, которые соединились в один, но после огранки алмаз уменьшился вдвое. Уверовав в учение алхимика, он отвел ему в Шамборе те самые покои, что всю жизнь отводил славному маршалу Саксонскому. Историю эту я сам слышал из уст герцога, когда имел честь отужинать с ним и шведским графом Левенхупом в Меце, в трактире «Король Дагобер».
Если Сен-Жермен и не умел изготавливать золото и драгоценные камни, то несомненно владел секретом приготовления изумительно стойких красителей для тканей. Кроме того, он изобрел особые люминесцирующие краски для живописи, которыми писал свои картины. Об эффекте, производимом этими красками, с восторгом отзывались выдающиеся художники.
…Все усилия политики Шуазеля в это время были направлены на заключение союза Франции с Австрией. Но ему противостоял хитроумный маршал граф Бель-Иль, ненавидевший Австрию. Людовик XV и маркиза Помпадур тоже подумывали о мире. Сен-Жермен живо предложил свои услуги, сказав, что принц Людвиг Брауншвейгский – его друг, и они обо всем договорятся. Король Людовик XV и Шуазель отправили Сен-Жермена к принцу в Гаагу, где уже находился другой французский посланник – граф Д'Афри. Однако ему почему-то ничего не сообщили о миссии Сен-Жермена. Обиженный Д'Афри написал Шуазелю, что с ним очень бесцеремонно поступают, предоставляя вести переговоры о мире помимо него какому-то проходимцу.
Ответ пришел неожиданный. Шуазель предписывал посланнику потребовать от голландского правительства выдачи Сен-Жермена, после чего арестовать его и препроводить прямо в Бастилию. Казакова в своих мемуарах утверждал, что Сен-Жермен пытался продать в Гааге гигантский бриллиант, принадлежащий будто бы королю Людовику, причем по его личному поручению. Между тем такого поручения король ему не давал, да и бриллиант, как выяснилось позже, был поддельным. Вероятно, в Париже об этом узнали и потребовали выдачи Сен-Жермена. Авантюрист успел скрыться. Это случилось в 1760 году.
Сен-Жермен объявился в Англии, где был в безопасности, так как эта страна в то время враждовала с Францией. Затем он побывал в России, где, по-видимому, принимал участие в событиях при воцарении Екатерины II, то есть в государственном перевороте. Алексей Орлов признавал, что «этот человек играл большую роль» в упомянутых событиях. Впрочем, прямых доказательств этому нет.
С братьями Орловыми, Алексеем и Григорием, графа Сен-Жермена связывали дружеские отношения. В 1772 году авантюрист гостил в Гройсдорфе у маркграфа Бранденбург-Ансбахского. Сохранились воспоминания одного из участников встречи Сен-Жермена (Цароки) и Алексея Орлова.
«Однажды Цароки показал маркграфу недавно доставленное курьером приглашение от графа Алексея Орлова, который возвращался из Италии. Письмо содержало сообщение о кратковременном пребывании Орлова в Нюренберге и просьбу к графу Цароки о встрече… Маркграф немедля отправился с графом Цароки в указанный город, где их уже ожидал граф Орлов По прибытии этих двух особ им навстречу вышел с широко распростертыми руками сам Орлов, поприветствовал и крепко обнял графа Цароки, который впервые появился в форме русского генерала. Причем Орлов несколько раз назвал его „Дорогой отец“ и „Дорогой друг“.
Граф Алексей со всевозможной учтивостью принял маркграфа Бранденбург-Ансбахского и не однажды поблагодарил его за покровительство, оказываемое его достойнейшему другу; в полдень был подан обед С милой непринужденностью завязалась в величайшей степени интересная беседа. Довольно много говорилось о недавней Архипелагской кампании (походе русского флота в район Греческого архипелага во время русско-турецкой войны), однако еще больше о различных полезных усовершенствованиях и открытиях. Орлов показал маркграфу кусок какого-то трудновоспламеняющегося дерева, которое при нагревании мгновенно – без огня и дыма – превратилось в груду светлого пепла губчатой структуры. После обеда граф Орлов зазвал графа Цароки в соседнюю комнату, где оба и провели достаточно долгое время в конфиденциальной беседе. Автор этих строк стоял у окна, из которого был виден экипаж графа Орлова, и заметил, как из дома вышел один из его слуг, открыл дверцу кареты, извлек из-под сиденья объемистый кожаный мешок красного цвета и отнес его наверх, в одну из комнат, снимаемых его господином.
По возвращении в Ансбах граф Цароки впервые предоставил маркграфу документ, скрепленной имперской печатью, который удостоверял, что он русский генерал. Впоследствии он признался маркграфу, что он вынужден пользоваться именем Цароки, а настоящим именем следует считать Ракоци и что он является единственным представителем этого рода и прямым потомком принца-изгнанника, некогда управлявшего Зибенбюргеном времен императора Леопольда».
Из России Сен-Жермен направился в Германию, затем в Италию. Он познакомился с ландграфом Карлом Гессенским. Принц слыл знатоком и страстным любителем алхимии и вообще тайных наук, а Сен-Жермен имел репутацию непревзойденного мастера по этой части. Граф долгое время пользовался услугами Сен-Жермена. Великий авантюрист жил при нем до самой своей смерти в 1784 году.
Сен-Жермен никогда не испытывал нужды в деньгах. Современников это мало удивляло, поскольку считалось, что таинственный граф умеет делать золото и драгоценные камни. На самом же деле основным источником его доходов была казна благоволившего к нему короля Людовика XV, который поселил его в своем замке Шамборе и дал ему возможность заниматься алхимическими работами, требовавшими тогда больших средств. Несомненно, что с этой стороны Сен-Жермен хорошо поживился.
Другим источником богатства были его дипломатические подвиги. Предполагают, что граф был искуснейшим шпионом и что его услугами пользовались все политики Европы – Шуазель, Каупиц, Питт. Ловкий, вкрадчивый, обходительный, чрезвычайно красноречивый, владевший всеми европейскими языками, посвященный во всю подноготную тогдашней политики, он, конечно, лучше чем кто-нибудь другой подходил для роли международного тайного политического агента.
Впрочем, назвать Сен-Жермена шпионом, как это сделал Казакова, будет, конечно, преувеличением: но ему не раз поручались французским двором Щекотливые дипломатические миссии. Многое в поведении Сен-Жермена становится ясным, если согласиться с мнением, что он был членом так называемого «Братства золотых розенкрейцеров» и достиг высших масонских степеней посвящения.
С деятельностью тайных обществ был связан, видимо, и его приезд в Петербург, состоявшийся в 1762 году. Именно поэтому любимец императрицы Григорий Орлов обращался к графу не иначе как «Саго райге». Принадлежностью к масонству легко объясняется тогда и поразительная информированность о политической обстановке в Европе, которую Сен-Жермен часто облекал в форму неизменно сбывавшихся «пророчеств».
Граф был среднего роста, отлично сложен, подвижен, обаятелен, с очень выразительным лицом. Всегда подчеркнуто просто, но изысканно одевался, обладал внушительными манерами и прослыл превосходным рассказчиком. Судя по дошедшим до нас отзывам современников, он обладал редким даром очаровывать слушателей. Стоило ему появиться в обществе, как его тут же окружала снедаемая любопытством и преисполненная почтения толпа. Он умел, как никто другой, возбуждать у людей интерес к собственной персоне.
У него была феноменальная память и неудержимая фантазия. Нередко он развлекался тем, что сообщал своим слушателям такие точные детали о людях и событиях прошлого, какие мог знать, казалось, только очевидец, чем приводил всех в замешательство. Один из плеяды французских энциклопедистов, Ф.М. Гримм, писал об этом его обыкновении: «Граф Сен-Жермен считается человеком весьма разумным. Химию и историю он знает, как эрудит. Ему свойственно припоминать важнейшие события древних инков и преподносить их с блеском, живостью и чисто аристократическим мастерством как анекдоты современности».
Сен-Жермен очень любил умышленно «проговариваться», наслаждаясь в душе производимым впечатлением. Он мог, например, если речь заходила о короле Франциске I, умершем за двести с лишним лет до этого, как бы невзначай обронить: Я помню, однажды Франсуа сказал мне: «Что за пленительная болезнь у жемчужницы! Я не имел бы ничего против, если бы и наши дамы были подвержены столь драгоценному недугу». Или с невозмутимым видом поделиться своими воспоминаниями о Христе: «Мы были друзьями. Это был лучший человек, какого я знал на земле, но большой романтик и идеалист. Я всегда предсказывал ему, что он плохо кончит».
О любом из двенадцати апостолов Сен-Жермен мог рассказать такие интимные подробности, что у собеседника перехватывало дыхание. Соответствующим образом граф вышколил и своих слуг. Когда в Дрездене как-то спросили его кучера, правда ли, что графу четыреста лет, тот ответил: «Не могу вам сказать в точности, но во всяком случае за те сто тридцать лет, что я на службе у моего господина, он ничуть не изменился». Так возникла легенда о бессмертии и могуществе Сен-Жермена. Сам он, смеясь, говорил барону Глейхену: «Эти глупые парижане воображают, что мне пятьсот лет. И я даже укрепляю их в этой мысли, так как вижу, что им это безумно нравится. Но если говорить серьезно, то я на самом деле намного старше, чем выгляжу».
Эти «случайные» оговорки вкупе с массой мельчайших подробностей события, подробностей всегда достоверных (он никогда не выдумывал главных подробностей, а действительно знал их), оставляли у легковерного слушателя впечатление, что рассказчик являлся очевидцем события.
Сен-Жермен хотел выставить себя старожилом земного шара, свидетелем-очевидцем и участником всех исторических событий чуть не от сотворения мира. У него был острый проницательный взгляд. Для того чтобы познавать людей, – сказал он как-то Людовику XV, – не надо быть ни исповедником, ни
министром, ни полицейским приставом. Он никогда ни перед кем не робел и не смущался. Он свободно и легко заводил беседу с министром, епископом, королем, со светской львицей и говорил с каждым из них, как свой человек, который только и делал всю жизнь, что общался с графинями да королями. Нередко в его отношении к собеседникам слышалась нота явного превосходства; он словно хотел показать, что снисходит до человека, беседуя с ним. Вольтер был один из тех немногих, которые не поддались его обаянию. Старый философ едко подтрунивал над шарлатаном; он называл его вместо граф Сен-Жермен – сказка для смеха и утверждал, будто тот ему рассказывал о том, как он ужинал с отцами вселенского собора.
Стихи его, как и трактаты по «герметическим наукам», носят мистический характер. Увлечением всей жизни Сен-Жермена была музыка. Им создан целый ряд музыкальных сочинений – сонаты, арии, произведения для скрипки. Некоторые исследователи высказывают даже смелое предположение, что не кто иной, как граф Сен-Жермен, выступал под маской завоевавшего широкую известность итальянского скрипача-виртуоза и композитора Джованнини и что именно он является автором песни «Подаришь ли мне свое сердце?», которая долгие годы приписывалась И.С. Баху.
Со знаменитым авантюристом встречался в Париже в 1778 году Д.И. Фонвизин: «Что ж надлежит до другого чудотворца, Сен-Жермена, я расстался с ним дружески, и на предложение его, коим сулил он мне золотые горы, ответствовал благодарностью, сказав ему, что если он имеет столь подходящие для России проекты, то может отнестись с ними к находящемуся в Дрездене нашему поверенному в делах. Лекарство его жена принимала, но без всякого успеха».
И все-таки Сен-Жермен был весьма сведущ в медицине. Немалые знания в этой области он приобрел во время путешествий по Востоку. Вместо мифического «жизненного эликсира» он применял вполне реальный отвар целебных трав, известный под названием «чай Сен-Жермена». Шутливо предостерегая от злоупотребления напитком, он уверял, что одна его престарелая пациентка, вместо того, чтобы приобрести свежесть и красоту молодости, вернулась в эмбриональное состояние.
Рецепт этого бальзама, к сожалению, не известен. Но он обладал, несомненно, какими-то живительными свойствами, если с его помощью Сен-Жермен дожил до преклонного возраста. Перед смертью он заявил, что не умрет, а будет лишь отдыхать в Гималаях и потом вновь поразит мир своим появлением.
Говорят, счастье улыбнулось Сен-Жермену – он сварил эликсир молодости и наполнил им хрустальный сосуд. Через год после его смерти состоялось собрание франкмасонов, на котором присутствовал… Сен-Жермен.
Еще через три года с ним столкнулся лицом к лицу посланник в Венеции граф Шалоне, а значительно позже, в 1814 году, престарелая аристократка мадам Жанлис вдруг встретила его в кулуарах конгресса. Десятилетие спустя с ним беседовал отставной сановник. В 1912 году кто-то опознал его в Санкт-Петербурге, в 1934-м он посетил Париж, там же его видели в 1939 году. Как всегда, он был богат и элегантен…
Московский вор, грабитель и сыщик. Сын крестьянина ростовского уезда, села Иванова. После похождений в Москве отправился на Волгу, где примкнул к понизовой вольнице и разбойничал в шайке известного атамана Михаила Зари. В 1741 году явился в московский сыскной приказ и предложил свой услуги в поимке воров.
В мае 1775 года его приговорили к четвертованию. Позже смертный приговор был заменен вечной каторгой.
Иван Осипов, получивший впоследствии прозвище Каин, воровать начал с детства, как только отдали его родители в услужение московскому купцу Филатьеву. Крал он поначалу у хозяина понемногу, и за это купец его крепко бил.
Еще подростком Ванька начал шататься по кабакам. Там он свел знакомство с настоящим профессиональным вором, отставным матросом Петром Романовичем Смирным по прозвищу Камчатка. Ванька вскрыл филатьевский сундук с деньгами и с добычей сбежал. Благодаря протекции Камчатки он стал членом воровской шайки, ночевавшей под Каменным мостом. С первых же дней Ванька показал, что у него большое воровское будущее. Ванька Каин был не просто вор, но и весельчак-игрун.
Девке Авдотье, бывшей своей полюбовнице, после того как она не выдала его под пытками, он подарил бархатную шкатулку с золотом и бриллиантами, а когда она вышла замуж за лейб-гвардии конного полка рейтара Нелидова, украл у портного триста рублей и, подарив их той же Авдотье, сказал ее мужу: «Молчи, господин рейтар! Я не вор, не тать, но на ту же стать». И вручив Авдотье деньги, промолвил: «Вот тебе луковица попова, облуплена готова, зная почитай, а умру– поминай».
Как правило, грабители поджидали припозднившегося путника в укромном месте и под угрозой ножа или дубины отбирали все, что было у жертвы при себе. Случались и дерзкие налеты на дома богатых горожан, когда шайка, высадив ворота и припугнув слуг и хозяев, уносила с собой все ценные вещи. Большого ума и изворотливости для таких дел не требовалось. Ванька как раз обладал этими качествами и вскоре нашел им применение.
Разбитной, веселый, общительный Ванька мог легко уговорить слуг, а чаше – служанок в богатых домах помочь ему избавить их хозяина от «лишнего» имущества. Умел он и бесшумно выдавливать стекла из окон. А бывало так, что днем вместе с покупателями приходил Ванька на торговый двор и прятался там, выжидая, пока хозяин с приказчиками уйдут по домам. И тогда уже ночью он перебрасывал товары поджидавшим его за забором подельникам.
Так продолжалось до тех пор, пока однажды Ванька случайно не столкнулся со своим бывшим хозяином купцом Филатьевым и его слугами. Его скрутили и притащили на двор, откуда он незадолго до того сбежал, оставив на двери дома издевательскую надпись: «Пей воду, как гусь, жри, как свинья, а работает на тебя пусть черт, а не я». Ваньку посадили на цепь, привязанную к столбу во дворе, и Филатьев строго-настрого запретил поить его и кормить. В те времена хозяева предпочитали вершить суд самочинно, ибо полицейские в ходе официального разбирательства нередко забирали себе награбленное вором добро.
Ваньке, которому грозила жестокая порка, дождавшись, чтобы в свидетелях были посторонние купцу люди, вдруг громко выкрикнул: «Слово и дело государево!» Это означало, что у него есть важные сведения для Тайной канцелярии, занимавшейся расследованием государственных преступлений.
Немедленно доставленный в московскую контору Тайной канцелярии, Ванька объявил, что купец Филатьев вместе со своими дворовыми убил солдата и спрятал труп в заброшенном колодце. Он готов был указать место. Это спасло Ивана Осипова и погубило его хозяина, так как убийство солдата – «государственного человека» – с петровских времен каралось со всей суровостью.
За помощь полиции в раскрытии столь серьезного преступления Ванька получил свободу. Друзья по шайке радостно приветствовали его возвращение. Посовещавшись, они избрали ловкого молодца своим атаманом. Под предводительством Ваньки шайка отправилась в Нижний Новгород на знаменитую Макарьевскую ярмарку, надеясь там обогатиться.
Там Ванька, познавший за время службы у Филатьева тонкости торгового дела, заводил многочисленные знакомства с приказчиками, высматривал и выведывал, как навести своих подельников на выгодную добычу
Однажды Ванька решил самостоятельно совершить кражу из хорошо охранявшегося дома, в котором купцы держали серебро. Но дерзкий налетчик был схвачен, купцы принялись его охаживать железными прутьями. Пришлось Ваньке снова закричать «Слово и дело!»
Ваньку поместили в тюрьму, чтобы с оказией отправить в столицу для разбирательства его доноса в Тайной канцелярии. Но его приятели подкупили стражников, которые отдали Осипову отмычки для замков на кандалах и указали удобное время и место для побега. Ванька бежал из темницы в… баню, откуда он совершенно голый выскочил на улицу с криками, что у него украли одежду, документы, паспорт. Сцена была разыграна так убедительно, что в местной полиции ему дали одежду и даже выправили новый паспорт. С «чистыми документами» он без хлопот добрался до Москвы.
Здесь шайка на время затаилась, потихоньку сбывая ворованное. В Москве Ванька не нашел многих своих прежних знакомцев: кто сидел в тюрьме, кто был отправлен на каторгу, кто казнен. В это время в голове Осипова созрел неожиданный план. Изворотливый и авантюрный характер подтолкнул его стать.. доносчиком.
В конце 1741 года он подал руководителю московского сыскного приказа князю Кропоткину челобитную, в которой выражал раскаяние в былых прегрешениях и предлагал властям услуги в розыске и поимке воров Князь выделил в распоряжение Ивана Осипова команду солдат, и в одну ночь в Москве было арестовано больше тридцати преступников. Именно в эту ночь к Ваньке навсегда и пристало презрительное прозвище Каин
Вскоре у одного из арестованных с его помощью преступников был найден составленный им список московских разбойников с кратким описанием их деяний. Одним из первых в том списке значился Иван Осипов, вовремя переквалифицировавшийся в сыщики…
Заслужив доверие властей, Ванька Каин с помощью полиции принялся ловить воров с такой легкостью, с какой прежде совершал набеги и грабежи. За два года, прошедших с момента первого крупномасштабного ареста воров, количество преступников, пойманных с его помощью, выросло более чем в десять раз. Свое новое положение «доносителя сыскного приказа» Осипов использовал прежде всего для личного обогащения, впрочем, тем же не брезговали в ту пору многие полицейские.
Ванька без зазрения совести вымогал деньги у беспаспортных, беглых и раскольников, брал «пошлину» с приезжавших торговать в Москве иностранных купцов, не желавших ссориться с полицией. Задержав с поличным вора, он большую часть добычи забирал себе, вместо того чтобы вернуть законному владельцу. Выясняя на допросе у пойманных преступников, где и у кого они скрывались, кому сбывали краденое, Ванька лотом шантажировал их сообщников, вымогая у них взятку. Помогали ему в этих делах некоторые из оставленных на свободе бывших членов шайки. В их числе и не забытый благодарным учеником первый его наставник Камчатка.
Эта его деятельность в глубинах криминального мира не могла остаться незамеченной. На самого Ваньку пошли доносы – как от добропорядочных граждан, та и «сданных» им разбойников, считавших, что место Каина – в тюрьме. Но хитроумный Каин тут же обратился непосредственно в Сенат с прошением о том, чтобы эти доносы не рассматривались, поскольку он в силу своих обязанностей полицейского доносчика просто вынужден общаться с криминальным миром.
Сенат указал Сыскному приказу не обращать внимания на доносы, в которых говорится о причастности Ивана Осипова к «неважным делам», не определив конкретно, что при этом имеется в виду.
Таким образом, решать вопросы о «неважности» воровских дел, к которым был причастен Ванька Каин, должны были служители московского Сыскного приказа То есть люди, большинство из которых были его приятелями и получали от предусмотрительного Ваньки щедрое вознаграждение.
Более того, Сенат тогда же отдал распоряжение и о том, чтобы городские власти и офицеры военного гарнизона оказывали Ивану Осипову всевозможное содействие…
Ванька Каин упрочил свое общественное положение. Одевался он теперь по последней моде, завивал и пудрил волосы. Купил большой дом в Зарядье – самой престижной части Москвы, обставил его дорогой мебелью, украсил картинами и безделушками. В доме устроил бильярдную, что было большой редкостью даже у богатой знати. Не хватало лишь очаровательной хозяйки Однако приглянувшаяся Осипову соседская дочка не ответила ему взаимностью. Это только больше распалило кавалера. Он заставил одного из пойманных разбойников назвать строптивую красавицу своей сообщницей. Девушку арестовали и подвергли пыткам. Ванька Каин передал возлюбленной через сообщника, что может не только избавить ее от пыток, но и вообще добиться ее освобождения, взамен она должна выйти за него замуж. Девушка предпочла жизнь с нелюбимым мужем.
Осенью 1749 года в Москву прибыл генерал-полицмейстер А.Д. Татищев. Он должен был приготовить город к визиту императрицы Елизаветы, в частности избавить его от воров и разбойников. Татищев в молодости служил денщиком у Петра I, который, как известно, держал на этой должности людей смелых и предприимчивых. Как генерал-полицмейстер он подчинялся непосредственно императрице и считался человеком умным и крутым на расправу
Одним из методов борьбы с преступниками Татищев считал их клеймение – выжигание на лбу слова «вор» Для этого он сам изобрел приспособление. А если преступник исправится или будет осужден невинный человек? Если исправится или что-то другое, то никогда не поздно будет добавить на его лбу перед старым клеймом «не», – отвечал находчивый Татищев.
К генерал-полицмейстеру стали поступать жалобы на Ваньку Каина. Татищев заподозрил его в двурушничестве и, не считаясь с заслугами «доносителя Сыскного приказа», распорядился вздеть того на дыбу и подвергнуть пыткам.
Ванька решил прибегнуть к старому приему и выкрикнул: «Слово и дело!» Но генерал-полицмейстер, который подчинялся только императрице, продолжил дознание, ужесточив пытки. В результате Осипов признался во всех своих грехах.
Для проведения следствия по делу Ваньки Каина была создана специальная комиссия. Чтобы разобраться в его махинациях, комиссии потребовалось несколько лет. Сам же Ванька, очутившись за решеткой, наладил через приятелей из Сыскного приказа и тюремных сторожей связь с волей, обеспечив себе и в тюрьме вполне сносную жизнь. Он пировал, играл в карты, развлекался с женщинами Ждал и надеялся, что дело его будет закрыто.
Однако состав служащих московского Сыскного приказала сменился, и у Ваньки в этом и других государственных учреждениях Москвы не осталось влиятельных покровителей и друзей. Его отдали под суд и в мае 1775 года приговорили к четвертованию. Потом этот смертный приговор был заменен вечной каторгой. Ваньке вырвали ноздри, не только на лбу, но и на щеках выжгли слово «вор» и отправили к Балтийскому морю, а затем в Сибирь Там следы его затерялись.
В народных преданиях Ванька Каин выглядит настоящим Робин Гудом, который грабил богатых и помогал бедным, раздавая им золото. Многие популярные песни связаны с его именем, например, «Не шуми ты, мати зеленая дубравушка».
Английская авантюристка, дочь полковника английской службы Чадлея. Была фрейлиной при дворе принцессы валлийской В результате брачной аферы получила солидное состояние. Много путешествовала. Ее принимали Екатерина II, Иосиф П, Фридрих Великий. Последние годы жизни провела в Риме и Париже.
В 1738 году при дворе принцессы Уэльской, матери будущего короля Англии Георга II, появилась 18-летняя фрейлина – дочь английского полковника мисс Елизавета Чадлей, родом из графства Девоншир. Была она необыкновенной красавицей, обладавшей к тому же острым и игривым умом. Естественно, ее сразу окружили поклонники Девушка влюбилась в молодого герцога Гамильтона. Герцог, воспользовавшись неопытностью Елизаветы, соблазнил ее, но свое обещание жениться на ней не сдержал.
Огорченная коварством герцога, Чадлей в 1744 году обвенчалась с влюбленным в нее капитаном Гарвеем, братом графа Бристоля. Родители Гарвея категорически возражали против этого брака, к тому же Елизавета хотела сохранить место фрейлины при дворе королевы, что было невозможно для замужней женщины. Поэтому свой брак они хранили в строгой тайне. О связи Елизаветы с Гамильтоном никто не знал, поэтому самые богатые и знатные женихи, ослепленные красотой девушки, просили ее руки. Все удивлялись, почему девушка без солидного приданого отказывается от столь выгодных предложений.
Между тем молодые супруги все чаще ссорились. Елизавета отправилась путешествовать по Европе. Она побывала в Берлине и Дрездене. В столице Пруссии король Фридрих Великий, а в столице Саксонии курфюрст и король; польский Август III оказали мисс Чадлей (на самом деле миссис Гарвей) теплый прием. Фридрих Великий настолько был очарован англичанкой, что в течение нескольких лет вел с ней переписку.
Из-за нехватки денег Елизавета вынуждена была прервать свое путешествие по Европе. Вернувшись в Англию, она встретилась с разгневанным мужем, который пригрозил раскрыть тайну их брака принцессе Уэльской. Однако капитан Гарвей нашел в лице жены ловкую и смелую противницу.
Елизавете выяснила, что пастор, который венчал ее с Гарвеем, умер, а церковные книги прихода перешли к его преемнику, человеку доверчивому и беспечному. Она встретилась с пастором, и тот ей разрешил посмотреть церковные книги. Елизавета отвлекла незадачливого церковника разговором и вырвала незаметно страницу с записью о ее браке с Гарвеем.
Придя домой, Елизавета объявила мужу, что считает себя свободной, поскольку нет никаких доказательств того, что она находится в браке. Гарвей после некоторого размышления внял доводам жены, тем более он уже был влюблен в другую женщину.
После смерти старшего брата Гарвей унаследовал титул графа Бристоля и получил солидное состояние. Вскоре он тяжело заболел. Врачи нашли его положение безнадежным. Тогда Елизавета Чадлей решила снова стать графиней Бристоль. Под большим секретом она начала рассказывать подругам о своем тайном браке с капитаном, утверждая, что от этого брака у нее родился сын. Гарвей, который неожиданно поправился, узнав о слухах, распускаемых его законной женой, начал процесс с целью доказать, что никакого тайного брака между ним и фрейлиной не было. Однако дело приняло неожиданный оборот.
Еще до того, как была уничтожена церковная запись о браке, в Елизавету влюбился старый герцог Кингстон. После того как фрейлина рассталась с Гарвеем, она приняла предложение почтенного герцога. Супруги жили в мире Старый добродушный Кингстон чувствовал себя на седьмом небе, получив в жены необыкновенную красавицу, и полностью находился в ее власти. Однако счастье его было недолгим – в 1773 году он отправился в мир иной. После смерти герцога выяснилось, что согласно завещанию все громадное состояние герцога переходило к его вдове! Возмущенные таким решением Кингстона, его родственники возбудили против Елизаветы сразу два процесса – уголовный и гражданский. Они обвиняли вдову в двоебрачии и оспаривали законность духовного завещания в ее пользу. Однако мудрый герцог слишком хорошо знал жизнь и оставил состояние не графине Бристоль, не герцогине Кингстон, а просто мисс Елизавете Чадлей.
Тем не менее суд мог обратиться к старинному, еще не отмененному в то время, закону, по которому за двоебрачие ей грозила смертная казнь. В лучшем же случае – клеймо на левое плечо и длительное тюремное заключение. Служанка Елизаветы, присутствовавшая при заключении брака, дала показания суду, и противникам Чадлей удалось выиграть процесс.
Елизавета была признана законной женой капитана Гарвея, впоследствии графа Бристоля, а потому второй ее брак с герцогом Кингстоном был объявлен недействительным. Учитывая смягчающие вину обстоятельства, суд счел возможным не наказывать ее, но лишил ее герцогского титула и фамилии Кингстон. Правда, последняя часть судебного приговора почему-то не была соблюдена, и Елизавета повсюду продолжала подписывать все официальные бумаги титулом без всякого возражения со стороны английского правительства.
Несмотря на неблагоприятный исход уголовного процесса, в силу завещания покойного герцога все громадное состояние было признано собственностью Елизаветы, и она сделалась одной из богатейших женщин в Европе.
В это время взошла звезда российской императрицы Екатерины II. О ней стали говорить в Европе как о великой государыне и необыкновенной женщине. Герцогиня Кингстон решила снискать расположение русской царицы и тем самым поднять свой авторитет в Англии.
Через русского посланника в Лондоне она предложила Екатерине в дар несколько редких картин знаменитых европейских художников, доставшихся ей по завещанию, как дань своего глубочайшего и беспредельного уважения. По этому поводу велась продолжительная дипломатическая переписка между русским послом и канцлером императрицы Екатерины II. Тем временем герцогиня вступила в переписку с некоторыми влиятельными лицами при русском дворе. В конце концов императрица, которой очень хотелось иметь в своем дворце замечательные произведения живописи, приняла предложение герцогини. И корабль с картинами вскоре отплыл в Петербург.
Екатерина II осталась очень довольна подарком, через своего посланника в Лондоне она благодарила герцогиню в самых лестных и благосклонных выражениях, и Елизавета могла рассчитывать на радушный прием со стороны русской царицы.
Герцогиня Кингстон заказала для поездки в Петербург великолепную яхту, отличавшуюся необыкновенной роскошью, изяществом отделки, комфортом. На этой яхте она вскоре прибыла в Россию.
Появление леди Кингстон в Петербурге вызвало большой интерес со стороны знатных особ. Герцогиня в беседах каждый раз подчеркивала, что дальнее путешествие она предприняла только для того, чтобы взглянуть на Северную Семирамиду (так величали Екатерину II в Европе). Императрице были приятны восторженные отзывы о ней из уст богатой и знатной иноземки, пользовавшейся дружбой Фридриха Великого Она приняла гостью очень радушно. Русские вельможи последовали ее примеру Они приглашали леди Кингстон к себе в гости, устраивали в ее честь праздники, та же в ответ давала обеды и балы на своей яхте. Вскоре англичанка стала самой желанной и видной гостьей высшего света Петербурга. В торжественных случаях и на дворцовых выходах она являлась в осыпанной драгоценными каменьями герцогской короне на голове, следуя традиции английских дам – надевать вместо модных головных уборов геральдические короны, соответствующие титулам их мужей
В Петербурге герцогиню Кингстон считали владетельной особой. Говорили, что она близкая родственница королевскому дому, а в официальных русских документах ее называли светлостью и даже высочеством. Императрица приказала отвести для нее один из лучших домов. В свои пятьдесят шесть герцогиня выглядела прекрасно, хотя время сердечных побед осталось в прошлом.
Леди Кингстон настолько понравился оказанный ей прием в столице, что она решила поселиться в Петербурге. Ей очень хотелось получить звание статс-дамы, что должно было возвысить ее в общественном мнении. Правда, чтобы получить звание статс-дамы, которое государыня давала с большой разборчивостью, необходимо было иметь недвижимость в России. Англичанка купила в Эстляндии имение, обошедшееся ей в 74 тысячи серебряных рублей. Имение было названо Чадлейским или Чадлейскими мызами. Сделавшись владелицей, судя по цене, довольно значительного имущества в России, герцогиня Кингстон принялась хлопотать о получении звания придворной статс-дамы. Однако Екатерина II, несмотря на доброе расположение к герцогине, ответила отказом, мотивируя его тем, что иностранка не может стать статс-дамой.
Леди Кингстон постигло страшное разочарование. К тому же оказалось, что ее новое имение не стоит тех денег, которые были за него заплачены. В это время герцогине предложили в Чадлейских мызах устроить винный завод, который давал бы огромную прибыль. Герцогиня согласилась.
Распростившись с Екатериной II, она отбыла на яхте во Францию и высадилась в приморском городе Кале. Жители городка встретили ее с восторгом, что удивило гостью. Когда леди Кингстон сошла на берег, девушки преподнесли ей цветы. Местная знать дала в лучшем отеле города завтрак в ее честь Столь торжественная встреча объяснялась просто– ее агенты пустили слух, что самая богатая женщина Европы собирается навсегда поселиться в Кале и использовать свои огромные средства на благо ее жителей.
На следующий день к герцогине Кингстон начали приходить с визитами знаменитые горожане. Гостья же с восторгом вспоминала о днях, проведенных в Петербурге, рассказывала о Екатерине II и русских вельможах, об обширных владениях, приобретенных ею в России Она подчеркивала, что очень близко сошлась с российской императрицей, причем последняя считала день, проведенный без общества леди Кингстон, скучным.
Жители Кале с восхищением внимали этим историям. Англичане, навестившие герцогиню в Кале, не только повторяли ее рассказы, но и приукрашивали их. Поэтому на туманном Альбионе заговорили о необыкновенной благосклонности, которую английской леди удалось снискать у Екатерины II. Однако герцогине вскоре наскучила однообразная жизнь в Кале. Мысль о сближении с российской императрицей не покидала ее. К тому же требовалось осмотреть приобретенные владения и выяснить причину их плачевного состояния. Она решила в Чадлейских мызах ввести английскую систему хозяйствования, сделать свое имение образцовым и таким образом прославиться в России Помимо этих мыз, у герцогини был большой дом в Петербурге и солидные земельные наделы вблизи столицы. В 1782 году она снова отправилась в Россию, на этот раз по суше в сопровождении многочисленной свиты Ее путь пролегал через Германию и Австрию Она была знакома с фаворитом российской императрицы Григорием Потемкиным и надеялась на его поддержку
В столице Австрии ее поразила роскошь местных вельмож. Она была принята императором Иосифом II. Из Вены Елизавета написала письмо одному из влиятельнейших литовско-польских магнатов князю Карлу Радзивиллу, в котором извещала о своем намерении побывать у него в гостях. С князем Елизавета познакомилась в Риме, когда тот находился в изгнании. Герцогиня была также близка и со знаменитым Стефаном Зановичем, который странствовал по Европе под разными именами, а в 1773 году, в Черногории, выдавал себя даже за покойного императора Петра III При первом знакомстве с Елизаветой он выдал себя за одного из потомков древних владетельных князей Албании. Он был облачен в богатый албанский костюм, расшитый золотом и украшенный бриллиантами. Елизавета пленилась его смелым умом и находчивостью и делала ему щедрые подарки. По словам самой герцогини, Занович был «лучшим из всех Божьих созданий» и до того пленил ее, что заставил забыть Гамильтона. Она даже намеревалась выйти за него замуж…
Получив ее письмо, Радзивилл ответил самым любезным приглашением. Местом свидания с герцогиней князь назначил деревеньку Берг, неподалеку от Риги. За несколько дней здесь был построен просторный дом для англичанки. Елизавета переночевала в нем, а на другой день к ней приехал Радзивилл. Кортеж князя состоял из сорока экипажей, причем в каждый была запряжена шестерка превосходных коней. В этих экипажах прибыли гости. За вереницей экипажей следовало шестьсот лошадей, на которых восседали конюхи, пикинеры, ловчие, стремянные, доезжачие и шляхтичи, служившие у Радзивилла. Других лошадей они держали за поводья, а на сворах было при них до тысячи гончих собак. Радзивилл прибыл на богатом арабском скакуне, в сбруе с золотой отделкой, украшенной драгоценными каменьями. Князя окружали казаки и гусары
За несколько миль от города посреди леса был выстроен городок, где поселились гости. Празднество началось с фейерверка, затем на озере неподалеку разыгралось сражение двух кораблей. На один этот вечер Радзивилл истратил 50 тысяч фунтов стерлингов.
Герцогиня провела у князя две недели Она посетила его знаменитый родовой замок в Несвиже, участвовала в ночной охоте на кабана. Леди Кингстон утверждала, что Радзивилл был страстно влюблен в нее еще со времени знакомства в Риме, просил ее руки, но она отказалась вступить с ним в брак, не желая прозябать в «дикой стране, среди сарматов, которые одеваются в звериные шкуры».
Она распрощалась с князем и отправилась в Петербург. На этот раз ее ждало разочарование. Екатерина II приняла гостью вежливо, но без прежней теплоты. Отношения со двором ограничились сухим официальным представлением. Императрица не приглашала ее в свой избранный круг, а петербургская знать не устраивала в ее честь праздников. Ее винный завод в Эстляндии не приносил ей никаких прибылей Более того, ввиду разных упущений в ведении дел на этом заводе на герцогиню наложили штрафы, так что сразу после приезда ее в Петербург к ней явился полицейский офицер, который представил ее документы о платежах, которые ей необходимо было сделать в соответствии с указом казенной палаты Пробыв в Петербурге несколько дней и не застав Потемкина, на чье покровительство она рассчитывала, герцогиня Кингстон вернулась в Кале на нанятом французском коммерческом судне и решила обосноваться в этом городке. В 1786 году Елизавета переехала в Париж, где наняла на улице Кокрон великолепную гостиницу, а неподалеку от Фонтенбло купила замок Сент-Ассиз, заплатив за него 1 400 000 ливров. В этом роскошном замке герцогиня прожила всего неделю. Она скоропостижно умерла от разрыва сердца 23 августа 1788 года на шестьдесят девятом году жизни.
Баронесса Оберкирх, встречавшаяся с герцогиней Кингстон за несколько Дней до ее смерти, писала– «Она действительно женщина необыкновенная, она поверхностно знала чрезвычайно много, так как проводила время с людьми умными, образованными, бывшими в ту пору знаменитостями во всей Европе Хотя она могла только слегка касаться того или другого ученого или вообще важного вопроса, но говорила превосходно и картинно».
После смерти герцогини ее состояние, по самым скромным меркам, оценивалось в три миллиона фунтов стерлингов, хотя она и тратила доставшееся ей от мужа наследство без счета Леди Кингстон чувствовала какое-то особое влечение к столице России В завещании она даже указала, что если умрет поблизости от Петербурга, то ее следует похоронить в этом городе, ибо она желает, чтобы прах ее покоился в том месте, куда при жизни стремилось ее сердце Она завещала Екатерине II головной убор из бриллиантов, жемчуга и разных самоцветных каменьев.
Великий итальянский авантюрист и любовник. Много путешествовал по Европе. Был принят монархами – Екатериной II, Фридрихом Великим, Людовиком XV. Обладал разносторонними интересами. Перед современниками представал как писатель, переводчик, химик, математик, историк, финансист, юрист, дипломат, музыкант, а также картежник, любовник, дуэлянт, тайный агент, розенкрейцер, алхимик. С 1782 года проживал в Чехии в замке графа Вальдштейна, где занимался кабалистикой и алхимией. Автор исторических сочинений, фантастического романа Иксамерон (1788).
В мемуарах История моей жизни (т 1-12, написаны в 1791-1798гг на французском языке, опубликованы в 1822-1828 гг) описал свои многочисленные любовные и авантюрные приключения, дал проницательные характеристики современников и общественных нравов. История опубликования мемуаров Джакомо Казаковы так же загадочна и необычна, как и сама его жизнь Долгое время считалось, что он погиб во время кораблекрушения, путешествуя по Балеарским островам, где незадолго до гибели закончил записки и предусмотрительно запечатал их в водонепроницаемый ящик Полвека спустя рыбаки выловили его и передали своему хозяину, а тот, в свою очередь, – лейпцигской типографии, где записки авантюриста и увидели впервые свет В полном виде, хотя и в «литературной обработке», текст мемуаров Казаковы был напечатан в 1822-1828 годах в немецком переводе с французского оригинала, а затем издан на французском в 1826-1832 и в 1843 годах.
Высоко оцененные молодым Гейне уже после появления первого тома, мемуары Казаковы получили с этого времени всемирную известность и были вскоре переведены на многие европейские языки Его книгой восхищались Стендаль, Мюссе, Делакруа, в России – Ахматова, Блок, Цветаева
Сокращенный русский перевод мемуаров в одном томе вышел на русском языке в Санкт-Петербурге в 1887 году Но еще в 1861 году в журнале «Время», за подписью «редактор», за которой скрывался Ф М Достоевский, появилось Предисловие к публикации «Заключение и чудесное бегство Жака Казаковы из Венецианских темниц (Пломб) (Эпизод из его мемуаров)» Он отмечал, что книга Казаковы совершенно неизвестна русскому читателю «Между тем французы ценят Казакову как писателя даже выше Лесажа, автора романов „Хромой бес“, „История Жиль Блаза из Сантильяны“ Так ярко, так образно рисует он характеры, лица и некоторые события своего времени, которых он был свидетелем, и так прост, так ясен и занимателен его рассказ!»
Джованни Джакомо Казакова де Сейнгальт родился в Венеции Казакова, впрочем, так его стали называть много позже, не был настоящим аристократом Отец его неизвестен, мать, Занетти Казакова, была очаровательной, но посредственной актрисой.
Молодая актриса не стремилась слишком долго задерживаться у колыбели, культ собственной очаровательной особы, стремление нравиться какими бы то ни было средствами – этим ограничивался тогда для многих, как, увы, нередко и теперь – великий закон продолжения человеческого рода Повсюду обустраивались роскошные будуары, стены и потолки которых были украшены розовенькими амурчиками, порхавшими в облаках Это был культ, но чисто внешний.
Вскоре придворная итальянская группа саксонского короля, снискавшая известность не усердием матери Джакомо, а благодаря мастерству известного комика Педрилло, была приглашена царицей Анной Иоанновной Пока Занетти покоряла на сцене аннингофского оперного дома петербургских ловеласов, малыша Джакомо опекали дальние родственники, решившие посвятить его Духовному званию Ему дали очень хорошее образование, он учился в Падуанском университете, затем в духовной семинарии.
Молодой обаятельный аббат не мог не вскружить головы прихожанкам После службы в своей суме Казакова обнаружил с полсотни любовных записок Могли он отказать тем, кто вложил жар своей души в пылкие послания7 Ведь тогда он не был бы истинным венецианцем Одно свидание следовало за другим.
Трудно сказать, мечтал ли Казакова сделаться папой, или по крайней мере епископом. Однако ему пришлось снять сутану, когда епископ заметил его в парке в объятиях женщины. Но экс-аббат не унывал. Он нашел себе покровителей и отправился в Рим, где был представлен папе. Недолгое время был священником, блистал своими проповедями, потом вдруг впал в немилость У высшего духовенства, тогда Джакомо снял рясу, надел военный мундир и отправился на службу на остров Корфу; но военная дисциплина тоже оказалась не по нему; он уехал с Корфу, побывал в Константинополе, потом вернулся в Венецию, принялся за азартную игру – обычный источник его доходов в течение большей части его жизни, проигрался в пух и прах и поступил музыкантом в театр.
Вскоре стало ясно, что Казакова – личность незаурядная. Муниципальный советник 21 июня 1760 года писал о Казакове своему другу великому швейцарскому естествоиспытателю А. Галлеру: «Он знает меньше вашего, но знает много. Обо всем он говорит с воодушевлением, и поразительно, сколько он прочел и повидал. Он уверяет, что знает все восточные языки, о чем я судить не берусь. По-французски он изъясняется как итальянец, ибо в Италии он вырос… Он объявил, что он вольный человек, гражданин мира, что чтит законы государей, под властью коих живет. Образ жизни он вел здесь размеренный, его главная страсть, как он дал понять, естественная история и химия… Он выказал познания в кабале, удивления достойные, коли они истинные, делающие его едва ли не чародеем, но я могу судить единственно с его слов; коротко говоря, личность необыкновенная. Одевается он преизрядно. От вас он хочет отправиться к Вольтеру, дабы вежливо указать ему ошибки, содержащиеся в его сочинениях. Не знаю, придется ли столь участливый человек Вольтеру по вкусу…»
Казакова играл на скрипке, даже помогал знаменитому Вивальди в сочинении ораторий, однако его гениальность выражалась не музыкой, а разговорами, целью которых было обольщение. Он льстил, иногда просто приставал, до тех пор, пока не достигал желаемого. Ради пары прекрасных глаз он переезжал из города в город, надевал ливрею: чтобы прислуживать любимой за обедом. С некоторыми он вел философские беседы, а одной даже подарил целую библиотеку. Он спал с аристократками, с проститутками, с монахинями, с девушками, со своей племянницей, может быть, со своей дочерью. Но за всю жизнь, кажется, ни одна любовница ни в чем его не упрекнула, ибо физическая близость не была для него лишь формой проведения досуга.
Впрочем, любовь была для Казаковы не только жизненной потребностью, но и профессией. Он покупал понравившихся ему девиц (более всего по душе ему были молоденькие худые брюнетки), обучал их любовной науке, светскому обхождению, а потом с большой выгодой для себя уступал другим – финансистам, вельможам, королю. Не стоит принимать за правду его уверения в бескорыстии, в том, что он только и делал, что составлял счастье бедных девушек, – это был для него постоянный источник доходов.
Однажды в Венеции Казакова поднял на лестнице письмо, которое обронил сенатор Брагодин, и вернул владельцу. Признательный сенатор предложил авантюристу проехаться с ним. Дорогой Брагодину стало плохо, и Джакомо заботливо доставил его домой. Сенатор приютил своего спасителя, видя в нем посланца таинственных сил, в существование которых глубоко верил. Казакова поселился в доме благодетеля и стал на досуге заниматься магией. Жертвы его проделок жаловались властям, но он удивительно легко увиливал от ответа. Казакова стал богатым и начал прожигать жизнь; дело дошло до открытого столкновения с представителями правосудия, и ему пришлось бежать из Венеции. Он начал странствовать – побывал в Милане, Ферраре, Болонье – и всюду азартно играл и кутил. Потом отправился в Париж – излюбленное место тогдашних авантюристов, но скоро опять возвратился на родину, и здесь его, наконец, арестовали: обвинив в колдовстве, венецианская полиция заключила его в знаменитую своими ужасами тюрьму Пьомби под свинцовыми крышами Дворца дожей в Венеции. Но через год и три месяца он бежал из тюрьмы, откуда, считалось, бежать невозможно.
Казакова не зря осваивал магию. Трудно сказать, какую роль здесь сыграли сверхъестественные силы, но ровно в полночь 31 октября Казакова с сообщником падре Бальби вышел из каземата, запертого на многие замки. В неприступной венецианской темнице он вырубил ход на свинцовую крышу. Бегство Казаковы из Пьомби наделало много шума в Европе и принесло известность авантюристу.
Париж восторженно встретил молодого повесу. Он вошел в доверие к министру Шуазелю, получил от него поручение и успешно его выполнил. Он пробовал свои силы в бизнесе и торговле, но блистательно прогорал, тем не менее у него продолжали водиться деньги. Он вновь пустился в странствия: по Германии, Швейцарии, встречался с Вольтером, Руссо. Из Швейцарии он двинулся в Савойю, оттуда вновь в Италию. Во Флоренции он общался с Суворовым. Но из Флоренции Казакову выгнали, он перебрался в Турин, где его тоже встретили неблагосклонно, он вновь отправился во Францию.
Он даже испытал себя в роли тайного агента. Аббат Лавиль в 1757 году послал его в Дюнкерк проинспектировать стоявшие на рейде французские корабли и щедро заплатил за сведения (возможно, надо было проверить, не обходится ли постройка и содержание кораблей в Дюнкерке королю втрое дороже, чем частным судовладельцам. По другой версии, это была проверка их готовности перед намечавшейся высадкой в Англии). По мнению венецианца, всю эту информацию можно было получить от любого офицера.
Парижская знаменитость – маркиза д'Юфре была без ума от его больших черных глаз и римского носа. Вернувшись в начале 1762 года в Париж, Казакова убедил маркизу, что она возродится в ребенке, которого он зачнет с девственницей знатного рода, дочерью адепта (на эту роль он пригласил итальянскую танцовщицу Марианну Кортичелли). «Магическая операция» была произведена в замке д'Юрфе Пон-Карре под Парижем. В неудаче Казакова обвинил своего помощника юного д'Аранда (Помпеати), который якобы подсматривал, и подростка отправили в Лион. Повторить операцию надлежало в городе Экс-ла-Шапель, где Кортичелли взбунтовалась (Казакова забрал подаренные ей маркизой драгоценности), и венецианец доказал г-же д'Юрфе, что злые силы лишили деву разума и сделали непригодной для деяния. Маркиза отправила письмо на Луну и получила в бассейне ответ, что с помощью великого розенкрейцера Кверилинта она переродится через год в Марселе.
Видимо, маркиза была склонна верить Джакомо, который тем временем завладел ее миллионами и, спасаясь от Бастилии, поспешил в Лондон, откуда перебрался в Пруссию, где был представлен Фридриху Великому. Деньги госпожи д'Юрфе были для Казаковы существенным подспорьем.
Государства Европы Казакова расценивал с точки зрения успеха своих авантюр. Англией, к примеру, он остался недоволен: в Лондоне его обобрала француженка Шарпийон, а ее муж чуть не убил Джакомо.
Снабженный письмами к высокопоставленным русским чиновникам, Казакова отправился в Россию и поселился в Санкт-Петербурге в скромной квартире на Миллионной.
«Петербург, – писал Казакова, – поразил меня странным видом. Мне казалось, что я вижу колонию дикарей среди европейского города. Улицы длинные и широкие, площади огромные, дома громадные. Все ново и грязно. Его архитекторы подражали постройкам европейских городов. Тем не менее в этом городе чувствуется близость пустыни Ледовитого океана. Нева не столько река, сколько озеро. Легкость, с которой штутгартский немец – хозяин гостиницы, где я остановился, объяснялся со всеми русскими, удивила бы меня, если бы я не знал, что немецкий язык очень распространен в этой стране. Одни лишь простые люди говорят на местном наречии».
Встреча Джакомо с княгиней Дашковой, возглавлявшей одно время Академию наук, позволила ему иронически заметить: «Кажется, Россия – единственная страна, где полы перепутались. Женщины управляют, председательствуют в ученых обществах, участвуют в администрации и дипломатических делах. Недостает у них одной привилегии, – заключает Джакомо, – командовать войсками!..» Поклонник культа любви, Казакова, не мог мириться с такой ролью женщины в науке и политике.
Живописуя нравы и быт России, Казакова часто допускал курьезы, сообщая соотечественникам о том, что русские под тенью клюквы пьют чай, закусывая кусочками самовара и сальными свечами, вытираясь стеклом. Но он правдиво описал суровый климат Северной Пальмиры. «Утро без дождя, ветра или снега – явление редкое в Петербурге. В Италии мы рассчитываем на хорошую погоду. В России нужно, наоборот, рассчитывать на скверную, и мне смешно, когда я встречаю русских путешественников, рассказывающих о чудесном небе их родины. Странное небо, которое я, по крайней мере, не мог видеть иначе, как в форме серого тумана, выпускающего из себя густые хлопья снега!..»
Казакова отправился в Москву вечером в конце мая, когда над Петербургом стояли белые ночи. «В полночь, – рассказывал он, – отлично можно было читать письмо без помощи свечки. В конце концов это надоедает. Шутка становится нелепой, потому что продолжается слишком долго. Кто может вынести день, продолжающийся без перерыва несколько недель?!»
Позже, в беседе с Екатериной II, он назвал это явление недостатком русской жизни, ибо, в отличие от России, в Европе день начинается с ночи. Императрица не согласилась с ним. Казакова иронизировал: «Ваше Величество, позвольте мне думать, что наш обычай предпочтительнее Вашего, ибо нам не надобно стрелять из пушек, чтобы возвещать населению, что солнце садится»
Древняя столица гостеприимно встретила Джакомо. «Тот, кто не видел Москвы, – утверждал он, – не видел России, а кто знает русских только по Петербургу, не знает в действительности русских. В Москве жителей города на Неве считают иностранцами. Особенно любезны московские дамы: они ввели обычай, который следовало бы распространить и на другие страны – достаточно поцеловать им руку, чтобы они поцеловали вас в щеку». Трудно представить себе число хорошеньких ручек, которые Казакова перецеловал во время своего пребывания в древней столице. «Москва – единственный в мире город, – писал он, – где богатые люди действительно держат открытый стол; и не нужно быть приглашенным, чтобы попасть в дом. В Москве целый день готовят пищу, там повара в частных домах так же заняты, как и в ресторанах в Париже… Русский народ самый обжорливый и самый суеверный в мире», – так аттестовал Казакова свет середины XVIII столетия.
Он хотел стать личным секретарем императрицы или воспитателем великого князя. Трижды удостаивался аудиенции у государыни. Казакова поучал Екатерину II, как привить тутовники в России, предлагал провести реформу русского календаря. Однако счастье не сопутствовало Казакове, и он не нашел здесь того, что искал – доходную службу. Осенью того же года авантюрист покинул Россию.
В Варшаве наделала много шума его дуэль с графом Браницким, причиной которой была танцовщица Казаччи. Выстрел Казаковы едва не стал для графа роковым. Войдя в трактир, Подстолий падает в огромное кресло, вытягивается, его расстегивают, задирают рубаху, и он видит, что смертельно ранен. Пуля моя вошла справа в живот под седьмое ребро и вышла слева под десятым. Одно отверстие отстояло от другого на десять дюймов. Зрелище было ужасающее: казалось, что внутренности пробиты и он уже покойник. Подстолий, взглянув на меня, молвил.
«Вы убили меня, спасайтесь, или не сносить вам головы: вы в старостве, я государев вельможа, кавалер ордена Белого Орла. Бегите немедля, и если нет у вас денег, вот мой кошелек».
Набитый кошелек падает, я поднимаю его и, поблагодарив, кладу ему обратно в карман, прибавив, что мне он не надобен, ибо если я окажусь повинен в его смерти, то в тот же миг положу голову к подножию трона. Позже выяснилось, что жизнь графа вне опасности.
Казакова бежал в Дрезден, потом переехал в Вену; здесь он нашел случай представиться императору, познакомился со знаменитым поэтом Метастазио и, наконец, торжественно был изгнан из Вены полицией. Потом он вновь появился в Париже, но его и оттуда выгнали. Он отправился в Испанию и вследствие разных приключений попал в тюрьму. После того Казакова еще долго скитался по Италии, примирился с венецианским правительством, оказав ему кое-какие услуги, и одно время жил в Венеции.
Кем же все-таки был Казакова? В разные времена знаменитый авантюрист выдавал себя то за католического священника, то за мусульманина, то за офицера, то за дипломата. В Лондоне он однажды сказал знакомой даме: «Я распутник по профессии, и вы приобрели сегодня дурное знакомство. Главным делом моей жизни были чувственные наслаждения: более важного дела я не знал».
В своих показаниях судебным властям в Испании Казакова писал: «Я, Джакомо Казакова, венецианец, по склонностям – ученый, по привычкам – независимый и настолько богат, что не нуждаюсь ни в чьей помощи. Путешествую я для удовольствия. В течение моей долгой страдальческой жизни я являюсь жертвой интриг со стороны негодяев». А мемуары он завершил уверениями, что всю жизнь был большим философом и умирает христианином.
Похождения Джакомо Казаковы дают лучший ответ на вопрос, каким был знаменитый собеседник коронованных особ, узник европейских тюрем и завсегдатай игорных домов и вертепов. Он пользовался милостями прусского короля Фридриха Великого, советовавшегося с ним в делах государственного управления, был советником штутгартского князя, прививая его двору французские нравы, обедал у супруги Людовика XV, вел беседы с маркизой Помпадур. Он – авантюрист – не всегда вызывал расположение: польские приключения привели к тому, что король из-за дуэлей был вынужден выслать проходимца, который, впрочем, неплохо провел месяц при его дворе. Во Франции Джакомо жестоко расправился со стражей в доме фаворитки короля, который бросил его за решетку.
Просто не верится, что при таком обилии поездок и различных приключений (амурных и иного характера) Казакова умудрялся выкраивать время для азартных игр. Но игра, по сути дела, была единственным подлинным символом его жизни. В возрасте двадцати лет он писал: «Мне нужно как-то зарабатывать себе на жизнь, и в конце концов я выбрал профессию игрока». Через неделю игры он остался без гроша в кармане. Но, заняв немного денег, сумел быстро вернуть потерянный капитал. Его постоянно бросало из роскоши в нищету и обратно. Благодаря недюжинному уму и полному отсутствию каких-либо моральных устоев, он каждый раз неизменно находил способ полностью оправиться от очередной финансовой катастрофы и вновь бросить вызов Фортуне. В целом же удача чаще сопутствовала Казакове в азартных играх. Это, в свою очередь, дало серьезный повод многим его современным биографам прозрачно намекать, что великий авантюрист «подозрительно часто пользовался благосклонностью Его величества Случая во всем, что касалось азартных Игр».
Его любимой игрой был фараон. В этом нет ничего необычного, поскольку в то время подавляющее большинство европейских игроков из числа аристократических любителей развлечений отдавали предпочтение именно фараону. Так, например, в 1750 году, если верить «Мемуарам», во время одной из партий в фараон, которая проходила в Лионе, сумма ставок превысила 300 000 франков. Когда Казакова держал банк, ему обычно сопутствовала удача. Но однажды, оказавшись в Венеции и зайдя в игорный дом, где привилегией держать банк пользовались лишь игроки благородного происхождения, он за один день проиграл 500 000 цехинов (золотых монет). Однако вскоре ему удалось полностью компенсировать понесенные потери. Правда, основная заслуга принадлежала его любовнице, которая на собственные деньги сумела отыграть, казалось бы, безвозвратно утерянное золото.
В другой раз, когда счастье вновь изменило Казакове, еще одна дама пришла ему на помощь, но несколько иным образом: «Я играл по системе Мартингейл (система удвоения ставок), но Фортуна отвернулась от меня, и вскоре я остался без единого цехина. Мне пришлось признаться своей спутнице о постигшем меня несчастье, и, уступив ее настоятельным просьбам, я продал ее бриллианты. Но злой рок преследовал меня и на этот раз, и я проиграл все деньги, вырученные за драгоценности… Я продолжил игру, но теперь, подавленный чередой неудач, ставил понемногу, терпеливо ожидая, когда счастье вновь улыбнется мне».
Вершиной игорной карьеры Казаковы стало его участие в организации государственной лотереи в Париже в 60-х годах XVIII века. Один из вельмож потребовал от французского монарха 20 000 000 франков в обмен на свои услуги по открытию и содержанию военного училища для отпрысков дворянских семейств. Король страстно мечтал о создании подобного военного заведения, но в то же время опасался во имя даже возвышенных целей окончательно опустошить государственную казну или увеличивать и без того немалые налоги. Казакова, прослышавший о финансовых затруднениях французского короля, предложил ему организовать лотерею (кстати, спасительная идея принадлежала не столько ему самому, сколько одному из его знакомых Кальзабиджи, ставшему впоследствии компаньоном).
Два ливорнца, братья Кальзабиджи, предложили по образцу «генуэзского лото» (его принцип в общих чертах соответствует нашему Спортлото) разыгрывать лотерею на девяносто номеров. Вначале власти испытывали вполне объяснимые сомнения относительно осуществимости заманчивых планов. Но Казанова убедительно доказывал, что народ с готовностью будет раскупать лотерейные билеты и вырученные деньги наверняка принесут королю прибыль. Лотерея должна была проводиться под эгидой короны, а не от лица частных предпринимателей, что значительно укрепило бы доверие к ней со стороны обывателей и рассеяло любые сомнения относительно честности и порядочности устроителей. В конце концов предложение было принято, и Казанова был назначен официальным представителем короля, ответственным за проведение лотереи. Было открыто несколько контор по продаже лотерейных билетов, одну из которых Казанова возглавил лично.
Намереваясь обеспечить себе постоянный приток клиентов, я объявил повсюду, что все выигрышные билеты, содержащие мою собственную подпись, будут приняты к оплате и погашены в моей конторе не позднее 24 часов после окончания тиража. Услышав подобные заверения, толпы желающих приобрести билеты стали осаждать мою контору, а доходы мои сразу резко возросли… Кое-кто из клерков других контор был настолько глуп, что принялся жаловаться Кальзабиджи, обвиняя меня в махинациях, подрывающих их собственные прибыли. Но он отослал их обратно в конторы со словами: «Коль вы хотите перещеголять Казакову, берите с него пример, если, конечно, у вас достанет средств».
Первый день дал мне сорок тысяч франков. Спустя час после розыгрыша тиража мой клерк принес мне список выигравших номеров и уверил меня, что выплаты по выигрышам составят от семнадцати до восемнадцати тысяч франков, каковые средства я предоставил в его распоряжение.
Общая сумма, полученная от продажи во Франции лотерейных билетов, составила два миллиона франков, а чистый доход устроителей достиг шестисот тысяч франков, из которых только на Париж пришлось не менее ста тысяч. Это было совсем неплохо для начала.
Казанова больше всего ценил в жизни три вещи – еду, любовь и беседу. Свои приключения он немедленно облекал в увлекательные истории, которыми занимал общество. («Я провел две недели, разъезжая по обедам и ужинам, где все желали в подробностях послушать мой рассказ о дуэли»). К своим устным новеллам он относился как к произведениям искусства, даже ради всесильного герцога Шуазеля не пожелал сократить двухчасовое повествование о побеге из Пьомби.
Ярче всего импровизационный дар Казаковы проявился в беседе с Фридрихом Великим, когда он попеременно обращался в ценителя парков, инженера-гидравлика, военного специалиста, знатока налогообложения. Но так было всегда и везде, и нередко чем меньше он знал, тем вернее был успех. В Митаве он, сам себе удивляясь, давал полезные советы по организации рудного дела, в Париже оказался великим финансистом. В большинстве случаев достаточно было молчать – собеседник сам все объяснит. Так неплохой химик Казанова «учил» таинствам алхимии их знатока маркизу д'Юфре, так вел ученые беседы с великим швейцарским биологом и медиком А. Галле-РОМ, черпая необходимые для ответа сведения из самих вопросов. Для него Делом принципа было бить соперника его же оружием, и потому он так гордился победой над польским вельможей Браницким, вынудившим его драться не на шпагах (как он привык), а на пистолетах Но главным оружием Казаковы было слово Он с юности умел расположить к себе слушателя, заставить сочувствовать своим невзгодам (в этом, как он подчеркивал, одно из слагаемых успеха) И в Турции, как он сам уверял, Казакова не остался потому, что не желал учить варварский язык «Мне нелегко было, одолев тщеславие, лишиться репутации человека красноречивого, которую снискал всюду, где побывал»
В середине жизни наступило пресыщение, подкрадывалось утомление Все чаще в любовных делах его подстерегали неудачи В Лондоне молоденькая куртизанка Шарпийон изводила его, беспрестанно вытягивая деньги и отказывая в ласках, и великий соблазнитель решил уйти на покой Казакова приступил к пространным воспоминаниям своего века Они долго не печатались, ибо издательства, видимо, боялись его откровенностей, а следующее поколение романтиков не верило в существование самого Казаковы
С 1775 по 1783 год Казакова был осведомителем инквизиции, доносил о чтении запрещенных книг, о вольных нравах, спектаклях и т п Он даже имел псевдоним – Антонио Пратолини.
Три просторные комнаты в северном крыле старинного замка в живописном уголке Северной Чехии стали последним пристанищем авантюриста и писателя Джакомо Казаковы Гонимый Казакова на пути из Вены в Берлин в 1785 году встретил графа Вальдштейна, предложившего дряхлеющему старцу (Джакомо шел седьмой десяток) стать библиотекарем в его замке.
Здесь из-под пера знаменитого венецианца вышли «Мемуары», пятитомный роман «Искамерон», он вел оживленную переписку с многочисленными адресатами в разных городах Европы Иногда легендарный авантюрист выбирался в окрестные города, приезжал в Прагу, где в октябре 1787 года присутствовал на премьере моцартовского «Дон Жуана» Кстати, он помогал своему другу авантюристу Да Понте писать либретто к этой опере великого композитора
В музее, расположенном в замке, стоит кресло, табличка на котором сообщает посетителям, что 4 июня 1789 года в нем скончался Джованни Джакомо Казакова, а церковная метрика, представленная в экспозиции, подтверждает смерть графского библиотекаря.
По словам принца Делиня, хорошо знавшего Казакову и написавшего о нем интересные воспоминания, знаменитый авантюрист мог бы считаться красавцем, если бы не его лицо Он был высок ростом, статен, сложен, как Геркулес Но лицо его отличалось почти африканской смуглостью Глаза у него были живые, блестящие, но в них читалась постоянная тревога, настороженность, эти глаза словно караулили грозящее оскорбление и более были способны выразить гнев и свирепость, нежели веселье и доброту Казакова сам редко смеялся, но умел заставить других хохотать до упаду Его манера рассказывать напоминала Арлекина и Фигаро, от этого беседа с ним всегда была интересна Когда этот человек с уверенностью утверждал, что знает или умеет делать то или другое, на поверку оказывалось, что как раз этого он и не умеет делать Он писал комедии, но в них ничего не было комического, он писал философские рассуждения, но философия в них отсутствовала А между тем в других его произведениях он блистал и новизной взглядов, и юмором, и глубиной Он хорошо знал классиков, но цитаты из Гомера и Горация быстро ему надоедали По характеру он был человеком чувствительным, способным питать признательность, но не терпел возражений. Он был суеверным, жадным, ему хотелось, но в то же время он мог обойтись без чего угодно.
Знаменитый прусский авантюрист По происхождению дворянин В восемнадцать лет получил звание королевского адъютанта По ложному доносу был обвинен в измене отечеству и заключен в крепость Через два года бежал в Россию, затем Австрию В Пруссии был схвачен и почти девять лет провел в одиночном заключении (1754 -1763), предпринял несколько отчаянных попыток бежать Был помилован Фридрихом Л Занимался торговыми спекуляциями, много путешествовал, выполнял деликатные поручения австрийского правительства, издавал журнал Друг человечества и газеты Написал увлекательную автобиографию, несколько стихотворений и повестей Был казнен в Париже во время Великой французской революции.
Барон Фридрих Тренк родился в Кенигсберге В тринадцать лет мальчик знал несколько языков, увлекался науками, много читал В шестнадцать он поступил в Кенигсбергский университет Вскоре Тренк был представлен королю Фридриху Второму как лучший ученик университета Король предложил ему оставить науки и поступить на военную службу Молодой человек внял совету короля Тренк быстро прошел лестницу низших офицерских чинов
Король удостоил восемнадцатилетнего юношу небывалой чести – ввел в свой круг Тренк получил возможность беседовать с Вольтером, Мопертюи, Иорданом и другими знаменитостями из окружения короля Молодой офицер был богато одарен от природы, превосходно образован и воспитан Так что Даже в такой изысканной компании он не потерялся Но, увы, эти же блестящие качества, позволившие сделать ему стремительную карьеру, принесли ему много страданий
В 1743 году при дворе давались балы по случаю свадьбы принцессы Ульрики со шведским королем Тренк был одним из самых видных кавалеров на этих празднествах Красавец-Геркулес был замечен сестрой короля, принцессой Амалией Чувство оказалось взаимным Вскоре покров стыдливости был отброшен, и Тренк стал, по его собственным словам, «счастливейшим во всем Берлине смертным». Влюбленным долгое время удавалось скрывать интимный характер своих отношений. Король продолжал осыпать Тренка знаками милостивейшего внимания, он высоко ценил его как образованного офицера, талантливого и верного слугу, и вместе с тем любил юношу как собственного сына.
В 1744 году началась война с Австрией. Тренк попал в действующую армию, где вскоре оказался в числе лучших боевых офицеров. Перед ним открывалась блестящая карьера. Но завистники не могли простить ему стремительного возвышения и ждали только случая, чтобы расправиться с ним. Вскоре о романе Тренка и Амалии стало известно королю.
Между тем военные действия были в полном разгаре. В рядах австрийцев сражался двоюродный брат Тренка, свирепый вербовщик и предводитель пандуров Франц. В то время у братьев были добрые родственные отношения, хотя служили они разным государям. Однажды отряд пандуров совершил дерзкий набег на пруссаков и захватил денщика и боевых коней Тренка. Узнав об этом, король тотчас распорядился, чтобы его любимцу выделили пару верховых лошадей с королевской конюшни. Но в это время уведенные пандурами кони и денщик неожиданно появились в прусском лагере. Их сопровождал австрийский солдат, который передал Фридриху Тренку записку от его брата, предводителя пандуров. «Тренк-австриец, – писал полковник, – не воюет со своим двоюродным братом, Тренком-пруссаком; он очень рад, что ему удалось спасти из рук своих гусаров двух коней, которых они увели у его брата, и возвращает их ему».
Тренк, получив это послание, доложил о необычном происшествии Фридриху II. Король, выслушав его рассказ с мрачной миной на лице, сказал. «Коли рам ваш брат возвратил коней, значит, мои вам не нужны».
Тренк не подозревал, что против него плетутся интриги Он не заметил гтодвоха, когда его начальник в разговоре по душам предложил написать брату. В том письме не было ничего предосудительного, в основном речь шла о делах семейных. Но ответа Фридрих так и не получил. Однако дело представили таким образом, будто Тренк вел оживленную переписку с врагом и выдавал ему военные секреты. Король приказал арестовать офицера и заключить его в крепость Глац, близ границы Богемии.
Позже Тренк узнал, что именно начальник рассказал королю о его отношениях с принцессой Амалией и устроил так, чтобы переписка братьев получила огласку.
Король решил преподать урок своему любимцу.
Тренк жил в общей офицерской комнате, мог совершать прогулки внутри крепости, иными словами, пользовался определенной свободой. Тем не менее он написал королю довольно резкое письмо, в котором требовал, чтобы его предали военному суду Прошло пять месяцев; был заключен мир с австрийцами, место Тренка в гвардии занял другой. Король словно забыл о нем.
Тренк тем временем подружился со многими офицерами гарнизона. Он щедро делился своими сбережениями с приятелями, поэтому, когда заговорил в дружеской компании о побеге, у него сразу нашлись помощники, а двое офицеров даже решили бежать вместе с ним. Но их выдал предатель. Одному из заговорщиков все-таки удалось бежать, другого спасли за взятку на деньги Тренка. Через несколько лет он встретил предателя в Варшаве и убил его на дуэли.
Еще до заговора мать Тренка обращалась к королю с просьбой помиловать сына. Тот пообещал, что ее сын проведет в крепости не более года. Однако, узнав о побеге, король приказал держать офицера в строгости, о помиловании речи уже быть не могло. Тренк об этом, естественно, ничего не знал, он еще более укрепился в мысли бежать
Тренка заточили в башню, выходившую окнами в сторону города Глаца. Один из знакомых офицеров крепостного гарнизона подыскал в городе ремесленника, который согласился за деньги приютить беглеца у себя. Вооружившись перочинным ножом, Тренк принялся пилить решетку. Вскоре ему добыли подпилок, и работа пошла быстрее. Покончив с решеткой, он разрезал большую кожаную сумку на ремни, скрепил их концами, в результате получилась длинная веревка; он привязал к ней несколько полос, нарезанных из простынь, и смело спустился по самодельной лестнице на землю. Дело было ночью, шел дождь. Тренк сделал несколько шагов и провалился в громадную яму, в которую стекали городские нечистоты, увязнув в густой и смрадной грязи. Он делал отчаянные усилия, чтобы выбраться из нее, но все больше погружался в болото. Тогда Тренк во весь голос завопил. Его крики услышал часовой у крепости и доложил о казусе коменданту крепости.
Комендантом в то время был генерал Фуке (вероятно, француз), человек суровый, бурбон, проповедник слепого повиновения; когда-то на дуэли его ранил отец Тренка, австриец Тренк, командир пандуров, тоже чем-то досадил ему во время войны, так что от одного имени «Тренк» он впадал в бешенство. Фуке приказал держать беглеца в этой гнусной яме до полудня, чтобы весь гарнизон мог на него поглазеть. Когда же Тренк оказался снова в башне, ему целый день не давали воды. Только к ночи прислали двух солдат, которые помогли ему вымыться.
Тренк попал под строжайший надзор. Правда, у него еще оставалось около двух тысяч рублей для подкупа
Через неделю к нему зашел майор Доо в сопровождении своего адъютанта для осмотра каземата. Майор разговорился с арестантом, начал читать ему нотации, что он делает себе только хуже, пытаясь бежать, что король на него разгневан. Тренк в ответ наговорил майору дерзостей. Доо постарался его успокоить. Улучив момент, Тренк кинулся на майора, выхватил у него шпагу и бросился вон из каземата Часовой не успел опомниться, как был сбит с ног и отброшен далеко в сторону. Но на шум уже спешили солдаты. Они бросились к лестнице и загородили Тренку дорогу; он начал махать шпагою с таким зверским отчаянием, что перед ним невольно расступились; четверо солдат были ранены.
Тренк кинулся к краю крепостной стены и с большой высоты прыгнул в ров. Удачно приземлившись, он быстро добрался до другой стены, перемахнул ее, но на него с оружием в руках бросился охранник. Тренк ловко увернулся от штыка и ударом шпаги рассек часовому лицо, затем попытался перелезть через двухметровый частокол, окружавший крепость, но нога его застряла между бревнами. Подоспели солдаты. Тренк защищался, как бешеный тигр, однако его быстро успокоили сильными ударами ружейных прикладов, после чего отвели в тюрьму.
Теперь в комнате Тренка постоянно дежурил унтер-офицер с двумя солдатами, а снаружи всем часовым было приказано не спускать глаз с его окна. Предосторожности эти были излишни, поскольку Тренк нуждался в серьезном лечении. Проболев месяц, авантюрист начал готовиться к новому побегу.
Он присматривался к солдатам, дежурившим в его комнате. Деньги для подкупа у него еще были. Тренк подолгу беседовал с солдатами. Кого-то склонял на свою сторону убеждением, кого-то – подкупом. И вот уже тридцать человек из гарнизона стали его союзниками. Это был самый настоящий заговор Заговорщики собирались освободить всех заключенных в крепости, раздать им оружие и уйти за границу.
Предводителем Тренк назначил унтер-офицера Николаи. Но однажды его выдал коменданту австрийский дезертир. Комендант, получив донос, распорядился немедленно арестовать Николаи, но тот бросился в казарму с криком: «К оружию, ребята! Нас предали!» Тотчас же заговорщики схватили ружья и порох. Они попытались освободить Тренка, однако железная дверь его камеры не поддалась. И тогда великодушный Тренк настоял на том, чтобы друзья оставили его и спасались сами. Николаи с отрядом вышел из крепости, благополучно добрался до границы и перешел ее около городка Браунау. Тренку же оставалось ждать другого случая для побега.
…Среди офицеров гарнизона был некий Бах, слывший отчаянным дуэлянтом. Дрался он и в самом деле лихо, редко противник уходил от него целым и невредимым. Этот Бах иногда дежурил в комнате Тренка. Однажды он начал хвастаться, как накануне ранил поручика Шелля. «Будь я на свободе, – заметил ему Тренк, – вы бы со мной не так легко сладили». Бах в ярости вскочил.
В камере Тренка нашлись два железных прута. Тренк с первого же выпала чувствительно задел Баха. Тогда тот, без слов, вышел и вскоре вернулся с двумя саблями под одеждой. «Вот теперь, – сказал он, – посмотрим, на что ты способен!» Тренка беспокоила судьба Баха, дерзнувшего устроить поединок с арестантом. Он пытался образумить офицера, но тот ничего не хотел слышать и атаковал Тренка, так что тому пришлось защищаться. Кончилось тем, что он распорол Баху руку. Тогда раненый отбросил саблю, кинулся к Тренку и вскричал: «Ты мой владыка, друг Тренк, ты будешь на воле, я сам это устрою; это так же верно, как то, что мое имя Бах!»
Таким образом, безумная дуэль окончилась благополучно. Вечером Бах снова заглянул к Тренку и заговорил о побеге. Он советовал бежать с одним из офицеров, дежурившим в комнате Тренка.
На другой день он привел к узнику поручика Шелля, с которым сражался на саблях. Шелль и Тренк тотчас разработали план действий. Бах вызвался съездить в соседний город, где жили родственники Тренка, и достать для него денег.
Дежурство Шелля выпало на 24 декабря 1744 года. Обговорив детали, они решили бежать 28 числа. Но на обеде у коменданта один из друзей-офицеров случайно узнал, что поручика Шелля собираются арестовать. Шелль прибежал к Тренку, дал ему саблю и сказал, что бежать надо немедленно.
Они вышли из комнаты. Шелль, как дежурный офицер, сказал часовому, что ведет пленника на допрос. Не успели они сделать и десяти шагов, как столкнулись с майором и его адъютантом. Шелль в ужасе бросился к крепостному валу и спрыгнул вниз. Тренк последовал за ним. При падении Шелль вывихнул ногу. Тогда Фридрих схватил его, перелез через частокол, взвалил офицера на плечо и двинулся вперед.
Прошло полчаса, прежде чем за ними организовали погоню. Пушечный выстрел предупредил население о бегстве арестантов. Шелль похолодел: обычно, если выстрел раздавался раньше, чем по истечении двух часов после бегства, то смельчаку редко удавалось дойти до границы.
…Они брели всю ночь без отдыха, рассчитывая к рассвету выйти к границе. Но утром услышали все тот же бой часов в Глаце. Около тридцати миль они прошли по кругу.
Беглецы, несмотря на голод и усталость, упрямо двигались вперед, пока не вышли к деревушке. Шелль был в офицерской форме. Этим и решили воспользоваться. Тренк порезал себе палец, весь обмазался кровью и прикинулся раненым. Перед домами Шелль легко связал Тренка и повел его, подталкивая, к домам. Он стал звать на помощь. Вскоре появились два крестьянина; Шелль приказал им запрягать лошадь в телегу. «Я арестовал вот этого негодяя, – объяснил он, указывая на Тренка, – он убил мою лошадь, и я, падая, вывихнул ногу, но, как видите, мне удалось его оглушить и связать. Живо привезите сюда телегу; мне хочется отвезти его в город, чтобы успеть его повесить, прежде чем он околеет». Тренк делал вид, что едва стоит на ногах. Крестьяне пожалели офицера, дали ему хлеба и молока. И вдруг старик, всмотревшись в Шелля, узнал его и назвал по имени. Накануне по всем окрестным деревням были даны точные приметы беглецов, к тому же сын старика служил под началом Шелля. Тренк незаметно отошел к конюшне, чтобы захватить лошадей. К счастью, старик не выдал их; он подробно рассказал Шеллю, как добраться до границы.
Тренк вывел из конюшни лошадей.
У самой границы беглецы неожиданно встретились с поручиком Церботом, посланным за ними в погоню. К счастью, поручик был один, его солдаты остались в стороне. «Скачите налево, – успел он крикнуть Тренку и Шеллю, – справа наши гусары!» – и тотчас умчался. Через несколько минут они были уже в богемском городке Браунау.
Так кончилось первое, сравнительно недолгое тюремное заключение Тренка. Он оказался за границей без денег; мстительный Фридрих II послал своих агентов, которым было дано специальное поручение – доставить беглеца в Пруссию.
Тренк добрался до польского города Эльбинга. Получив деньги на почте от матери и принцессы Амалии, он отправился в Вену, рассчитывая поступить на службу. Но там его поджидал двоюродный брат Франц, знаменитый предводитель пандуров. В это время между братьями возникли споры по поводу раздела общего имущества. Франц подослал к Тренку своих головорезов-пандуров. Только удивительная сила и великолепное владение оружием спасли его от смерти. В конце концов Фридриху надоело жить в постоянной опасности, он перебрался в Голландию, надеясь получить место в отдаленной провинции; но счастья там не нашел и отправился в Россию, где был принят на службу в драгунский полк. Он мог сделать здесь карьеру, но спокойная жизнь была не для него. После нескольких скандалов в столичном обществе авантюрист в 1749 году уехал из России.
В это время в Вене скончался его двоюродный брат, оставивший большое наследство. Фридрих отправился в Австрию через Швецию, где посетил королеву Ульрику, сестру принцессы Амалии.
В 1750 году он прибыл в Вену. Прежде всего ему пришлось проститься со своим лютеранством и перейти в католическую веру, иначе не было никакой надежды получить наследство. Тренк вел одновременно более 60 процессов с Другими претендентами на состояние Франца и в итоге получил всего лишь 60 тысяч флоринов.
В Веке Тренк поступил на службу, и неизвестно, как сложилась бы его судьба, если бы в это время не умерла в Данциге его мать. Несмотря на огромный риск, он все же отправился в прусский город. Там его узнали и бросили в темный карцер Магдебургской цитадели.
Тренку отвели крошечную камеру – три метра в длину и два в ширину. Тройная дверь отделяла камеру от коридора; а на окне была тройная железная решетка Стены были двухметровой толщины. Прикованная к полу кровать стояла так, чтобы узник не мог подойти к окну. Тренка посадили на хлеб и воду. Хлеб был такой скверный, что Фридрих, несмотря на мучивший его голод, съедал только половину порции (около 200 г). За год Тренк дошел до полного истощения. Отчаяние охватило его. Он молил своих палачей о милосердии, но ему отвечали, что таков приказ короля.
Ключи от камеры хранились у коменданта. Камеру отпирали один раз в неделю, по средам. После уборки комендант и плац-майор делали тщательный осмотр. Два месяца Тренк изучал существующие порядки. Ему удалось расположить к себе охранников. Он узнал, что соседняя с ним камера пустует, дверь ее не заперта. Значит, если бы удалось проникнуть в эту камеру, то можно было бы выйти в коридор, выбраться из тюрьмы, переплыть Эльбу, а там рукой подать до саксонской границы.
Тренк приступил к работе. Шкаф для посуды и печка крепились к каменному полу коваными скобами. С помощью этих скоб Тренк доставал из стены кирпичи. После работы он прилаживал скобы на место. Кирпичи отмечал номерами, чтобы после работы уложить их в прежнем порядке. Из собственных волос он сделал кисть, и, размешивая известку на ладони, замазывал ею кирпичную кладку.
Полгода он работал с утра до ночи. За это время он успел разобрать двухметровую стену, отделявшую его от соседней камеры до последнего ряда кирпича. Охранники помогали ему, чем могли: принесли кусок железа, старый нож с деревянной ручкой. Солдат Гефгардт, который решил бежать со службы, начертил план тюрьмы, затем привлек к делу некую Эсфирь Гейман, у которой кто-то из родни тоже сидел в крепости. Она подкупила двух солдат и во время их дежурства разговаривала с Тренком. Авантюрист соорудил из щеп, отколотых от кровати, длинную гибкую палку, наподобие удилища. Он выставлял эту палку в окно, и ее конец опускался до земли. Таким образом ему удалось втащить к себе нож, подпилок, бумагу.
Фридрих передал Эсфирь письма: два – родственникам, которые должны были прислать ему деньги, а одно – министру, графу Пуэбла, немало сделавшему для Тренка. Граф хорошо принял Эсфирь, после чего отослал ее к своему секретарю, Вейнгартену. Секретарь оказался еще любезнее, забросал Эсфирь вопросами, и женщина в порыве откровенности выложила ему весь хитро задуманный, стоивший Тренку неимоверных трудов, план побега. Вейнгартен, отпустив Эсфирь, сразу же доложил о готовящемся побеге начальству.
С участниками заговора расправились жестоко. Гефгардт успел предупредить Тренка, что вскоре его переведут в новую камеру. Король приезжал в Магдебург и одобрил все, что было приготовлено для опасного преступника. Тренк уже собирался бежать, когда в камеру вошли люди, завязали ему повязкой глаза и вывели в коридор.
Когда он открыл глаза, то увидел двух кузнецов, возившихся с массивными цепями на полу камеры. Этими цепями приковали Тренка за ноги к кольцу, вделанному в стену. Тяжелые цепи позволяли узнику делать не более двух-трех шагов вправо и влево от громадного кольца. Тренка раздели, обвили его талию толстым железным обручем, к которому была прикреплена цепь, имевшая на конце железную палку в полметра длиной; к концам этой палки приковали цепями его руки.
В камеру едва проникал свет. В одному углу камеры, размером три на два с половиной метра, был каменный выступ, наподобие скамьи, на нем узник мог сидеть, прислонившись затылком к стене. Напротив кольца, к которому были прикованы цепи, находилось полукруглое окно, со вставленными в три ряда частыми решетками. Стены были совсем сырые, и сверху, со свода, капала вода. В течение первых трех месяцев одежда Тренка не просыхала.
Новую камеру выстроили в откосе крепостного рва специально для Тренка. Над окном на стене он разобрал свое имя, выложенное из крупных красных кирпичей. Ему точно хотели сказать: «Читай свое имя и казнись!»
В камере была выкопана могила. На ней лежала плита с его именем и с изображением черепа и скрещенных под ним костей. Камера запиралась двойной дубовой дверью, за ней была небольшая комнатка с окном и тоже с двойной дверью.
Это сооружение окружал ров с двойным частоколом четырехметровой высоты, что исключало общение с часовыми.
В первый день авантюристу принесли деревянную кровать, матрац и шерстяное одеяло. Плац-майор пообещал, что хлеба ему будут давать вдоволь.
Набравшись сил, Тренк стал подумывать о побеге. Двери хотя и были двойные, массивные, но деревянные. Значит, замки можно вырезать…
Но прежде следовало освободиться от цепей. Тренк рванул правую руку, и хотя почти изувечил ее, но все же протащил через кольцо кандалов. Он попытался высвободить левую руку, но на ней кольцо было уже. Тренк выломал кирпич из скамьи, разбил его и осколками принялся спиливать заклепку кольца. Заклепка поддалась не сразу. Наконец он вынул ее из гнезда и разогнул кольцо. Руки его были свободны. Освободившись от обруча, стягивавшего тело, и других цепей, Тренк бросился к двери и ощупал ее. Он вырезал внизу небольшую дырку, по которой определил, что дверь была всего в дюйм толщины. Правда, предстояло открыть четыре двери – две в камере и две в передней, но Тренк рассчитывал справиться с этим делом за один день…
Он решил бежать в среду, 4 июля, сразу после осмотра камеры.
Как только проверяющие ушли, Тренк сбросил цепи, схватил нож и начал вырезать замки у дверей. С первой дверью справился за час, на вторую потребовалось времени гораздо больше.
Третья дверь была открыта к заходу солнца. Оставалась последняя наружная дверь, и Тренк энергично принялся за работу. Но тут сломался нож, причем отломившийся клинок выпал наружу. Все было кончено.
В отчаянии Тренк схватил нож и обломком лезвия вскрыл себе вены на руках и на ногах. Он лежал и спокойно ждал смерти… Эта предсмертная дремота должна была казаться ему райским блаженством после всех перенесенных ужасов, после крушения надежд1. Он очнулся, когда услышал, что его кто-то зовет. «Барон Тренк, барон Тренк!» Это был его друг, гренадер Гефгардт, ухитрившийся незаметно проскользнуть на гребень вала. «Я вам доставлю все, что нужно, все инструменты. Не унывайте, положитесь на меня, я выручу вас…»
Тренк, раздумав умирать, остановил кровь и перевязал раны.
Появившиеся охранники не сразу смогли понять, почему двери открыты. Затем они увидели окровавленного Тренка, в одной руке он держал кирпич, в Другой – сломанный нож. Узник страшным голосом закричал: «Уходите, Уходите прочь! Скажите коменданту, что я на все решился, что я не намерен дольше жить в этих цепях! Пусть он пришлет солдат, и пусть они размозжат мне голову! Я никого не впущу сюда! Я убью полсотни, прежде чем ко мне проберется хоть один!»
Плац-майор послал за комендантом. Тренк надеялся, что с него снимут Цепи, сделают послабления. Однако подоспевший комендант велел схватить узника, но гренадеры отказались выполнять приказ. Тогда плац-майор вступил в переговоры. Когда они закончились безрезультатно, комендант отдал приказ идти на штурм. Но первый же гренадер свалился без сознания к ногам узника. Наконец, обессилев, Тренк все-таки сдался. Ему сделали перевязку, привели в чувство. Цепей на него не надевали, позволили отлежаться несколько дней, но затем снова заковали в кандалы. Поставили новые двери, обитые железом.
Тренк отдыхал и собирался с силами. Он помнил, что у него есть на свободе надежный друг – Гефгардт. Верный гренадер перебросил в камеру тонкую медную проволоку и по ней передал Тренку множество полезных вещей: подпилки, ножи, бумагу, карандаш. Тренк написал письма друзьям в Вену с просьбой выслать денег на имя Гефгардта. Солдат передал ему эти деньги в кружке с водой.
Тренк аккуратно распилил кандалы и цепи. Он выдернул гвоздь из пола и обточил его в виде отвертки. Теперь можно было быстро развинчивать и ввинчивать винты на оковах и в дверях камеры. Железные опилки он смешивал с хлебным мякишем и этой замазкой перед осмотром заделывал пропилы. Гефгардт доставил ему свечку и огниво. Тренк намеревался поднять пол камеры и сделать подкоп, ведущий за крепостной вал.
Пол состоял из сложенных в три ряда дубовых плах, толщиной в три дюйма, и был сколочен 12-дюймовыми гвоздями. Одним из гвоздей, словно долотом, Тренк и начал орудовать. К его счастью, под полом оказался мелкий сыпучий песок. Гренадер передал полотнище, из которого Тренк наделал длинных кишковидных мешков; в этих мешках он передавал песок Гефгардту. Разумеется, что такую работу можно было вести только в те дни, когда гренадер стоял на часах у камеры авантюриста, то есть один раз в две-три недели.
Гефгардт принес ему небольшой пистолет, порох, пули, ножи, ружейный штык. Все это Тренк прятал под полом. Стены его темницы были углублены в грунт примерно на метр; он скоро подрыл стену и теперь вел подкоп в направлении крепостного вала.
Прошло восемь месяцев. Тренк попросил отправить Гефгардта письмо, а тот отдал его своей жене. Женщина так волновалась, что ее поведение на почте вызвало подозрения. Письмо перехватили. Стало ясно: Тренк опять что-то замышляет. В камере провели тщательный обыск. Плотники осмотрели пол, кузнецы – оковы, но ничего не нашли. Окно заделали еще одним рядом кирпичей. Заключенному учинили допрос, требуя выдать сообщников. Причем допрос велся в присутствии всего гарнизона. Но Фридрих молчал. Солдаты и офицеры отдали должное его мужеству, и вскоре среди них у Тренка появились друзья.
Сразу после допроса у Тренка отобрали кровать, а цепей добавили, так что теперь он мог только сидеть прислонившись к стене. Тренк тяжело заболел и в течение двух месяцев находился на грани жизни и смерти.
Поправившись, он первым делом подкупил трех офицеров, которые принесли в его камеру свечи, газеты, книги. По распоряжению одного из друзей-офицеров узнику надели якобы гораздо более прочные поручни, на самом же деле они были просторнее прежних, так что Тренк мог без особого труда высвобождать руки.
Получив план крепости, он решил прорыть новый ход, длиной не менее десяти метров, до подземной галереи, окружавшей крепостной ров. Старый ход был проложен под ногами часовых, и те могли услышать подозрительные шумы под землей. Теперь Тренк работал каждую ночь: песок из нового лаза он бросал в старый лаз.
И все-таки ночью охранники на крепостном валу услышали шорох под землей, о чем немедленно доложили начальству. К счастью для Тренка, осмотр его камеры произвели днем, поэтому ничего не нашли. Часовым сделали выговор, мол, это был всего лишь крот. Но вскоре часовой вновь услышал шорох под ногами. Тренк в это время как раз заканчивал свой лаз. Он едва успел спрятать под полом пистолет, свечки и другие вещи, как двери отворились и проверяющие увидели на полу камеры целую гору песка…
Тренка снова допросили в присутствии всего гарнизона, пытаясь выявить сообщников.
«Очень просто, – отвечал узник на грозные окрики начальства, – мне помогает сам сатана; он мне и доставил все, что было нужно. По ночам мы с ним играем в трынку; он и свечку с собой приносит! Вы так и знайте, что бы вы ни делали, он сумеет выручить меня из вашей темницы!»
Обыскав его, ничего не нашли, а под полом посмотреть не догадались. Тренком овладело сумасшедшее желание поиздеваться над своими истязателями. Когда они вышли из камеры, он их окликнул: «Вы забыли самое главное!» Те вернулись, а он подал им подпилок со словами: «Вот видите, вы только что вышли, а дьявол, мой приятель, уже успел подсунуть мне новый подпилок». Только они вышли, он вновь их окликнул и показал нож и деньги. Должно быть, на этот раз они решили, что без дьявола здесь не обошлось, и поспешили ретироваться, а Тренк расхохотался им вслед.
Долгое время он ничего не предпринимал. За ним пристально следили. Наконец ему удалось подкупить офицеров гарнизона, которые сообщили ему важные сведения: в Магдебурге в казематах находилось несколько тысяч хорватов, плененных во время войны с Австрией. Тренк задумал взбунтовать этих хорватов, ворваться с ними в арсенал, захватить там оружие, затем напасть на крепость, овладеть ею и преподнести ее в подарок Австрии! Тренк написал друзьям в Вену, вкратце изложил им свой план и попросил денег. Но друзья арестовали гонца и сообщили о заговоре магдебургскому коменданту. Начальство крепости решило не предавать огласке это дело, в противном случае король не пощадил бы не только Тренка, но и само начальство…
Тренк опять взялся за подкоп. Один из его преданных друзей-офицеров снабдил его необходимыми инструментами. Тренк решил схитрить: тщательно заделав настоящий подкоп, он начал рыть лаз совсем в другом месте. При этом он постарался как можно громче шуметь и стучать во время работы, так что его возня была услышана часовыми. Проверяющие застали его за работой; Целая гора песка лежала в его камере. Начальство не обратило внимания на странное несоответствие между размерами огромной кучи и маленького хода. Песок вынесли из камеры, а Тренку только этого и надо было.
Комендант Магдебурга вскоре сошел с ума, и на его место был назначен Молодой наследный принц Гессен-Кассельский. Узнав историю несчастного Тренка, он распорядился снять с него цепи и облегчить его участь. Тренк в свою очередь дал ему слово не предпринимать новых попыток побега, пока принц будет комендантом. Но через полтора года принц, после смерти своего отца, вынужден был уехать, и Тренк оказался вновь свободен от обязательств.
Он подкопался под стену и стал рыть дальше. Однажды он так сильно нажал ногой на один из камней этой стены, что громадная плита сорвалась и наглухо загородила ход Тренк лежал, как в футляре Через несколько минут Тренку стало нечем дышать, он лишился чувств. Как он не погиб – остается загадкой. Пролежав какое-то время в обмороке, Тренк очнулся, снова начал с отчаянием скрести песок, пока не очутился перед роковым камнем. Он быстро вырыл под ним яму, куда опустил сам камень; вверху появилось отверстие, через которое стал поступать воздух Оставалось только расширить это отверстие и пролезть в него После этого происшествия камера показалась узнику настоящим раем
Тренк провел в заключении восемь лет. Последний подкоп ему долго не удавалось закончить, главным образом потому, что состав гарнизона крепости часто менялся и ему приходилось тратить много времени на знакомство с новыми людьми Наконец дело было сделано. Тогда Тренку захотелось поразить короля благородством, заставить его склониться перед величием духа бедного арестанта и помиловать его. Он попросил к себе плац-майора и сделал следующее заявление: в присутствии коменданта крепости и всего гарнизона он, Тренк, в любое время и в любой час дня войдет в свою камеру, его закроют на все замки, а затем его увидят на гребне крепостной стены. Он докажет, что имел возможность бежать, но пренебрег ею, о чем просит сообщить королю и ходатайствовать о его помиловании.
Начальство, встревоженное новой выходкой Тренка, вступило с ним в переговоры. Комендант крепости, герцог Фердинанд Брауншвейгский, обещал ему свое покровительство, но просил его, не выходя на крепостную стену, показать и объяснить, каким образом он собирается это сделать. Тренк долго колебался, сомневаясь в искренности данных ему обещаний, но наконец решился и объяснил все, выдал свои инструменты, показал подкоп. Начальство ошеломленно смотрело, расспрашивало, переспрашивало, даже спорило: это казалось невероятным Комендант доложил о Тренке королю и просил помиловать его. Фридрих, смягчившись, обещал помилование, но отложил исполнение своего обещания на целый год.
Тренк вышел из темницы в 1763 году. Ему было всего 37 лет Вся его дальнейшая жизнь, подробно описанная в его записках, является продолжением того же почти фантастического романа Из Магдебургской тюрьмы он отправился в Австрию; здесь наследники Тренка-пандура засадили его на полтора месяца в тюрьму Но затем его оправдали и даже произвели в майоры.
В 1765 году он поселился в Ахене и женился на дочери бургомистра. Он занимался торговлей, издавал журнал «Друг человечества» и популярную газету, писал стихи и повести. С 1774 по 1777 год путешествовал по Европе, побывал во Франции, в Англии, подружился со знаменитым Франклином, который звал его в Америку; но Тренк отказался от этого лестного предложения и продолжал виноторговлю, которая тогда процветала. Но ему и тут не было суждено найти покоя: он нарвался на мошенников и разорился
Тренк вернулся в Вену, где рассчитывал на благосклонность Марии-Терезии Но знаменитая государыня скоро скончалась Австрийское правительство часто давало ему деликатные поручения Это приносило авантюристу неплохой доход К тому же Фридрих II вернул конфискованные покойным королем имения в Пруссии. Тренк удалился в свое венгерское поместье в Цвербах и здесь лет шесть с успехом хозяйничал Желая поправить свое финансовое положение, он издал мемуары, имевшие успех у читателей В 1787 году Тренк, наконец, вернулся на родину, увидел Кенигсберг и свою возлюбленную, принцессу Амалию Она обещала ему свое покровительство, взяла на себя устройство судьбы его детей; но дети его вскоре умерли. Тренк продолжал писать, издал брошюрки о Французской революции; но они не понравились в Вене, автора их схватили и заточили в тюрьму, а потом выгнали из Австрии. Тренк отправился в Париж и попал туда в самый разгар Великой французской революции в 1791 году. Он рассчитывал на свою популярность, но ошибся: его никто не знал, и он скоро впал в нищету. Кого-то из членов комитета общественной безопасности вдруг осенила догадка, что Тренк прусский шпион; его немедленно заключили в тюрьму; это было его последнее тюремное заключение, которое закончилось для него на эшафоте. Он погиб под ножом гильотины в июле 1794 года, в один день с незабвенным поэтом Андре Шенье.
Происхождение ее загадочно, настоящая фамилия неизвестна. В разных странах появлялась под разными именами. Отличаясь редкой красотой и умом, имела массу поклонников, которых часто доводила до разорения и тюрьмы. Позднее выдавала себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны и ее фаворита А Г. Разумовского, претендуя на российский престол. По указанию Екатерины II адмирал Орлов– Чесменский доставил ее в Россию, где она была заключена в Петропавловскую крепость. Умерла 4 декабря 1775 года от чахотки, скрыв тайну своего рождения даже от священника.
В октябре 1772 года в Париже объявилась молодая очаровательная женщина Она много путешествовала. Фамилию дама часто меняла: представлялась госпожой Франк, Шель, Тремуй, султаншей Али Эметти, принцессой Волдомирской, принцессой Азовской, Бетти из Оберштейна, графиней Пиннебергской или Зелинской и, наконец, Елизаветой, княжной всероссийской.
Под именем Али Эметти она остановилась в роскошной гостинице на острове Сен-Луи и жила на широкую ногу, о чем скоро узнал весь Париж. Ее окружала многочисленная прислуга. Рядом с ней всегда находился барон Эмбс, которого она выдавала за своего родственника. На самом деле это был Вантурс, купеческий сын, сбежавший из Рента от жены и кредиторов. От княжны он получил более звучную фамилию. Второй ее компаньон, барон де Шенк, комендант и управляющий, был незаменимым помощником в ее авантюрах.
Приезд таинственной иностранки привнес в жизнь парижан необычайное оживление. Али Эмети открыла салон, рассылала приглашения, и на них охотно откликались. Публика у нее собиралась самая разнообразная: среди представителей знати можно было встретить торговца Понсе из квартала Сен-Дени и банкира по имени Маккэй. И тот, и другой почитали за великую честь оказаться в столь изысканном обществе. Торговец и банкир уверяли, что всегда рады оказать помощь высокородной черкесской княжне – ибо, по ее словам, родилась она в далекой Черкессии, – которая вот-вот должна была унаследовать огромное состояние от дяди, ныне проживающего в Персии.
Трудно сказать что-то определенное о ее возрасте. Сама она говорила в 1775 году, что ей 23 года, следовательно, родилась она в 1752 году. Однако согласно другому документу она была на семь лет старше. Ксендз Глембоцкий в письме к примасу Подосскому назвал ее «барышней болтушкой, имеющей не более двадцати лет», но через три месяца после этого сообщения уже назвал ее тридцатилетней. То же утверждает английский консул сэр Джон Дик.
Как же выглядела таинственная княжна? Граф Валишевский писал: «Она юна, прекрасна и удивительно грациозна. У нее пепельные волосы, как у Елизаветы, цвет глаз постоянно меняется – они то синие, то иссиня-черные, что придает ее лицу некую загадочность и мечтательность, и, глядя на нее, кажется, будто и сама она вся соткана из грез. У нее благородные манеры – похоже, она получила прекрасное воспитание. Она выдает себя за черкешенку – точнее, так называют ее многие, – племянницу знатного, богатого перса…»
Глембоцкий говорил, что «она очень хорошо сотворена Богом, и, если бы не немного косые глаза, она могла бы соперничать с настоящими красавицами».
А это описание принадлежит перу князя Голицына: «Насколько можно судить, она – натура чувствительная и пылкая. У нее живой ум, она обладает широкими познаниями, свободно владеет французским и немецким и говорит без всякого акцента. По ее словам, эту удивительную способность к языкам она открыла в себе, когда странствовала по разным государствам. За довольно короткий срок ей удалось выучить английский и итальянский, а будучи в Персии, она научилась говорить по-персидски и по-арабски».
Все выдающиеся и образованные люди говорили, что она «большого ума и богатых способностей», много знает, излагает свои мысли логично, с удивительным пониманием дела.
Али Эметти, княжна Волдомирская и Азовская обладала не только превосходнейшими манерами, искусством приобретать и увлекать знакомых, она очаровывала всесторонним знанием общества и артистическими способностями: играла на арфе, чертила, рисовала и прекрасно разбиралась в архитектуре.
Дама была впечатлительной, порывистой, увлекающейся натурой, прекрасно разбиралась в людях, без колебаний все ставила на карту, уверенностью, изящными манерами вводя в заблуждение даже самых подозрительных…
В Париже компания стала жить на широкую ногу. Они свели знакомства с богатым купцом Понцетом, графом Маскайем, старым чудаком Де-Марине.
Среди гостей, особенно часто наведывавшихся к княжне, был польский дворянин великий гетман литовский граф Михаил Огинский. Он прибыл в Париж, чтобы просить французского короля помочь его многострадальной Польше. Он превозносил до небес ее честное сердце и благодеяния. Огинский утверждал, что «вся Европа, к своему позору, не могла бы произвести подобной личности». Отношения между княжной и Огинским принимали все более романический характер. Али Эметти благосклонно принимала его ухаживания. Правда, у поляка не было денег, поэтому она выпросила у Огинского диплом на звание капитана литовских войск для сбежавшего из Гента Вантурса.
Был у княжны и другой верный поклонник – придворный маршал князя Лимбург-Штирумского граф де Рошфор-Валькур. Граф признался княжне в любви, и та, похоже, не осталась равнодушна к его чувству.
Но вот неожиданность! Королевские жандармы заключили под стражу так называемого барона Эмбса! Оказалось, что он вовсе не барон и не родственник княжны, а обыкновенный фламандский простолюдин и ее любовник. Арестовали же его за то, что он отказался платить в срок по векселям. Правда, вскоре его выпустили – под залог. И дружная компания – княжна, Эмбс и Шенк – спешно отбыла в Германию.
Граф де Рошфор, сгоравший от любви, последовал за своей возлюбленной во Франкфурт. Здесь он выбрал у своего владыки один из княжеских замков якобы для своей невесты. Рошфор представил свою невесту Али Эметти князю Лимбург-Штирумскому, владетелю – как и большинство немецких мелкопоместных дворян – крохотного участка земли и предводителю войска из дюжины солдат. Князь тут же влюбился в прекрасную черкешенку. Он расплатился с ее кредиторами деньгами и орденами, а принцессу вывез в замок Неусес во Франконии. Несчастный «жених» Рошфор был объявлен чуть ли не государственным преступником и был взят на несколько месяцев под арест.
Али Эметти, приняв европейское имя Элеонора, стала жить в Неусесе в роскоши. Она пообещала князю, что его финансовые трудности позади, ее персидский дядюшка обо всем позаботится. Европейская «Элеонора» была для него «любимым ребенком», «божественной Бетти» или «маленькой Али», а он – ее «верным рабом». Элеонора с видимым усердием принялась за дело, надеясь склонить князя уступить ей графство Оберштейн.
Она решила привести потерявшего голову влюбленного к алтарю. Чтобы ускорить процесс, сочинила сказку о необходимости возвращения в Персию, куда ее опекун будто бы вызывал для того, чтобы выдать замуж. На дорогу денег должен был добыть министр курфюста тревирского Евстафий фон Горн-штейн. Она обещала прислать значительную сумму для покрытия своих долгов, поддержания Штирума и выкупа Оберштейна… Эффект превзошел все ожидания. Лимбург сделал ей предложение, готов был даже отречься от престола в пользу младшего брата и отправиться с ней в далекие страны, в Персию, куда угодно…
И только фон Горнштейн, хотя и был очарован принцессой, потребовал Документы о ее происхождении. Это был сильный удар для авантюристки. Она заявила, что остается в Европе, так как получила от опекуна позволение на брак с Лимбургом и обещание больших… персидских подкреплений.
Горнштейн поверил ей. 31 июля 1773 года он написал письмо принцессе, в котором говорилось: «Вы сотворены для того, чтобы подарить князю счастье». Она ответила любезностью, попросив прелата разрешить считать его своим Учителем. А документы о ее происхождении она обязательно предоставит, но позже. Она владетельница Азова, находящегося под верховным управлением Российской империи. Через несколько дней мир узнал из газет, что, как наследница дома Волдомира, она может без помех войти во владение отцовским имуществом, которое секвестировано в 1740 году на двадцать лет.
Желая подразнить любовника, она объявила, что освобождает Лимбурга от всех обязательств до окончания русско-турецкой войны, после которой в Петербурге признают ее права на княжество Волдомир… Она решила отдать ему свое поместье в управление и даже предложила вексель на значительную сумму, написанный на воображаемого банкира.
Элеонора объявила себя беременной. По всей вероятности, это было очередным вымыслом, чтобы связать себя с любовником более прочными узами. Она пыталась вызвать ревность Лимбурга оживленной перепиской с Огинским.
Наконец, улучив момент, принцесса призналась ему, что на самом деле она – дочь русской императрицы Елизаветы Петровны! И что ее, мол, сослали в Сибирь, потом похитили и увезли ко двору персидского шаха, после чего она наконец попала в Европу…
Во время визита к своей сестре Иозеф-Фридерик-Поликсен в Бартенштей-не Лимбург услышал, что Али – дочь императрицы Елизаветы и казацкого гетмана Разумовского. Какой-то поручик так расписал сказку о ее происхождении, что при дворе князя Гогенлоэ-Бартенштейн все внимали ей, затаив дыхание. Появление сенсационных слухов о великой русской княжне относится к декабрю 1773 года. За несколько месяцев до того Емельян Пугачев, выдававший себя за Петра III, обнародовал первый манифест и зажег над Уралом зарево могучего восстания.
Князь Лимбург-Штирумский, судя по всему, ни на миг не усомнился в искренности ее слов. Он даже поклялся, что впредь будет покровительствовать внучке Петра Великого везде и во всем, ибо, по его мнению, только она по праву достойна короны Российской империи, а не какая-то там Екатерина-узурпаторша!
Но так ли безосновательно ее утверждение, что она родилась от морганатического брака императрицы Елизаветы Петровны с Алексеем Разумовским?
Это одна из загадок русской истории. Однажды простому казаку Алексею Разуму улыбнулась удача – он поступил певчим в церковную капеллу при императорском дворе. Елизавета заметила пригожего молодца, и вскоре он стал ее любовником. А немного спустя казак уже был камергером, генерал-майором, обер-егермейстером, генерал-аншефом, кавалером ордена Андрея Первозванного, графом Священной Римской империи и фельдмаршалом! Впрочем, несмотря на все чины и регалии, Алексей оставался человеком вполне здравомыслящим, он часто говаривал своей августейшей возлюбленной: «Елизавета Петровна, ты вольна величать меня хоть фельдмаршалом, хоть кем угодно, однако ж ты не в силах сделать так, чтобы слуги и рабы твои воспринимали меня всерьез!»
Венцом удач Разумовского – отныне его уже звали Разумовский – стал его тайный брак с Елизаветой. Но были ли у них дети? Мнения историков на сей счет расходятся. Автор жизнеописания принцессы Воддомирской Шарль де Ларивьер, к примеру, считает, что «у них было по меньшей мере двое детей, и после рождения они получили имя и титулы князя и княжны Таракановых».
А между тем князь Лимбургский постепенно становился рабом своей страсти. Ослепленный любовью, он не заметил, как в окружении княжны появился поляк по фамилии Доманский Он был молод, хорош собой, обладал живым умом и отличался завидной храбростью, причем не только на словах, как многие, а и наделе. В 1772 и 1773 годах Польша переживала кризис, который, впрочем, ей так и не было суждено преодолеть. Екатерина II навязала полякам в короли своего фаворита Станислава Понятовского. У власти он держался исключительно благодаря покровительству русских, прибравших к рукам буквально все: и польскую армию, и дипломатию, и местное управление. Большая часть польских дворян, грезивших об аристократической республике, взяла в руки оружие, чтобы защищать независимость своей родины. Но полки Станислава и Екатерины разбили повстанцев в пух и прах. А тем из них, кто выжил, пришлось покинуть Польшу.
Граф Огинский обосновался в Париже, а князь Карл Радзивилл, вильненский воевода и главный предводитель конфедератов – так называли польских дворян, восставших против Станислава Понятовского, ставленника Екатерины II, – предпочел поселиться в Мангейме. За ним последовала большая часть его сторонников. Они не скрывали своего стремления – при первой же возможности вновь выступить с оружием в руках против Станислава. Доманскому больше, чем кому бы то ни было, не терпелось сразиться за независимость Польши. При нем состоял Йозеф Рихтер, некогда служивший графу Огинскому в Париже. Огинский «уступил» его княжне Волдомир. Так Рихтер рассказал Михаилу Доманскому, своему новому хозяину, о княжне, о ее «причудах, красоте и обаянии». И Доманский, питавший слабость к красивым женщинам, влюбился в нее без памяти. Ради нее он бросился в омут сумасшедшей политической авантюры. Но после того как в жизни княжны появился Доманский, ее поведение резко изменилось.
До сих пор она вела себя как отъявленная авантюристка. Теперь же она и вправду возомнила себя претенденткой на престол. Такая перемена произошла с ней не случайно. Польские эмигранты хорошо понимали: единственное, что могло спасти Польшу, – это отстранение Екатерины от власти.
Княжна участвовала во всех сборищах польских эмигрантов. Тогда-то князь Радзивилл, которому Доманский поведал о «явлении» княжны, написал: «Сударыня, я рассматриваю предприятие, задуманное вашим высочеством, как некое чудо, дарованное самим Провидением, которое, желая уберечь нашу многострадальную отчизну от гибели, посылает ей столь великую героиню».
Элеонора сообщила князю Лимбургу, что намерена покинуть Германию, потому что ее ожидают в Венеции. Она была с ним нежна, но во всем, что касалось ее амбиций, держалась твердо и решительно. Как-то она показала ему письмо, полученное якобы от сподвижницы Радзивилла, где было написано, что Людовик XV одобряет ее намерение отправиться в Константинополь и заявить о своих правах на российский престол. К тому же в Венеции ее уже ждал Радзивилл. Князь Лимбург поклялся, что будет любить «Элеонору» до конца своих дней, и, снарядив для нее величественный кортеж – на что ушли немалые деньги, – проводил ее до Де-Пона. Больше того, он даже признал за нею право, в случае своей безвременной кончины, взять титул княжны Лимбург-Штирумской и закрепил это на бумаге.
Так что княжна, прибыв 13 мая 1774 года в Венецию, уже представлялась как графиня Пиннебергская – так называлось одно из поместий князя Лимбурга.
Графиня в гондоле поднялась вверх по Большому каналу. Ее встретил сам Радзивилл – он нижайше поклонился новоявленной русской императрице. Гондола доставила княжну в ее резиденцию. Но не на какой-нибудь постоялый двор, в гостиницу или частный дом, а прямиком в особняк французского посольства. Документы свидетельствуют о том, что Версаль почти признал новоявленную дочь Елизаветы. Еще бы – ведь Огинский был там своим человеком. Став при Людовике persona non grata, он сумел пробудить во французском монархе сочувствие к судьбе Польши. Кроме того, королевские дипломаты ошибочно полагали, будто власть Екатерины II была непрочной. Но действительно ли министры Людовика верили в права Елизаветы? Или же тут был политический расчет? К сожалению, ответить на этот вопрос однозначно нелегко.
Претендентка уведомила Лимбурга, что Франция отозвалась одобрительно о ее намерении поехать с Радзивиллом из Венеции в Стамбул, чтобы оттуда объявить Европе свои права на русскую корону и, после нового восстания в Польше и обострения турецкой войны, свергнуть с трона Екатерину II. Это было в мае 1774 года. В воображении князя предстала лига с ним, Огинским и с виленским воеводой во главе, «под наблюдением Бетти», которая очень скоро должна была свести счеты с императрицей.
9 мая она написала Огинскому письмо, в котором просила его прибыть в Венецию, чтобы принять участие вместе с нею и князем Радзивиллом в путешествии на Босфор.
Между тем графиня Пиннебергская, надежно обосновавшись во французском посольстве, начала устраивать приемы. А лицезреть ее спешили многие и главным образом – обитатели французской колонии. Посетителей она принимала со всеми церемониями придворного этикета, как и подобает настоящей императрице. Радзивилл с Михаилом Доманским у нее буквально дневали и ночевали. К ней наведывались английские купцы и аристократы. Итальянцы, однако, тоже не оставались в стороне. Самым желанным из них был некий Мартинелли, управляющий Венецианского банка.
Но вскоре банкир пресытился обществом графини Пиннебергской. Она же быстро растратила свой капитал, ее начали одолевать кредиторы. И вот в один прекрасный день княжна без малейших колебаний велела собрать весь свой скарб и подалась в Рагузу. Перед отъездом она созвала польских дворян. На этом импровизированном совете выступил Радзивилл – он выразил надежду в скором времени увидеть княжну на российском престоле. Княжна встретила его речь благосклонно и обнадежила присутствующих заявлением, что сделает все возможное, чтобы наказать виновных и отомстить за все злодеяния, совершенные против Польши.
Франция по-прежнему оказывала ей покровительство. Французский консул в Рагузе предоставил в ее распоряжение загородную резиденцию, прекраснейшую виллу в окрестностях города – на холме, поросшем деревьями и виноградниками. И снова в ее салоне стали собираться аристократы со всей Европы. Никто из них ни на миг не сомневался в справедливости ее притязаний – они искренне верили, что недалек тот день, когда княжна, несчастная жертва политических интриг, заменит нечестивую Екатерину на российском престоле. А княжна подолгу рассуждала о некоем всеевропейском союзе, дипломатическом паритете и насущно необходимых реформах. Судя по всему, она довольно хорошо знала жизнь русского народа и неплохо разбиралась «во всем, что имело касательство к Востоку». Но неужели этого было достаточно, чтобы претендовать на российский престол? Иные в этом все же сомневались. Тогда княжна призвала к себе Радзивилла и показала ему бумаги – духовное завещание Петра I, акт последней воли своей матери, по которому она являлась законной наследницей престола, письма. Поляк не удивился и признанию княжны, что Пугачев – как раз в,это время он, подобно урагану, опустошал российские губернии – никакой не Петр III, а ее родной брат…
Поляки, ненавидевшие Екатерину и Россию, возлагали большие надежды на помощь Турции. Но эти надежды развеялись после подписания русско-турецкого мирного договора. В сложившейся политической ситуации авторитет княжны стал заметно падать. Однажды ночью у ворот ее виллы нашли раненого человека – в него стрелял из ружья телохранитель княжны. Раненым оказался не кто иной, как Доманский. В Рагузе остались недовольны случившимся. Вслед за тем поползли слухи, будто княжна – самая настоящая авантюристка. Радзивилл и его ближайшие сподвижники демонстративно покинули Рагузу и вернулись в Венецию. И самозванке пришлось жить только на собственные средства и те, что перепали ей от Доманского. Однако такой неожиданный поворот в ее судьбе не смутил ее, и она вовсе не собиралась отступать.
Вскоре ей стало известно, что в Средиземном море находится русская эскадра и что командует ею Алексей Орлов, брат Григория, фаворита Екатерины. Ходила молва, будто он впал в немилость императрицы всея Руси. Княжна написала Орлову, признавшись, что она – истинная российская государыня, что Пугачев – ее брат, а турецкий султан считает законными все ее притязания. Она также обещала сделать Орлова первым человеком на Руси – ежели, конечно, тот встанет на ее сторону и поможет ей взойти на престол. Но ответа она так и не получила.
А тем временем за нею по пятам, как когда-то в Париже и Венеции, толпой следовали кредиторы. И, как в Париже и Венеции, княжна предпочла скрыться. Чуть позже она объявилась в Неаполе, в английском посольстве. Английский посол сэр Уильям Гамильтон и его супруга, леди Гамильтон, встречали гостью с распростертыми объятиями и обхаживали ее как настоящую царицу.
6 декабря 1774 года княжна приехала в Рим. Обязанности секретаря, казначея, мажордома здесь исполнял ксендз Ханецкий, который отлично знал папскую резиденцию. Он снял дом за пятьдесят, а карету за тридцать цехинов в месяц. Увы, но авантюристке не удалось заручиться поддержкой Ватикана и польского резидента.
Между тем в Санкт-Петербурге Екатерина II, до сих пор лишь презиравшая самозванку, теперь уже буквально рвала и метала. Пришло время раз и навсегда покончить с интриганкой, которая становилась уже не на шутку опасной. Кому же доверить столь необычное и деликатное поручение? Екатерина решила не колеблясь – только Алексею Орлову. Тому самому, которому княжна имела наглость и неосторожность писать. Орлов переправил послание, адресованное ему, Екатерине, и та дала вот какой ответ: «Я прочла письмо, что написала мошенница, оно как две капли воды похоже на бумагу, которую она направила графу Панину. Нам стало известно, что в июле месяце она вместе с князем Радзивиллом находилась в Рагузе. Сообщите, где она сейчас. Постарайтесь зазвать ее на корабль и засим тайно переправьте сюда; ежели она по-прежнему скрывается в Рагузе, повелеваю вам послать туда один или несколько кораблей и потребовать выдачи этого ничтожества, нагло присвоившего имя, которое ей никоим образом не принадлежит; в случае же неповиновения (то есть если вам будет отказано в ее выдаче) разрешаю прибегнуть к Угрозе, а ежели возникнет надобность, то и обстрелять город из пушек; однако же, если случится возможность схватить ее бесшумно, вам и карты в руки, я возражать не стану». Итак, в этом послании, от 12 ноября 1774 года, Орлову предписывалось «схватить самозваную внучку Петра Великого любой ценой – хитростью или силой».
Орлову предстояло начать игру. Его флагман бросил якорь в Ливорно. Княжна покинула Рим и остановилась в Пизе. Она едва сводила концы с концами. И вот в один прекрасный день она получила великую весть: к ней направляется кортеж адмирала Орлова. Адмирал просит принять его. Представ перед претенденткой на престол, Орлов тут же отвесил ей нижайший поклон и всем: своим поведением дал понять, что признает в ней настоящую княжну. Он стал {бывать у нее чуть ли не каждый день. И всякий раз княжна подолгу рассказы– I вала ему о своих пожеланиях, надеждах и видах на будущее. Адмирал выслушивал и согласно кивал. Он даже признался ей в страстной любви и выразил готовность вести ее к алтарю. Она не согласилась… Привела доводы. Ее ждут нелегкие испытания. В знак расположения она подарила Орлову свой портрет. В ответ адмирал пообещал взбунтовать флот. Через неделю Орлов-Чесменский предложил княжне отправиться на корабле в Ливорно, чтобы наблюдать за морскими маневрами.
22 февраля на адмиральском корабле «Исидор» самозванка была арестована. Ее доставили в Россию и заключили в Петропавловскую крепость.
Вести дознание по делу лже-императрицы было поручено фельдмаршалу князю Голицыну. Он представил императрице прелюбопытнейшие отчеты, основанные на признаниях самой авантюристки.
Когда Голицын явился к ней в Петропавловскую крепость, ему показалось, будто «она пребывала в сильном раздражении, ибо даже помыслить не могла, что ее заточат в такое ужасное место. Выразив свое негодование, она спросила, за что с нею обошлись столь бесчеловечно. Я тотчас объяснил, что она была арестована на вполне законных основаниях, и призвал ее говорить только правду и назвать всех сообщников. Я повелел задавать ей вопросы по-французски, учитывая, что она совсем не знает русского».
Голицына поразило плохое состояние здоровья арестантки: «У нее бывают не только частые приступы сухого кашля, но и рвота вперемешку с кровохарканьем».
Так в чем же призналась самозванка?
Зовут ее Елизавета, ей двадцать три года; она не ведает ни своей народности, места рождения, не знает она и кто были ее родители. Шестилетним ребенком ее вывезли в Лион, а после полугодового пребывания в этом городе в Киль. Воспитывалась она под наблюдением госпожи Перет или Перон (точно не помнит) и крещена она по православному обряду; не припомнит, когда и в чьем присутствии. Когда она спрашивала, кто ее родители, от нее отделывались лишь утешением, что скоро они приедут. О пребывании в столице Гольштинии у Азовской принцессы остались лишь туманные воспоминания.
Когда ей исполнилось девять лет, воспитательница и еще одна женщина, уроженка Гольштейна по имени Катрин, вместе с тремя незнакомыми мужчинами увезли ее в Россию, через Ливонию. Это случилось в 1761 году, сразу I после смерти Елизаветы Петровны, императрицы российской. Минуя Петербург и прочие города, они двинулись по направлению к персидской границе. Всю дорогу она болела, и ее пришлось оставить в какой-то деревушке – ее (название она не помнит. Как ей кажется, ее просто пытались отравить. Она тогда сильно страдала, все время плакала и спрашивала, по чьему коварному наущению ее оставили в этой глуши. Пятнадцать месяцев она провела в одиночестве. Она постоянно плакала, жаловалась. Но все было напрасно. И лишь потом из разговоров крестьян поняла, что ее держат здесь по приказу покойного императора Петра III…
Но вот наконец ей вместе со служанкой и одним крестьянином удалось бежать – и через четыре дня они пешком добрались до Багдада. В Багдаде они повстречали богатого перса по имени Гамет, тот пригласил их к себе в дом, обращался с ней по-отечески ласково и заботливо. Вскоре она узнала, что в этом же доме скрывается всемогущий князь Али, обладатель огромного состояния в Исфахане. Несколько позднее князь Али, услышав ее историю, обещал помочь ей и увез с собой в Исфахан. Там он обходился с нею как со знатной особой. Поверив в ее высокое происхождение, князь не раз говорил ей, что она наверняка дочь усопшей императрицы Елизаветы Петровны – впрочем, то же самое говорили и все, кто ее видел. Правда, многие спорили насчет того, кто был ее отцом. Одни считали – Разумовский, иные полагали, что совсем другой человек, но имени его почему-то не называли. Князь Али, взяв ее под свое покровительство, заявил, что не пожалеет всех своих богатств, чтобы доказать ее высочайшее происхождение. В Исфахане она прожила до 1768 года. Однако вскоре в Персии опять случилась великая смута, и князь, не желая подвергать свою жизнь опасности, решил покинуть родину и податься в Европу. Она согласилась отправиться с ним, но лишь при одном условии – если они минуют Россию, ибо ей тоже не хотелось рисковать жизнью. Но Али успокоил ее, сказав, что в Астрахани она переоденется в мужское платье, и таким образом они спокойно смогут пересечь всю Россию. В сопровождении многочисленной свиты они покинули Исфахан и в 1769 году прибыли в Астрахань; Али – под именем знатного персидского вельможи Крымнова, а она – как его дочь.
По словам авантюристки, она провела два дня в Астрахани, ночь в Санкт-Петербурге, потом, через Ригу, попала в Кенигсберг, шесть недель жила в Берлине, почти полгода в Лондоне, а из Лондона перебралась во Францию. В Париже она оказалась в 1772 году. А что с нею было дальше, нам уже известно.
Ранее сэру Вильяму Гамильтону она поведала другую историю.
По этой версии Елизавета I передала ей права на престол, а на Петра III возложила обязанности воспитать царевну. Немилосердный монарх отправил родственницу в Сибирь, откуда спустя год ее вывело участие в ней одного священника. Под покровом ночи бежали они в столицу донских казаков. Ее пытались отравить, однако она успела скрыться. Бежала в Персию к родственнику отца, который в правление шаха Тамаса переселился на берега Каспия. Этот король королей осыпал русского пришельца ласками и богатствами, наделил его обширными поместьями и окружил почетом. Благодаря этому он мог заботиться о преследуемой судьбой дочери родственника, выписывать для нее педагогов из-за границы и превосходно подготовить ее к жизни.
Голицын докладывал:
В итоге она утверждает, будто никогда не помышляла выдавать себя за дочь покойной императрицы Елизаветы и что никто ее на сие не науськивал, а про свое происхождение она, мол, узнала только от князя Али. Она заявляет, будто не желала, чтобы ее величали этим титулом – ни князь Лимбургский, ни Радзивилл, и всегда повторяла им: «Впрочем, называйте меня как знаете – хоть Дочерью турецкого султана, хоть персидского шаха, хоть русской княжной. Но лично мне кажется, что я не вправе носить сей титул». Она говорит, что в Венеции строго-настрого запретила полковнику Кнорру обращаться к ней как к высочеству. Когда же тот воспротивился, она подалась в Рагузу и воспретила местным властям употреблять по отношению к ней титул княгини. Будучи в Рагузе, она получила безымянное письмо и три духовных: первое было подписано рукою императора Петра Великого и имело касательство к венчанию на царство Екатерины I; второе было за подписью императрицы Екатерины I – о короновании Елизаветы Петровны, и третье – Елизаветино – о передаче короны ее дочери, которую должно величать Елизаветой II. Что же до манифеста, она ответствовала, что то был вовсе не манифест, а своего рода предписание, то бишь указ, согласно которому графу Орлову надлежало огласить перед моряками российского флота Елизаветино завещание относительно ее родной дочери. Она также утверждает, будто направила сие писание графу Орлову единственно для того, чтобы узнать, кто взял на себя груз послать ей упомянутые бумаги и могли ли они прийти из России…
Однако же, наслушавшись разговоров о своем рождении и памятуя о злоключениях детства, она порой тешила себя мыслью, что, быть может, она действительно та, о ком упоминается в присланных ей духовных и прочих бумагах. Она думала, что у тех, кто прислал ей все это, были свои причины сделать это, имевшее явное отношение к политике.
Свой отчет императрице великий канцлер Голицын закончил так: «Узница, уповая на милость императрицы, утверждает, что на самом деле она всегда питала любовь к России и препятствовала любым злонамерениям, могущим причинить вред государству российскому, – что в конечном итоге послужило причиной ее размолвки с Радзивиллом. Именно ее горячее стремление любыми средствами защитить интересы России как раз и повлекло за собой ее ссору с Радзивиллом».
Вскоре княжна поняла, что ей, похоже, уже никогда не будет суждено выйти на свободу, и тем не менее она отправила Екатерина II исполненное горького отчаяния письмо:
Ваше императорское величество, я полагаю, настало время уведомить Вас о том, что всего, писанного в стенах этой крепости, явно недостаточно, чтобы развеять подозрения Вашего величества на мой счет. А посему я решилась обратиться к Вашему императорскому величеству с мольбой выслушать меня лично, но не только поэтому, а еще и потому, что я могу принести большую пользу России.
И моя мольба – верное тому ручательство. К тому же я вполне могла бы опровергнуть все, что было написано и сказано против меня.
Я с нетерпением жду распоряжений Вашего императорского величества и уповаю на Ваше великодушие.
Имея честь выразить Вашему императорскому величеству заверения в моем глубочайшем почтении, я по-прежнему остаюсь Вашей покорнейшей и смиреннейшей слугой.
Елизавета.
Кроме того, княжна написала два письма князю Голицыну и подписалась Ц все тем же именем – Елизавета. Таким образом, она дважды совершила непростительную оплошность, чем навлекла на себя гнев Екатерины, потому что та не преминула заметить Голицыну следующее:
«Князь! Соблаговолите передать небезызвестной особе, что, ежели ей угодно облегчить свою участь, пусть прекратит ломать комедию и выбросит спесь из головы, ибо, судя по ее письмам к вам, дерзко подписанным именем Елизаветы, она так до сих пор и не образумилась. Велите передать ей, что никто ни на мгновение не сомневается в том, что она отъявленная авантюристка и что вы настоятельно советуете ей умерить тон и чистосердечно признаться, кто надоумил ее взять на себя эту роль, где она родилась и с какого времени начала заниматься мошенничеством. Повидайтесь с нею и еще раз передайте, чтобы прекратила ломать комедию. Надо же, какая негодяйка! Судя по тому, что она написала мне, дерзость ее вообще не знает границ, и я уж начинаю думать, все ли у нее в порядке с рассудком».
По всей видимости, императрице во что бы то ни стало хотелось узнать настоящее происхождение авантюристки. Вскоре ей сообщили, что мошенница была не кто иная, как дочь пражского кабатчика, потом – будто родилась в Польше, что объясняло ее связь с конфедератами Радзивилла; затем – что она дочь нюрнбергского булочника, и в довершение всего – будто она из семьи польского еврея. Очевидно, что какая-то из четырех перечисленных версий была лишней. Однако Екатерину II ни одна из них явно не устраивала. Судя по поведению императрицы, она была чем-то взволнована и даже встревожена. Вскоре, правда, она обрела некоторое успокоение: оказалось, что самозванка была совсем плоха. Ее то и дело трясло в лихорадке. Участилось кровохарканье. И 26 октября 1775 года князь Голицын сообщил Екатерине, что состояние арестантки плачевно: «Врач, что пользует ее, опасается, что долго она не протянет». И действительно, в один из декабрьских дней 1775 года, призвав к себе католического священника, она испустила дух. «Отъявленная негодяйка, присвоившая себе высокий титул и происхождение, близкое к ее высочеству, – писал Голицын, – 3 декабря испустила дух, так ни в чем не сознавшись и никого не выдав».
Так кто же она была, эта таинственная авантюристка и самозванка? А может, она, как сама утверждала, действительно была дочерью Елизаветы?
Известно, что Екатерина II запретила проводить какое-либо дознание, могущее изобличить княжну. Царица ни разу официально не оспорила ее притязания. Екатерине хотелось лишь одного – скорее покончить с этим делом. «Довольно примечательно, – писал историк Шалемель-Лакур, – что никто так и не попытался опровергнуть широко распространенное мнение о том, что у императрицы Елизаветы была дочь, или доказать, что она умерла, или, по крайней мере, узнать, что с нею сталось». Спустя восемь лет после смерти узницы Петропавловской крепости посол Франции в России маркиз де Врак, по просьбе одного из парижских кредиторов бывшей княжны Волдомир, собрал в Санкт-Петербурге кое-какие сведения о ней. Посол изложил их в депеше, которая ныне хранится в архивах Французского министерства иностранных дел. В этой депеше де Врак выражал свою убежденность в том, что «она действительно была дочерью Елизаветы и Разумовского». После долгих кропотливых исследований, подкрепленных красноречивыми документами, историк Шарль де Ларивьер также пришел к выводу о том, что княжна вполне могла быть дочерью императрицы Елизаветы.
Тем не менее та, которая, возможно, была внучкой Петра Великого, нашла свою смерть в крепостном каземате.
Авантюристка попала в историю как княжна Тараканова, хотя никогда этим именем не пользовалась и, возможно, даже не подозревала о существовании такой фамилии. Под этим именем известна еще одна княжна, якобы действительно, рожденная от морганатического брака императрицы Елизаветы с графом А.Г. Разумовским по имени Августа (Тимофеевна). По повелению Екатерины II она была привезена в Ивановский монастырь и пострижена под именем Досифеи. Княжна Тараканова прожила здесь до самой смерти в 1810 году. Еще одна загадка. Так или иначе, но нашу авантюристку стали тоже называть княжной Таракановой.
А затем и принцесса Волдомир превратилась в принцессу Владимирскую П Мельников в своей книге «Княжна Тараканова и принцесса Владимирская» (Спб, 1868) счел фамилию Волдомирская равнозначной Владимирская! и, без всяких на то оснований, стал именовать ее Владимирской. Происхождение же княжны «Волдомир» – плод буйной фантазии Азовской принцессы. Не более.
Французский авантюрист. Дипломат, капитан драгунов, тайный агент Людовика XV. Переодевшись в женское платье, прибыл в Россию с особым заданием (1755). Добился расположения русской императрицы Елизаветы Петровны и сыграл большую роль в заключении договора между Россией и Францией. Участвовал в Семилетней войне. Написал исторические и статистические заметки о России. Шевалье д'Эон прожил восемьдесят два года, из которых 48 лет считался мужчиной, а 34 – женщиной. Дипломатический посланник Франции при дворе Елизаветы Петровны, оказавший несомненное влияние на политическую жизнь России, хитроумный разведчик, блистательный интриган, виртуоз-фехтовальщик, храбрый воин, одаренный литератор О нем ходило множество слухов, он стал предметом многочисленных споров.
Д'Эон де Бомон родился 5 октября 1728 года в Тоннере, главном городе Иенского департамента. В акте, составленном о его рождении, он был записан мальчиком Но один из его биографов, де Да Фортейль, заявил, что будущий шевалье д'Эон – девочка и что ее одевали и воспитывали как мальчика только потому, что отец желал иметь непременно сына
Родители отправили его учиться в Париж, где он поступил в коллегию Мазарена Д'Эон делал успехи, из этой коллегии он перешел в юридическую школу и, по окончании курса, получил степень доктора гражданского и канонического права. Еще в юности д'Эон пробовал заниматься литературным трудом Кроме того, он оставил после себя обширную переписку, заметки и очерки В Париже д'Эон приобрел громкую известность своим искусством стрелять и драться на шпагах, впоследствии он имел славу одного из самых опасных дуэлянтов Франции.
В юности Шарль-Женевьева поразительно походил на хорошенькую девушку, как внешностью, так и голосом и манерами. В двадцать лет он имел прекрасные белокурые волосы, светло-голубые томные глаза, такой нежный цвет лица, какому могла бы позавидовать любая молодая женщина, роста он был небольшого, а на гибкую и стройную его талию был в пору корсет самой тоненькой девушки, маленькие его руки и такие же ноги, казалось, должны были бы принадлежать не мужчине, а даме-аристократке, над губой, над подбородком и на щеках у него, по словам одного из его биографов, пробивался только легкий пушок, как на спелом персике.
Умный, образованный, ловкий фехтовальщик, поэт, всеми любимый и известный, он все-таки был несчастлив – природа обделила его мужественностью Как сказал один из его биографов, «жизненная сила прилила к его черепу, оставив его конечности» Короче говоря, женщины его не возбуждали Многочисленные его друзья, а среди них были известные развратники Грекур Пирон, Сент-Фуа, Безенваль и другие пытались помочь в его несчастье – предлагали ему различные возбуждающие снадобья и подкладывали в его постель одно обворожительное создание за другим Но – увы – все было бесполезно
Неожиданный случай позволил кавалеру выйти из своего болезненного состояния Однажды вечером – было это в 1755 году, – когда он сидел рядом с графиней де Рошфор, очаровательная дама, не думая ни о чем плохом, провела рукой по его волосам Это прикосновение возымело сильное действие Юный д'Эон испытал неведомое доселе чувство – и в двадцать шесть лет вдруг расцвел Мадам де Рошфор тоже влюбилась в прекрасного юношу
На один из блестящих придворных маскарадов, которыми так славилось роскошное царствование Людовика XV, кавалер д'Эон пришел в обществе веселой графини де Рошфор, убедившей Шарля нарядиться в женский костюм Переодетый шевалье был – как хорошенькая девушка – замечен любвеобильным королем, и когда Людовик узнал о своей ошибке, он пришел в восторг.
В то время Людовик XV пытался восстановить дружественные отношения с Россией Со своей стороны и императрица Елизавета Петровна, находившаяся под сильным влиянием Ивана Ивановича Шувалова – страстного поклонника Франции, была не прочь увидеть снова в Петербурге французское посольство.
И тут король вспомнил о кавалере д'Эоне.
Среди близких к Людовику XV царедворцев был принц Конти, происходивший из фамилии Конде, которая вела свое начало от младшей линии бурбонского дома и, следовательно, считалась родственной королевской династии Принц, мечтавший о польском престоле, любил сочинять стихи Однако светлейший поэт подыскивал рифмы с величайшим трудом, и чаще всего на помощь ему приходил кавалер д'Эон.
Благодаря некоторым своим сочинениям, обратившим на себя внимание публики, Шарль стал часто появляться в обществе лучших французских писателей, а через них он познакомился с принцем де Конти.
Принц одобрил идею короля послать в Санкт-Петербург кавалера д'Эона в женской одежде Поддержала короля и его фаворитка, знаменитая маркиза Помпадур, которая на своем опыте знала, какое влияние может оказывать женщина на государственные дела.
«Цель вашей миссии, – сказала маркиза, – проникнуть во дворец, встретиться с императрицей с глазу на глаз, передать ей письмо короля, завоевать ее доверие и стать посредником тайной переписки, благодаря которой его величество надеется восстановить добрые отношения между двумя нациями».
Далее последовали необходимые пояснения: кавалер будет путешествовать под именем Лиа де Бомон; по дороге он встретит кавалера Дугласа-Макензи, он шотландец, изгнан, служит Франции.
Кавалер д'Эон за счет принца Конти был обеспечен всеми принадлежностями роскошного дамского туалета. Такая щедрость принца объяснялась просто: отправляя д'Эона в Петербург, он дал кавалеру особые поручения. «Вы знаете, что мой дед после смерти де Собецки избран был королем Польши. Но увы! Узурпатор Август II, избранник Саксонии, захватил трон, прежде чем избранный монарх успел приехать из Франции. Это стало большим несчастьем для моей семьи и для его величества, который уже принял решение заключить тайный союз с Польшей. Король позволил мне поручить вам и вторую миссию… Речь идет вот о чем: вы скажете Елизавете, что я влюблен в нее, постараетесь внушить ей мысль заключить со мной брачный союз. Если она откажется, вы приложите все усилия для назначения меня командующим русской армией – это сблизит меня с Польшей…»
…Ясным июньским утром 1755 года кавалер д'Эон, одетый в дорожное платье, сел в почтовую карету.,
Д'Эон беспрепятственно пересек Европу и в конце июня прибыл в Санкт-Петербург, где его уже поджидал Дуглас. К несчастью, через несколько дней шотландца выследили агенты Бестужева и выслали из России. Однако перед отъездом он успел-таки представить м-ль Лиа де Бомон графу Михаилу Воронцову, вице-канцлеру и франкофилу. Именно этот высокопоставленный вельможа, хорошо известный в Версале, должен был представить кавалера ко двору.
По-видимому, до дипломатических кругов доходили туманные слухи о миссии Дугласа и д'Эона, потому что, несмотря на всю секретность операции, в Париже разнеслась молва о поездке д'Эона в Россию под видом девицы. Австрийский посланник в Петербурге пытался проведать о цели приезда Дугласа и своими хитрыми расспросами поставить в тупик поверенного Людовика XV, который на вопрос посла, что он намерен делать в России, отвечал, что приехал по совету врачей, предписавших ему холодный климат…
Когда Воронцов представлял Лиа де Бомон, в корсете у нее было зашито письмо короля, а в руках она держала сочинение Монтескье с золотым обрезом и в кожаном переплете. Эта книга предназначалась для самой императрицы.
Переплет книги состоял из двух картонных листов, между которыми находились секретные бумаги, картон был обтянут телячьей кожей, края которой, перегнутые на другую сторону, были подклеены бумагой с мраморным узором. В книге Монтескье д'Эон должен был передать императрице Елизавете Петровне секретные письма Людовика XV с тайным шифром, с помощью которого она и ее вице-канцлер граф Воронцов могли вести секретную переписку с королем. Затем д'Эон получил новые шифры, один для переписки с королем, Терсье и графом Брольи, а другой для переписки с императрицей Елизаветой и графом Воронцовым, причем его строго предупредили, чтобы он хранил вверенные ему тайны как от версальских министров, так и от маршала де л'Опиталя, который в 1757 году был назначен французским посланником при русском дворе. Кроме того, д'Эону поручили пересылать королю все депеши французского министерства иностранных дел, получаемые в Петербурге, с ответом на них посланника и с личными комментариями кавалера.
Елизавету немало позабавил этот посланник, и она посмеялась от души. Д'Эон в своих мемуарах утверждал, что императрица с целью облегчить необходимые для переговоров встречи решила поселить его в своем дворце и объявила м-ль де Бомон своей чтицей. Так это или нет, но шевалье со своей задачей справился блестяще.
Чрезвычайно важное значение д'Эона как тайного дипломатического агента в Петербурге подтверждается напечатанными письмами Терсье из архива князя Воронцова. В одном из писем, датированным 15 сентября 1758 года, Терсье просил Воронцова призвать к себе д'Эона и сжечь в присутствии его прежнее свое письмо «купно с приложенными двумя циферными ключами, так и сие, дабы он мог о том меня уведомить. Именем королевским впредь сего сообщенное вам есть собственно его секрет, оной так свято хранили, как я вас о том просил. Я прошу господина д'Эона, чтобы он ко мне отписал о том, что вашему сиятельству по сему учинить угодно будет».
Д'Эон добился благосклонности Елизаветы Петровны. Она написала Людовику XV сердечное письмо, в котором выразила готовность принять французского официального дипломатического агента с основными условиями для заключения союза между государствами.
Правда, Елизавета Петровна отказалась вступить в брак с принцем де Конти, так же как и дать ему пост главнокомандующего войсками. Тогда принц стал хлопотать о получении подобного звания в Германии, но и тут ему не посчастливилось по причине ссоры с маркизой Помпадур. Осерчавший принц вообще отошел от дел и, согласно воле короля, передал все корреспонденции и шифры старшему королевскому секретарю по иностранным делам Терсье, с которым и привелось шевалье вести большую часть секретной переписки из Петербурга.
Д'Эон с письмом императрицы к Людовику XV отправился в Версаль, где был принят королем. Следуя пожеланию Елизаветы Петровны, кавалер Дуглас был назначен французским поверенным в делах при русском дворе, а д'Эон – секретарем посольства.
На сей раз шевалье отправился в Россию в мужском платье. Чтобы скрыть прежние таинственные похождения в Петербурге, д'Эон был представлен императрицей как родной брат девицы Лии де Бомон, этим и объясняли поразительное сходство между упомянутой девицей, оставшейся во Франции, и ее братом, будто бы в первый раз приехавшим в столицу России.
Вскоре шевалье вернулся во Францию, чтобы доставить в Версаль подписанный императрицей договор, а также план кампании против Пруссии, составленный в Петербурге. Копию плана он передал в Вене маршалу д'Этре.
Людовик XV был чрезвычайно доволен д'Эоном и за услуги, оказанные им в России, пожаловал ему чин драгунского поручика и золотую табакерку со своим портретом, осыпанную бриллиантами.
К этому времени относится рассказ из мемуаров д'Эона о копии с завещания Петра Великого, которую он, пользуясь оказываемым ему при русском дворе безграничным расположением, добыл из самого секретного архива империи, находящегося в Петергофе. Копию, вместе со своей запиской о состоянии России, д'Эон показал только министру иностранных дел аббату Бернесу и самому Людовику XV. Сущность этого завещания сводится к тому, что Россия постоянными войнами и искусной политикой должна покорить всю Европу и продвинуться к Константинополю и Индии. Раздробив Швецию, завоевав Персию, покорив Польшу и завладев Турцией, она должна разорить Австрию с Францией, и когда эти два государства будут ослаблены, двинуть войска в Германию и наводнить Францию «азиатскими ордами». То, что завещание, составленное Петром Великим, подложно, – не подлежит сомнению. Но было ли оно сочинено самим д'Эоном? Возможно, шевалье решил таким образом показать, насколько свободно он чувствовал себя во дворце российской императрицы. Тем более подлинность этой копии проверить было невозможно, а король и министр были не заинтересованы в огласке неблаговидного поступка своего агента. Д'Эон мог быть вполне спокоен, что подлог его не обнаружится.
Из Парижа д'Эон снова выехал в Петербург. В феврале 1758 года место Бестужева занял граф Воронцов, оказавший шевалье особое расположение. Благодаря его симпатиям д'Эон получил предложение императрицы перебраться в Россию навсегда, но он отказался от этого и в 1760 году покинул Россию. В мемуарах свой отъезд д'Эон объяснил романтическими приключениями. Действительной же причиной его отъезда из Петербурга было общее расстройство здоровья, и главным образом болезнь глаз, требовавшая внимания искусных врачей.
В Версале кавалер был принят с почетом герцогом Шуазелем, заменившим аббата Бернеса на должности министра иностранных дел. Д'Эон привез во Францию продленный русской императрицей российско-французский договор от 30 декабря 1758 года, а также морскую конвенцию, заключенную между Россией, Швецией и Данией. Людовик XV со своей стороны оказал д'Эону за услуги его в России, как «в женском», так и в мужском платье, особенную благосклонность, дав ему частную аудиенцию и назначив ему ежегодную пенсию в 2000 ливров.
Прервав на время свои занятия по дипломатической части, д'Эон, в звании адъютанта маршала Брольи, отправился на поле боя и мужественно сражался при Гикстере, где был ранен в правую руку и в голову. Оправившись от ран, он поспешил снова под знамена и отличился в сражениях при Мейнш-лоссе и Остервике.
Но д'Эону захотелось снова вернуться на дипломатическую стезю, и он был назначен в Петербург резидентом на место барона Бретейля, который, оставив свой пост, доехал уже до Варшавы. Но в это время в Париже было получено известие о перевороте, происшедшем 28 июня 1762 года, в результате которого на престоле оказалась Екатерина II, и Бретейлю послали предписание вернуться немедленно в Петербург. Выход России из войны ускорил поражение французов, и Семилетняя война, стоившая стольких жизней, закончилась подписанием губительного Парижского договора.
Вот тогда-то Людовик XV заметил исключительно вредное влияние мадам де Помпадур. Вспомнили, что именно она развязала эту войну. В голову ему пришла мысль о десанте на южных берегах Великобритании. К тому же он задумал реставрацию Стюарта и возрождение Ирландии. Чтобы воплотить этот проект, королю опять потребовался д'Эон. Кавалер был снова призван к его величеству.
Людовик XV назначил кавалера секретарем при французском после в Лондоне, что позволяло ему свободно перемещаться и получать все полезные для французских войск сведения. Король уточнил, что никто, кроме графа де Брогли, возглавлявшего Тайный отдел, и месье Терсье, его личного секретаря, не должен знать об этом деле – никто, даже маркиза де Помпадур.
Д'Эон, получив код переписки, отправился в Лондон, где он намеревался выразить свое почтение Софи-Шарлотте. Молодая королева встретила его исключительно любезно, предоставила комнату во дворце.
Через несколько месяцев де Помпадур, у которой повсюду были шпионы, проведала о тайной переписке короля и д'Эона. Это разгневало маркизу. Ее держали в стороне от политических дел! Она решила уничтожить д'Эона.
Уже через несколько дней один из ее друзей, граф де Герий, выехал из Версаля и отправился в Лондон, куда его назначили послом Франции. Сразу после приезда он обратился к д'Эону: «Вам больше нечего здесь делать. Передайте мне доверенные вам королем бумаги и возвращайтесь во Францию».
Кавалер наотрез отказался уезжать из Англии без приказа короля.
Тогда де Прослен, министр иностранных дел, преданный друг маркизы, прислал ему подписанное Людовиком XV письмо, которым отзывали его во Францию. Кавалер не подчинился приказу – и оказался прав: вечером того же дня он получил тайное послание: «Должен предупредить вас, что король скрепил сегодня приказ о вашем возвращении во Францию грифом (факсимиле подписи), а не собственноручно. Предписываю оставаться вам в Англии со всеми документами впредь до последующих моих распоряжений. Вы в опасности в вашей гостинице, и здесь, на родине, вас ждут сильные недруги. Людовик».
Итак, д'Эон остался в Лондоне. Сильно разгневанная мадам Помпадур поручила де Герию подослать к кавалеру юного Трейссакаде Вержи, прозябавшего в Англии мелкого служащего, чтобы тот выкрал тайные бумаги короля. Де Вержи сразу же приступил к «работе». Он подсыпал д'Эону снотворное, когда тот ужинал в компании знакомых. Попытка не удалась. Тогда Вержи взломал дверь квартиры кавалера, но так ничего и не нашел. Возмущенный д'Эон написал одному из своих преданных версальских друзей следующее письмо: «Помпадур воображает, что Людовик XV не в состоянии мыслить без ее позволения. Все эти напыщенные версальские министры, считающие, что король без них ничего сделать не может, были бы сильно удивлены, если бы узнали, что на самом деле король нисколько им не доверяет и считает их бандой воров и шпионов. Он позволяет им преследовать мелкую сошку вроде меня, а сам пытается тайно все исправить». Тайная полиция, естественно, об этом письме сообщила мадам де Помпадур.
Она приказала де Вержи заманить кавалера в ловушку и убить его. Но молодой авантюрист отказался: ему претили методы посланника и фаворитки. В конце концов он поведал обо всем д'Эону, и тот скрылся у надежных друзей.
Кавалера, однако, не занимала целиком деликатная миссия: много времени он проводил с королевой Софи-Шарлоттой, снова став ее любовником. Однажды ночью в 1771 году, в то время, когда он находился в апартаментах королевы, неожиданно вошел Георг III. Когда д'Эон удалился, король Англии устроил супруге жуткую сцену. На помощь Софи-Шарлоте пришел ее церемониймейстер Кокрель. Он внушил королю, что кавалер был на самом деле девицей. «В течение нескольких лет, ваше величество, он служит тайным агентом короля Людовика XV и носит попеременно то мужское, то женское платье. Он на самом деле – женщина – впрочем, об этом уже начинают шептаться в Лондоне».
Георг III, подумав, произнес: «Довольно странная история. Я напишу своему послу в Версале, чтобы Людовик XV просветил его по этому вопросу».
Кокрель побежал к королеве и сообщил ей, что получилось из его попытки спасти ее честь. Тогда они решили написать Людовику XV.
Король Франции, получив два письма – от короля и королевы Англии, – оказался в довольно затруднительном положении. Его сомнения разрешила фаворитка дю Барри, которая высказалась в поддержку Софи-Шарлотты.
Как только Георг III получил ответ от Людовика XV, он сразу же огласил его. Д'Эон – женщина! Через несколько дней об этом говорил весь Лондон…
Все эти слухи, лично затрагивающие Д'Эона, были ему, безусловно, неприятны. Кавалер возвратился во дворец и, не зная о выдумке Кокреля, вызвал сомневающихся в том, что он мужчина, на дуэль. Георг III заподозрил подвох и объявил о намерении разорвать отношения с обманувшим его королем Франции. Таким образом, чтобы не быть уличенным в обмане Людовику XV пришлось просить д'Эона представиться женщиной. Кавалер дал обещание. Однако Георг III заявил, что если он женщина, то должен носить платье. Между Лондоном (д'Эон) и Парижем (Людовик XV) завязалась оживленная переписка.
В сентябре д'Эон, узнав, что английский король устроил своей супруге адскую жизнь, согласился носить женское платье, но поставил условия: денежное возмещение морального ущерба французским двором в течение двадцати одного года и восстановление его должностей и политических званий.
Для ведения переговоров был послан Бомарше, прославившийся позднее как драматург. Переговоры шли успешно. Посланник короля даже не подозревал, что имеет дело с бывшим драгунским капитаном. Однажды вечером он предложил д'Зону стать его… женой.
Слух о предстоящей свадьбе Бомарше и кавалера быстро распространился в Лондоне и дошел до Парижа. Дамы, по личному опыту знавшие о мужском естестве д'Эона, умирали со смеху.
Д'Эон же, устав от роли соблазненной девицы, мечтал об уединении в своем родном городе Оннере. 13 августа он выехал из Лондона.
По прибытии во Франции кавалер получил приказ немедленно переодеться в женское платье. Мария-Антуанетта из благодарности заказала ему гардероб у лучшей французской модистки Розы Бертэн и подарила веер. Для бывшего военного началась новая жизнь. Забыв о прошлом, он научился вышивать, готовить, ткать и делать макияж. Сорок девять лет он был напористым мужчиной, а тридцать три года – очаровательной женщиной.
Скончался д'Эон 10 мая 1810 года. Сильно заинтригованные врачи осмотрели его тело. Под женскими юбками д'Эон остался настоящим драгунским капитаном…
Самозванец. Выдавал себя в Черногории за Петра III. Достоверных сведений о его происхождении нет. 2 ноября 1767 года на всенародной сходке был признан не только русским царем, но и государем Черногории. В течение шести лет фактически правил страной. Провел ряд реформ, в частности судебную, отделил церковь от государства. Призывал племена к миру. Погиб от рук наемного убийцы.
В начале 1766 года в черногорской деревне Майна на Адриатическом побережье появился чужестранец-знахарь. Он нанялся батраком к состоятельному черногорцу Вуку Марковичу. Незнакомец привлек к себе внимание умением врачевать. Людей удивляло и его поведение: в отличие от обычных деревенских знахарей Степан Малый не брал платы до тех пор, пока его подопечные не выздоравливали. При этом он вел с ними беседы о доброте и миролюбии, о необходимости прекратить распри между общинами. Стал он лечить и своего заболевшего хозяина. В результате к концу лета 1767 года Маркович стал относиться к своему батраку с уважением и даже с почтительностью.
Через некоторое время в речах Степана Малого стали замечать таинственную важность. Он попросил одного солдата отнести к генеральному проведитору А. Реньеру письмо, адресованное самому венецианскому дожу. В письме содержалась просьба подготовиться к принятию в Которе в скором времени «свет-императора». (К тому времени приморские территории Черногории, захваченные Венецианской республикой, именовались «венецианской Албанией». Они управлялись генеральным проведитором – наместником, резиденция которого находилась в Которе.)
В августе-сентябре 1767 года по окрестным селам разнеслась весть, что батрак из села Майне и не батрак вовсе, а русский царь Петр III. Впрочем, «царь» продолжал называть себя Степаном Малым, но не из-за малого роста. Может потому, что, по его собственным словам, он был «с добрыми добр», иначе говоря, с простыми людьми прост (с малыми мал)? Есть еще одна версия. В середине XVIII века в Вероне большой популярностью пользовался врач по имени Стефан из рода Пикколо (то есть Малый). Степан тоже был знахарем…
Как только прошел диковинный слух, все бросились разглядывать иноземца, пытаясь найти в нем сходство с портретами русского императора. «Лицо продолговатое, маленький рот, толстый подбородок… блестящие глаза с изогнутыми дугой бровями. Длинные, по-турецки, волосы каштанового цвета… Среднего роста, худощав, белый цвет лица, бороды не носит, а только маленькие усики… На лице следы оспы… Кто бы он ни был, его физиономия весьма сходна с физиономией русского императора Петра Третьего… Его лицо белое и длинное, глаза маленькие, серые, запавшие, нос длинный и тонкий… Голос тонкий, похож на женский…» В то время ему было лет 35-38.
Достоверных сведений о его происхождении нет. Он называл себя то далматинцем, то черногорцем, то «дезертиром из Лики», и иногда просто говорил, что пришел из Герцеговины или из Австрии. Патриарху Василию Бркичу местом своего происхождения Степан Малый называл Требинье, «лежащее на востоке», а Ю.В. Долгорукому предложил даже три версии о себе: Раичевич из Далмации, турецкий подданный из Боснии и, наконец, уроженец Янины. Он признавался, что во время странствий ему часто приходилось менять имена. Степан Малый хорошо говорил по-сербохорватски, в разной мере владея, кроме того, немецким, французским, итальянским, турецким и, быть может, русским.
Сразу же после того, как Степан «признался» в своем царском происхождении, нашлись люди, которые «узнали» в нем Петра III. Некоторые из них в свое время побывали в России (Марко Танович, монах Феодосии Мркоевич, игумен Йован Вукачевич), и их свидетельствам особенно поверили. Марко Танович, находившийся на военной службе в России в 1753-1759 годах и встречавшийся там с Петром Федоровичем, сказал, что батрак Степан Малый как две капли воды похож на русского царя.
В одном из монастырей нашли портрет императора; сходство «подтвердилось». Несколько позднее с агитацией в пользу Петра III выступили видные православные иерархи. Особенно поразил Степан черногорских старшин, когда потребовал у них отчета в том, куда они дели присланные из России золотые медали (он узнал о них от русского офицера, побывавшего в Черногории незадолго до того).
По поручению генерального проведитора 11 октября 1767 года со Степаном Малым встретился и беседовал полковник венецианской службы Марк Антоний Бубич. Судя по его письменному отчету, эта встреча произвела на него большое впечатление. «Особа, о которой идет речь, – писал он, – отличается большим и возвышенным умом».
14 октября в горном селе Цегличи совет старшин принял Степана как царя. Затем он встретился с митрополитом Саввой, престарелым владыкой, фактическим правителем страны. Архиерей был захвачен общим настроением, покинул горы и сам приехал к Степану в Майне, где самозванец обрушил на него поток красноречия, укоряя черногорское духовенство в пороках. Черногорский пастырь был подавлен, он пал Степану в ноги и расстался с ним, побежденный.
В конце октября в Цетинье состоялось уже всенародное собрание («скупщина», «збор»), на которое явились до семи тысяч человек. Степан ждал решения народа в Майне, тем не менее его первый указ был прочитан на сходке и немедленно принят к исполнению. Это был призыв к установлению мира в стране и немедленному прекращению кровных распрей. На собрании Степан Малый был признан не только русским царем, но и государем Черногории, что удостоверялось грамотой, переданной ему 2 ноября 1767 года. Началось паломничество к новому правителю: окруженный охранниками, он благословлял пришедших, выкатывал им бочки с вином, полученные от митрополита (своих доходов у «царя» не было еще довольно долго).
Венецианские власти боялись трогать Степана Малого. «Благоразумие не позволяет мне прибегнуть к решительным мерам, чтобы не возбудить открытого сопротивления…» – писал генеральный проведитор из Котора; когда в начале ноября 1767 года Степан в первый раз объехал страну, его повсюду встречали с восторгом. «Наконец Бог дал нам… самого Степана Малого, который умиротворил всю землю от Требинья до Бара без веревки, без галеры, без топора и без тюрьмы», – восхищенно писал один из старшин, противопоставляя Степана венецианцам. «Наиславный, наивозвышенный, наивеликий… господин, господин государь, царское крыло, небесный ангел…» – так обращался к нему губернатор, только что избранный на свой пост.
Все считали самозванца Петром и в то же время именовали его Степаном, как бы признавая соединение в одном лице двух личностей; сам он подписывался именем «Степан» и приказал вырезать титул «милостью божией Степан Малый» на государственной печати. Ведь имя Степан само по себе обладало царственным смыслом: «стефанос» по-гречески означает «венец». Кроме того, оно было популярно у сербских государей из династии Неманичей, и самозванец недаром удерживал его за собой.
Но внезапно у него обнаружился недоброжелатель – старый владыка Савва, который с трудом мирился с возвышением самозванца. Подчинившись Степану, старик написал русскому послу в Константинополе А.М. Обрескову о черногорских делах. Обресков сразу же ответил («Удивляюсь, что ваше преосвященство… впали в равное с… вашим народом заблуждение»), и Савва немедленно выступил против Степана, разослав копию письма во все черногорские общины.
В столь критической для него ситуации Степан Малый показал себя опытным и ловким политиком В феврале 1768 года в монастыре Станевичи была созвана сходка старшин, на которую вызвали Степана. Самозванец пустил в ход сильнодействующее средство: обвинил митрополита в служении интересам Венеции, а также в спекуляциях земель и расхищении ценностей, поступавших в дар из России. Не дав ему опомниться, Степан Малый предложил тут же отобрать у Саввы имущество и разделить между участниками сходки. Стада владыки, его дом, монастырь и еще несколько церквей были мгновенно разграблены, сам он и его родня взяты под стражу, монахи разогнаны. Степан вновь оказался хозяином положения; его ближайшим советником стал теперь сербский патриарх Василий Бркич, незадолго до того изгнанный из своей резиденции в городе Печ. В марте 1768 года Василий призвал все православное население почитать Степана как русского царя. По-видимому, для подкрепления этой версии Степан Малый, по случаю дня Петра и Павла, отмечаемых православной церковью 29 июня, организовал торжественную церемонию в честь Петра Великого, а также цесаревича Павла Петровича, как своего сына.
В роли правителя страны Степан энергично занялся созданием в Черногории неплеменной системы управления, построенной по государственному образцу. В этом деле он обнаружил энергию, дальновидность и трезвый политический расчет. Он начал с искоренения всех и всяческих распрей – от счетов, сводимых в порядке кровной мести, до межплеменных войн. Требование мира стало лейтмотивом всей его деятельности.
Наряду с призывами к миру он выдвинул довольно четкую программу преобразований. Активным преследованиям подверглась кровная месть, за нее устанавливалось изгнание из страны. Он установил суровые наказания за убийство, воровство и угон чужого скота, за умыкание женщин и двоеженство. В мае 1768 года были вынесены и приведены в исполнение первые приговоры: повешен за братоубийство один черногорец, двое подвергнуты штрафу в 100 дукатов. Всем покинувшим страну было разрешено вернуться. Правда, проводить в жизнь все это было нелегко, Степан мог рассчитывать лишь на свою личную охрану – отряд из 10-15 человек. Лишь в конце 1772 года некто С. Баряктарович, находившийся ранее на русской службе, возглавил отряд в 80 человек, призванный контролировать исполнение судебных приговоров. Выносить же эти приговоры стал суд из 12 человек, заново созданный Степаном (первая попытка введения такого суда была предпринята ранее) Наконец, с именем самозванца связана идея переписи населения. Пять старшин вместе со священником занимались этим нужным делом. В 1776 году в стране проживало около 70 тысяч человек.
Для упрочения собственной позиции правителя-государя Степан Малый специальной грамотой объявил об отделении государственной власти от власти церковной.
Современники внимательно следили за реформами, начатыми «царем», и в народе сохранилась память о порядке, воцарившемся на дорогах, и о резком сокращении кровавых распрей. «Прекратил между славянским народом разных званий издревле бывшие между ними вражды», – доносил в Петербург А.М. Обресков из Константинополя. «Начал между народом черногорским великое благополучие чинить и такой мир и согласие, что у нас еще никогда не было», – писал Савва. Сам Степан извещал русского посланника в Вене: «Черногорцы, примирясь между собой, простили один другому все обиды». Все это было достигнуто в условиях борьбы с венецианцами и турками, когда Степану приходилось маневрировать, отступать и даже скрываться то от венецианцев, то от турок. Тем не менее авторитет его был так велик, что родился даже рассказ о том, как самозванец рассыпал монеты на одной из горных дорог, бросил там пистолет в серебряной оправе, и вещи несколько месяцев лежали нетронутыми…
Степан Малый становился все более популярным. Некоторые села в Албании стали отказывать туркам в уплате харача, из других мест поступали письма, что народ «готов пролить кровь за царскую славу». Энергичных приверженцев Степан нашел на Адриатическом побережье. В окрестностях Боки Которской какой-то почитатель сложил на итальянском языке сонет, в котором говорилось, как «спустя пять лет после того, как ужасным образом сорвана корона с чела, приходит беспокойная тень в эти горы, чтобы найти здесь1 благочестивое успокоение». Далее следовал странный призыв: «Но если не хочешь отдыха на этой земле, иди туда, роковая тень, где у тебя было отнято царство, и подними войну». Автор сонета как бы предвидел Крестьянскую войну! 1773-1775 годов. И вот в начале 1774 года дубровницкий посланник в Петербурге Ранина пишет на родину, что «в губернии Оренбург, около сибирской границы, восстал один человек, в некотором роде Степан Малый, который выдает себя за Петра Третьего».
…Первые удары, которые нанесли венецианцы и турки, последовали с Адриатики. Венеция была обеспокоена судьбой своих далматинских владений, чье население открыто симпатизировало Степану. Вначале правительство республики решило обойтись без войны; которский проведатор получил предписание от суда инквизиторов в Венеции «прекратить жизнь иностранца, виновника происходящих в Черногории волнений», несколько флаконов с ядом и отравленный шоколад. Исполнителю, пусть даже и преступнику, были обещаны прощение, убежище в Венеции и 200 дукатов. Однако ни местный лекарь, ни, священник-грек, нанятые венецианцами, не смогли пробраться к Степану, которого днем и ночью охраняла стража. Степан же старался сохранить добрые отношения с республикой. «Вижу, что готовите войска для того, чтобы опустошить три общины (Майне, Побори и Браичи, перешедшие на сторону Степана), которые никому не причинили зла… Прошу не губить людей ради меня и оставить меня в покое», – писал он сенату. Эти письма не привели к успеху.
Венецианцам удалось расколоть черногорские общины в Приморье, после чего вспыхнули военные действия. В апреле 1768 года четырехтысячный отряд был двинут на Майне, где собралось до 300 вооруженных сторонников Степана. Самозванец ушел в горы, и венецианское войско остановилось, блокировав Черную Гору с моря. Черногорцы остались без припасов. В письме венецианскому наместнику А. Раньеру в июле 1768 года губернатор и воеводы выразили негодование по поводу того, что их принимают за неприятелей «без всякой нашей вины, и еще турецкую силу на нас зовете». Вместе с тем они, признавались в верности Степану, называя его «человеком из царства Московского, которому мы обязаны везде до последней капли крови служить, будучи объединенными одной верой и законом, и язык у нас один. Все мы умрем.. но от Московского царства отойти не можем».
В октябре 1768 года в черногорском Приморье высадились венецианские (карательные войска. Все села были заняты, народ в страхе разбегался, начались массовые репрессии.
Разгром, который учинили венецианцы среди преданных Степану общин на побережье, оказался первым ударом, второй нанесли турки. В Стамбуле увидели в появлении Степана серьезную угрозу турецким интересам, ибо Черногория превращалась в крепкое государство Вскоре десять черногорских племен, находившихся под турецким управлением, восстали и признали Степана своим царем. Сам Степан не был намерен воевать с турками. Он обещал свою вассальную зависимость, убеждал, что «было бы грешно проливать столько невинной крови как турок, так и черногорцев, и хорошо, что мы живем в мире», соглашался уплатить харач и выдать заложников. Но тщетно!
В январе 1768 года в Боснии и Албании стали собираться войска, а в июне с севера и юга они выступили против Черной Горы. По официальным данным, в них числилось 100-120 тысяч человек (в действительности, видимо, не более 50 тысяч). Лишь в самый последний момент с отрядом в две тысячи человек Степан занял горный проход у села Острог на притоке реки Морачи. 5 сентября османские войска окружили черногорцев и наголову разбили их, едва не захватив в плен Степана. Бросив все, он спасся бегством и на девять месяцев исчез с политической арены, укрывшись в одном горном монастыре.
24 сентября атаки турок были отбиты с большими для них потерями, на следующий же день хлынули дожди. Началась русско-турецкая война. Османская империя, не в силах вести борьбу на два фронта, вывела свои войска из Черногории.
В условиях начавшейся войны поддержка со стороны угнетенных османами балканских народов приобрела для России важное значение. Правительство Екатерины II получало сведения о Степане Малом от своих дипломатов – А.М. Обрескова в Стамбуле и Д.М. Голицына в Вене.
Летом 1769 года в Черногорию выехала миссия во главе с генералом от инфантерии Ю.В. Долгоруковым, которой суждено было сыграть особую роль в судьбе Степана Малого.
12 августа команда из девяти офицеров и семнадцати солдат из числа тех, кто вместе с графом А. Г. Орловым был послан в Средиземное море, под началом Ю.В. Долгорукова прибыла из Анконы на Черногорское побережье. С собою она привезла около 100 бочек пороха и 100 пудов свинца. Затем миссия, с трудом преодолевая ущелья и каменные россыпи, поднялась в горы к монастырю Брчели, где русских встретило духовенство. На следующий день под эскортом нескольких черногорцев к князю явился Степан Малый. Долгоруков не скрывал, что намеревается собрать всех черногорцев, чтобы разоблачить самозванца. Однако Степан не был склонен сдаваться без борьбы. Через несколько дней князь узнал, что он объезжает деревни и возмущает народ, а приказ арестовать его не выполнен.
17 августа на поле перед воротами Цетинского монастыря состоялась многолюдная сходка. В присутствии Долгорукова, губернатора, старшин и 2 тысяч собравшихся один из монахов огласил грамоту Василия Бркича, в которой патриарх именовал Степана обманщиком, неизвестным бродягой, «возмутителем покоя и злодеем нации». Патриарх разуверился в Степане и связал свою судьбу с русскими. Поднявшись с места, Долгоруков подтвердил, что Степан – «самозванец, плут и бродяга». Народ безмолвствовал, и князь решил, что разоблачил самозванца. После обеда был прочитан по-русски, а затем объяснен по-сербски манифест Екатерины II от 19 января 1769 года, в котором императрица объявляла христианским народам Балканского полуострова о войне России с турками и призывала их подняться за веру. Затем собравшимся был задан вопрос: «Обещает ли народ черногорский… со своей стороны верность и усердие и желает ли это утвердить присягою?» В ответ раздался громкий одобрительный крик. Началось целование креста Евангелия, которое Длилось до позднего вечера. Затем князь распорядился раздать народу 400 ду-катов и распустил всех по домам.
На рассвете следующего дня к Цетинскому монастырю верхом и с обнаженной саблей в руке примчался самозванец. Его появление было встречено народным ликованием. Началась пальба из ружей, черногорцы отовсюду сбегались к своему предводителю и, окружив его, двинулись к монастырю, позабыв вчерашнюю присягу Впрочем, присяга на верность Екатерине II вовсе не исключала преданности Петру III, Степану.
У ворот монастыря наступил решающий момент: за кем пойдет население7 Из дневника экспедиции непонятно, как сумел добиться Долгоруков перелома в настроении народа, но дело длилось несколько часов. Наконец, престиж русского генерала взял верх. Степана отвели в монастырь, обезоружили и стали допрашивать перед всеми собравшимися. И тут-то события повернулись для самозванца самым неблагоприятным образом. Он поступил необдуманно, дав себя обезоружить (в глазах черногорца это уже само по себе являлось бесчестием). Не исключено, что в ответ на вопрос Долгорукого, «кто ты таков и откуда родом», он признался в своем подлинном происхождении. Как бы то ни было, черногорцев охватила ярость, раздались крики: «Повесить!», «Изрубить на куски!» Русским с трудом удалось удержать толпу от самосуда. Самозванец оказался в тюрьме.
Долгоруков продолжал рассылать письма воеводам соседних областей, в турецкие Боснию и Герцеговину, готовил выступления против турков. Отстранив самозванца, Ю.В. Долгоруков, по сути, продолжал его политику. Однако добиться успеха ему не было суждено, так как отношения между генералом и местным населением стали неожиданно портиться.
Оказавшись перед лицом трудностей, Долгоруков стал искать надежных советников. В октябре пошли слухи, что он регулярно встречается с сидящим под замком Степаном А 24 октября русская миссия покинула Цетинский монастырь и двинулась к морю, где ее ждало заранее нанятое судно. Русских сопровождали около 50 взятых на службу черногорцев, патриарх Василий, митрополит Савва и… Степан Малый Степану была возвращена свобода, пожалован чин и подарен мундир русского офицера. Долгоруков объявил, что оставляет его начальником в Черногории. Всю ночь на 25 октября русские шли «на голос Степана, который… лучше других знал дорогу».
Черногорцы остались недовольны русским генералом. В одном из писем Екатерине II они писали, что с помощью Долгорукова надеялись освободиться от власти турок, а «генерал Долгоруков такой уехал от нас».
Отныне Степан стал признанным правителем страны. Уже в последние дни своего пребывания в Черногории русские заметили, что возросло влияние Степана в народе. Еще находясь под замком в Цетинском монастыре, он сумел внушить окружающим мысль о том, как уважают его русские. «Смотрите, – говорил он охранявшим его русским солдатам, – сам Долгоруков признал меня царем, он поселил меня выше себя, на втором этаже, а сам поселился внизу». Когда распространились слухи об отъезде русских, первой реакцией черногорцев было узнать о судьбе Степана. Цетинский воевода с полусотней людей силой ворвался в монастырь; обнаружив, что комната Степана пуста, нападавшие пришли в отчаяние («Теперь черногорцы погибли1»). Неудивительно, что стоило русским погрузиться на корабль и отплыть – и Степан снова взял управление в свои руки.
А. Г. Орлов еще питал какие-то надежды на восстание против турок В феврале 1770 года он отправил в Котор капитана Средаковича (его венецианцы не пропустили в Черногорию). Но Степан и не думал поднимать народ на какое-либо активное выступление. Более того, он разослал письма всем черногорским племенам, запрещая нападать на венецианцев. Правда, сношений с русскими он не прекратил, турецкие документы упоминают какого-то монаха, который привозил Степану письма от русских из Италии, а весной 1771 года Степан отправил к Орлову своего старого доверенного, монаха Феодосия Мркоевича.
Но Степана Малого ждал новый удар. Осенью 1770 года, когда он руководил прокладкой дороги, рядом с ним взорвался заряд пороха. Степан был изувечен и потерял зрение. Его отнесли в монастырь Брчели, где он, искалеченный и слепой, оставался два последних года своей жизни. Но, как ни странно, он не стал политическим трупом. С ним советовались, к нему приезжали, он явно сохранял какие-то остатки былого авторитета. И венецианцы, и турки продолжали видеть в нем какую-то опасность; недаром наемные убийцы по-прежнему шныряли вокруг его дома. В октябре 1773 года наступила развязка: грек Станко Класомунья, взятый Степаном на службу и подкупленный скадарским пашой, ночью перерезал ему горло. После смерти Степана некоторые черногорские старшины предложили отправить в Петербург его одежду и оружие, а некий житель Боки Которской потребовал у Екатерины II пенсию на том основании, что в свое время служил ее «мужу».
В последние годы жизни Степану Малому удалось осуществить то, к чему он так долго стремился, – установить деловое сотрудничество с русскими властями. Фактически он был признан правителем Черногории. По иронии судьбы, Степан Малый-Петр III вел переговоры по этому поводу с адмиралом А.Г. Орловым – тем самым, который убил в Ропше настоящего Петра III…
Самозванец, выдавал себя за Петра III. Предводитель Крестьянской войны (1773-1775), донской казак, участник Семилетней и русско-турецкой войны. Получил чин хорунжего Под именем императора Петра III поднял восстание яицких казаков в августе 1773 года. В сентябре 1774 года выдан властям. Казнен в Москве на Болотной площади.
«Ужас XVIII столетия» – так нарекла императрица Екатерина II восстание Емельяна Пугачева, самое крупное социальное потрясение, происшедшее в России за 34 года ее царствования.
Пугачев родился около 1742 года в станице Зимовейской казачьего Войска Донского. Его славным земляком был уроженец той же станицы – Степан Разин. Когда пришло время, Емельяна записали в казачью службу. Вскоре он женился на казачке Софье Недюжевой, но прожил с ней, по его собственным словам, только неделю, после чего «наряжен был в прусский поход»: в то время уже шла Семилетняя война, участником которой Пугачев стал с 1759 года. Летом 1762 года он вернулся домой, хотя время от времени его и посылали для выполнения разных воинских заданий. В эти годы Пугачев «прижил» сына Трофима и двух дочерей – Аграфену и Христину. Он принял участие в русско-турецкой войне, разразившейся в 1768 году. За мужество, проявленное при осаде и штурме Бендер в сентябре 1770 года, ему присвоили младшее казачье офицерское звание – чин хорунжего. Участие в заграничных походах существенно расширило кругозор донского казака. Оно не только обогатило его немалым жизненным опытом, но и позволило впоследствии включить реалии в свою «царскую» биографию.
Когда русская армия была отведена на зимние квартиры в Елизаветград, в числе других казаков Пугачеву дали месячный отпуск, и он вернулся на побывку домой. Однако ранения и болезни задержали его здесь на более длительный срок, и в мае 1771 года он стал официально хлопотать об отставке. Но дело затягивалось и грозило обернуться неудачей. Тогда Пугачев ударился в бега, его несколько раз арестовывали, но каждый раз ему удавалось бежать.
Смелый и предприимчивый, не склонный к оседлой жизни, он с ранних лет обнаружил черты лидера, стремление выделиться среди прочих казаков. Например, он хвастался перед товарищами саблей, якобы подаренной ему Петром I.
Весна 1772 года застала его в Стародубском монастыре, неподалеку от границы с Речью Посполитой. Выдавая себя за беглого донского казака, пострадавшего «из усердия к Богу», он нашел приют у местных старообрядцев (хотя сам раскольником никогда не был). План действий, который был придуман либо самим Пугачевым, либо был подсказан ему старообрядцами, заключался в следующем: тайно перейти польскую границу, направиться в раскольничьи скиты на Ветке (неподалеку от Гомеля), а оттуда – на русский пограничный форпост в Добрянке, где выдать себя за русского, желающего вернуться в Россию и получить российский паспорт. Этот план успешно осуществился. 12 августа, после отсидки в карантине, Пугачев получил российский паспорт В нем, в частности, значилось: «Объявитель сего, вышедший из Польши и явившийся собой при Добрянском форпосте, веры раскольнической, Емель-ян Иванов сын Пугачев, по желанию для его житья определен в Казанскую губернию, в Симбирскую провинцию, к реке Иргиз».
Осенью того же года он добирается до реки Иргиз и в Мечетной слободе знакомится с раскольничьим старцем Филаретом. Отсюда под видом купца направляется в Яик, где в ноябре на Таловом умете (постоялом дворе) и произошло его знакомство с Оболяевым. Вскоре в Яицком городке он сходится со старообрядцем Пьяновым, в доме которого прожил с неделю. Здесь и состоялся первый разговор, сыгравший решающую роль в объявлении самозванства. Пугачев, действуя умно и осмотрительно, «признается» своему гостеприимному хозяину: «Я-де вить не купец, а государь Петр Федорович!» Однако по возвращении назад в Мечетную слободу его по доносу одного из местных жителей берут под стражу в Малыковке.
С 4 января по 29 мая следующего года Пугачев провел в Казанской тюрьме, откуда ему удалось бежать. Он снова возвращается к яицким казакам, поселившись скрытно у своего знакомого Оболяева на Таловом умете.
Слухи о том, что будто бы Петр III скрывается у яицких казаков, стали быстро распространяться среди местного населения с начала августа 1773 года. Как и когда появился в этих местах «государь» и откуда он пришел, никто толком не знал. Это еще больше будоражило умы казаков, в памяти которых были свежи события восстания в Яицком городке в январе 1773 года против своеволия и злоупотреблений царских властей и зажиточной казацкой старшины. События эти вызвали сочувственные отклики среди казачества на Волге, на Дону, Тереке и в Запорожье. Все предвещало новый мятеж. Вскоре объявился и предводитель – Емельян Иванович Пугачев.
С середины августа его посещают многие уважаемые и авторитетные представители яицкого казачества – Закладное, Зарубин, Караваев, Шагаев и некоторые другие, участники последнего восстания в Яицком городке. Решающей стала встреча 28 августа, на которой Емельян Пугачев появился перед казаками в роли Петра III. Стороны обсудили основные задачи предстоящей борьбы и, оставшись довольны друг другом, заключили своего рода соглашение о сотрудничестве. Примечательно, что в беседах с несколькими казаками Пугачев признался в своем самозванстве, но не это было для них главным. Казаки признали в Пугачеве необходимые качества руководителя и с этих пор публично поддерживали его как Петра III.
«Был-де я в Киеве, в Польше, в Египте, в Иерусалиме, Риме и Царьгра-де, и на реке Тереке, а оттоль вышел на Дон, а с Дону де приехал к вам». Примерно так говорил во время памятной встречи с представителями яицких казаков в конце августа 1773 года Пугачев, входивший в роль Петра III''. Включение в этот маршрут Иерусалима, Рима и Царьграда не случайно, хотя в этих местах ни реальный Петр III, ни самозванец никогда не бывали. Корни такой географии оказываются качественно иными. Они уходят в традиции русского фольклора, в котором Царьград (Стамбул), Египет и Иерусалим упоминаются многократно. Рассказ о его скитаниях до «объявления» развивался преимущественно в устной форме – в манифестах и других официальных документах пугачевцев он почти не разработан. Рассказ о странствиях, в том числе зарубежных, «чудесно спасшегося» дошел в двух версиях – пространной и краткой.
Пространная непосредственно восходила к повествованиям самого Пугачева, который, выступая в роли «третьего императора», объяснял, что после своего «чудесного спасения» путешествовал и за рубежом, и по России, чтобы узнать жизнь народа. Увидев его страдания, «царь» решил объявиться на три года ранее положенного срока «для того, что вас не увижу, как всех растащат». В последующие месяцы этот рассказ, рассчитанный на широкую аудиторию, повторялся не только самим Пугачевым, но и людьми из его ближайшего окружения. Он говорил также, что под именем донского казака Пугачева просидел в казанской тюрьме месяцев восемь. Включение подлинного, хотя и более короткого (пять, а не восемь месяцев) эпизода своей жизни в «царскую» биографию понадобилось Пугачеву, чтобы на случай возможного опознания отделить себя как донского казака от себя же, но в роли Петра III. Для убедительности он прибегал и к более утонченному приему. Например, Пугачев отождествлял себя с Федором Казиным (Богомоловым) – самозванцем, который под именем Петра III действовал в 1772 году на Волге, попал в царицынскую тюрьму, был освобожден восставшими горожанами и все-таки схвачен вторично. Пугачев утверждал, что его арестовали в Царицыне и отправили в сибирскую ссылку, но ему удалось убежать. Тем самым он присваивал себе не только имя, под которым действовал Казин-Богомолов, но также его славу и успех.
17 сентября 1773 года в присутствии нескольких десятков человек – яицких казаков, калмыков и татар – был объявлен первый манифест повстанцев. Манифест был написан Почиталиным, секретарем неграмотного Пугачева.
Естественно, в правительственных актах Емельян был представлен злодеем. Уже в прокламации Оренбургского коменданта И. А. Рейнсдорпа от 30 сентября 1773 года Пугачев описывался как беглый казак, который «за его злодейства наказан кнутом с поставлением на лице его знаков». Эта фантастическая подробность даже подтверждалась свидетельствами некоего солдата-перебежчика. Неловкая выдумка оказалась на руку повстанцам: ссылаясь на нее, они доказывали «истинность» Петра III – Пугачева. И сам он, согласно протокольной записи допроса в Яицком городке, вспоминал 16 сентября 1774 года: «Говорено было, да и письменно знать дано, что бутто я бит кнутом и рваны ноздри. А как оного не было, то сие не только толпе моей разврату не причинило, но и еще уверение вселило, ибо у меня ноздри целы, а потому еще больше верили, что я государь».
Казаки решили использовать Пугачева в своих целях, сделав его фактически своим заложником. Он же заверял, что заняв престол, «яицких казаков производить будет в первое достоинство». Именно для того, чтобы создать «казацкое царство» и стать первым сословием в стране, заменив собою дворянство, пошли за Пугачевым яицкие казаки. И по существу это была последняя в истории русского казачества попытка изменить свое положение в политической системе Российского государства.
«Быть вечно казаками» обещал Пугачев и примкнувшим к нему позднее крестьянам – в нем воплотилась их надежда на избавление от крепостного гнета. Впрочем, сам Пугачев относился к крестьянам без особого доверия. Так, например, жалованье в его войске получали лишь яицкие казаки, а остальные довольствовались грабежом.
Пугачев быстро собрал под свои знамена значительные силы, и, когда в октябре 1773 года весть о восстании достигла Петербурга, трехтысячное войско мятежников, вооруженное двумя десятками пушек, уже осаждало Оренбург. Посланный на выручку городу отряд генерала Кара в начале ноября был разбит, а часть его ушла к Пугачеву. Спустя несколько дней еще один отряд регулярной армии потерпел поражение, и 29 ноября, обеспокоенная размахом событий, императрица поручила командование войсками опытному генералу Бибикову. Между тем осада Оренбурга затянулась, и, оставив там часть своего войска, Пугачев отправился на завоевание Яицкого городка. Одновременно его «полковники» Зарубин-Чика, Грязнов и Салават Юлаев осаждали Уфу, Челябинск и Кунгур. К весне в район восстания были стянуты значительные правительственные войска, которые 22 марта 1774 года в сражении под Татищевой крепостью в первый раз одержали верх над пугачевцами. Около двух тысяч мятежников было убито, еще четыре тысячи ранено и взято в плен. Два дня спустя под Чесноковой были разбиты Зарубин-Чика и Юлаев, а под Екатеринбургом – пугачевский «полковник» Белобородов. Сам Пугачев с небольшим отрядом ушел на Урал, где за месяц вновь собрал многотысячную армию.
8 мая 1774 года он двинулся в новый поход и за десять дней захватил несколько крепостей, но уже 21 мая его восьмитысячная армия потерпела поражение от царского генерала де Колонга. С остатками войска, сжигая все на своем пути, Пугачев двинулся на север, к Красноуфимску, а затем на Осу. 21 июня крепость сдалась, открыв восставшим дорогу к Казани. Взяв по пути Боткинский и Ижевские заводы, Елабугу, Сарапул, Мензелинск и другие города и крепости, Пугачев в первых числах июля подошел к Казани. 12-13 июля город был захвачен без особых усилий, но крепость продолжала обороняться. На помощь осажденным подошли регулярные войска под командованием полковника Михельсона, выбившего пугачевцев из города. 15 июля армия Пугачева была вновь разбита. Погибло около двух тысяч человек, десять тысяч оказались в плену, а еще шесть тысяч разбежатись по домам.
Остатки главной армии восставших переправились через Волгу. И вновь отряд из 300-400 человек за несколько недель превратился в многотысячную армию. Теперь перед Пугачевым был открыт путь на Москву, лежавший через районы, где его поддерживали крестьяне. При известии об этом паника охватила помещичьи усадьбы и докатилась до столицы. Дело дошло до того, что Екатерина II готова была сама возглавить карательные войска. Но не доверявший крестьянам самозванец неожиданно повернул на юг, надеясь найти помощь у донских казаков. 23 июля он занял Алатырь и двинулся к Саранску. 27 июля под колокольный звон въехал в город, но уже 30-го покинул его, узнав о приближении регулярных войск. Впереди была Пенза. 2 августа он овладел и этим городом. Раздав жителям соль и медные деньги, отправился дальше. 6 августа армия Пугачева достигла Саратова, а уже на следующий день жители присягали «императору Петру III». Три дня спустя Пугачев оставил город и, одержав несколько побед над армейскими частями, верными правительству казаками и калмыками, 21 августа подошел к Царицыну. Переговоры с охранявшими город донскими казаками успеха не принесли, и началось сражение, во время которого стало известно о приближении Михельсона. Пугачев отступил, но 25 августа у Сальникова завода был настигнут. В итоге боя между трехтысячным отрядом регулярных войск и почти 10-тысячной армией повстанцев две тысячи пугачевцев попали в плен. Михельсон потерял убитыми и ранеными 90 человек. Сам Пугачев вскоре был захвачен своими же сторонниками и выдан властям.
Враждующие стороны не жалели друг друга не только на поле боя. Так, в занятых городах и селениях восставшие истребляли дворян с их женами и Детьми, а в случае отказа признать Пугачева императором, и всех без разбора – мелких чиновников, купцов, священников, простых солдат и мирных жителей. Но и дворянство мстило жестоко: после разгрома восстания многим его участникам вырывали ноздри, многих били кнутом, прогоняли сквозь строй, клеймили каленым железом, ссылали на каторгу. Главных же зачинщиков и руководителей мятежа ожидала казнь.
Емельян показывал на допросах, что идея самозванства овладела им после того, как целый ряд людей заметили в нем сходство с Петром III. Правда, затем он заявил, что всех этих людей «показал ложно». Однако это означало лишь то, что никто не советовал Пугачеву принять имя покойного императора. «Злой Умысел» был только его идеей, его и никого больше.
Пугачев, утверждая себя в роли «Петра III», часто говорил о царевиче Павле как своем сыне. По свидетельству многих лиц, Емельян постоянно провозглашал тосты за Павла и его жену великую княгиню Наталью Алексеевну. Секретарь самозванца Почиталин рассказывал на допросе, как Пугачев плакал, разглядывая привезенный ему портрет Павла: «Вот-де оставил ево малинькова, а ныне-де вырос какой большой, уж без двух лет двадцати; авось либо господь, царь небесной, свет, велит мне и видиться с ним».
Пугачева казнили на Болотной площади в Москве 10 января 1775 года. По свидетельствам очевидцев, самозванец был спокоен и сохранял присутствие духа до самого конца. После оглашения приговора («учинить смертную казнь, а именно - четвертовать, голову взоткнуть на кол, части тела разнести по частям города и наложить на колеса, а после на тех же местах сжечь») «экзекутор дал знак: палачи бросились раздевать его; сорвали белый бараний тулуп; стали раздирать рукава шелкового малинового полукафтанья. Тогда он сплеснул руками, опрокинулся навзничь, и вмиг окровавленная голова уже висела в воздухе; палач взмахнул ее за волосы».
Солдат, автор мемуаров, выходец из Венгрии. Сражался в Барской конфедерации. Был депортирован русскими войсками на Камчатку (1770), где возглавил мятеж (1771). Организовал бегство на корабле, добрался до Макао. С 1772 года находился на французской службе. Захватив Мадагаскар, стал его губернатором (1773). Затем действовал в Австрии и Венгрии (1776-1778). При поддержке Франклина и американских финансистов организовал собственную экспедицию на Мадагаскар. Погиб в сражении с французами. Автор дневников, стилизованных под авантюрный роман История путешествий и необыкновенных событий Герой многих польских, венгерских и немецких произведений. Был великим шахматистом (мат Беньовского).
Об этом человеке написано так много, что совершенно уже нельзя понять, какой же он был на самом деле Даже фамилия его точно неизвестна: Беньов, Беньовский, Беневский, Бениовский, Бейпоск. Документы и письма свои в Большерецке и позже он подписывал как барон Мориц Анадар де Беньов, а родился в селении Вербово, или Вецке, в Австро-Венгрии, под именем Бенейха. По его собственным словам, это произошло в 1741 году. Отец его, венгерский дворянин, был кавалерийским генералом. Мать из старинного баронского рода Ревай. Однако высокий титул не передавался по женской линии, если на то не было высочайшей монаршей воли. Следовательно, Мориц, хотя и был сыном баронессы, титулом барона не обладал. Но это обстоятельство ничуть не смущало Беньовского, и он представлялся как барон в тринадцатом поколении. В Польше у него были родственники и имение, унаследованное от дяди.
До четырнадцати лет, по словам Морица, он воспитывался в Вене, постигал науки, а потом поступил на военную службу и, быстро заслужив воинский чин, участвовал в сражениях при Любовице, Праге, Домштате, состоя при штабе генерала Лаудоне во время компании против Пруссии.
Военное ведомство не подтвердило участия Беньовского в упомянутых сражениях. Более того, английский издатель мемуаров авантюриста Гасфильд Оливер поднял метрические книги вербовского прихода и выяснил, что Беньовский родился в 1746 году. А это значит, что по возрасту он не мог принять участие ни в одном из тех сражений Семилетней войны, о которых писал в своей автобиографии, – ни при Лобовице 8 октября 1756 года, ни у Праги 16 мая 1757 года, ни при Домштате в 1758 году…
Но это еще не все. Получается, что с 1765 по 1768 год Беньовский не мог участвовать ни в одном морском плавании, так как в это время служил в Польше, в Калишском кавалерийском полку. Не был он и генералом, а всего лишь капитаном гусар. Не получал он и орден Белого Льва, как написал в своих мемуарах. Все это плод его незаурядной и яркой фантазии.
В действительности Мориц Август находился на службе в австрийском полку недолго и ни в каких сражениях не участвовал Зато прославился буйными кутежами и дуэлями. Однажды он повздорил с командиром полка, допустив против старого заслуженного генерала оскорбительный выпад, чем подорвал свою репутацию в глазах офицеров. Это привело к вынужденной отставке и отъезду в родовое имение в Трансильванию. Там Беньовский продолжал буйствовать, ссориться с соседями, драться на дуэлях. Из-за этого сложились напряженные отношения с отцом, отставным генералом. Только отъезд Морица в Польшу предотвратил окончательный разрыв с отцом. Получив известие о скоропостижной смерти старика, Беньовский вернулся в Венгрию, чтобы вступить во владение имениями. Но там уже хозяйничали зятья.
Мориц Август по наследственному праву был законным владельцем этих имений. Однако старый генерал, недовольный поведением сына, перед смертью принял решение лишить его наследства и передать имения мужьям двух своих дочерей. Только скоропостижная смерть помешала ему оформить нотариальное завещание.
Мориц решил избавиться от соперников. Вооружив верных слуг и набрав наемников-гайдуков, он нагрянул внезапно в Вербово и выгнал зятьев из имения.
Тогда в дело вмешалась королева Венгерская и Богемская, эрцгерцогиня австрийская Мария-Терезия. Она повелела конфисковать имения у Беньовского и передать их его зятьям и сестрам.
Мориц бежал в Польшу. Здесь он примкнул к конфедератам – участникам дворянского католического движения, Барской конфедерации, против ставленника русской императрицы короля Станислава Понятовского и русских войск, введенных в Польшу по приказу Екатерины. Мориц рассчитывает получить чин полковника, а потому в донесениях командующему армией конфедератов Иосифу Пулавскому расписывал свои подвиги, заметно завышал цифру военных трофеев и число убитых его отрядом противников. Дважды попадал Беньовский в плен. В первый раз он был выпущен под честное слово, что больше не обнажит свою шпагу. Слова не сдержал и попал в плен второй раз.
Его отправили в Киев, но местный губернатор приказал выслать его в глубь России, подальше от польской границы. Та же судьба постигла и пленного шведа Адольфа Винбланда, состоявшего прежде на службе у конфедератов и плененного где-то на Волыни.
Беньовский и Винбланд оказались в Казани, где их поселили в разных концах города. Морица определили на постой к купцу Степану Силычу Вислогузову, владельцу двухэтажного каменного дома с флигелями. Раз в неделю его навещал унтер-офицер, чтобы удостовериться, не сбежал ли ссыльный.
А мысли о побеге у Беньовского были. Улучив момент, он пробрался в кабинет хозяина и выкрал бумагу, удостоверявшую личность и дававшую право на проезд казенным транспортом. С этим документом Беньовский и Винбланд сбежали в Санкт-Петербург, чтобы оттуда на любом попутном суденышке вернуться через Балтику в Польшу. Однако их выдал Шкипер голландского судна, на котором намеревались отплыть беглецы.
Беньовского и Винбланда на этот раз сослали на Камчатку. Но прежде чем попасть туда, Мориц со шведом и тремя русскими ссыльными, отправленными в вечную ссылку на самый край русской земли, – Степановым, Пановым, Батуриным, – оказались в Охотском порту. Здесь они были расконвоированы и отпущены на волю – до той поры, пока не будет снаряжен в дорогу галиот «Святой Петр», курсировавший из Охотского порта в Болыдерецкий на Камчатке. На галиоте было трое матросов из ссыльных арестантов – Алексей Андреянов, Степан Львов, Василий Ляпин.
Свобода смущала ссыльных, как, наверное, и любого, кто знает, что впереди его ждет неволя, а надежд с каждой новой верстой, что ведет в глубь Сибири, остается все меньше и меньше. Тысячи верст тайги и тундры уже позади – попробуй одолей.
Но был другой путь – морем. До Японии, где вели торговлю голландские купцы, или до Китая – португальского порта Макао, или порта Кантон, куда заходили английские и французские суда. И нужно-то всего ничего – захватить казенный галиот, который повезет на Камчатку ссыльных, и увести его в Японию…
Скоро Беньовскому с товарищами удалось сойтись ближе с некоторыми членами экипажа «Петра». К заговорщикам, кроме ссыльных матросов Андреянова и Ляпина, примкнули также матрос Григорий Волынкин и, главное, командир галиота штурман Максим Чурин
Нашли они сочувствующих и на берегу Сержант Иван Данилов и подштурман Алексей Пушкарев помогли с оружием – к моменту выхода галиота в море, 12 сентября 1770 года, каждый из заговорщиков имел по два-три пистолета, порох и пули. План захвата галиота был чрезвычайно прост: дождаться шторма и, как только пассажиры укроются в трюме, задраить люк и уйти на Курильские острова, где и оставить всех не желающих продолжить плавание до Японии или Китая, а с остальными идти дальше, куда получится…
Шторм разыгрался у берегов Камчатки. И такой, что галиот вышел из него без мачты, изрядно потрепанный. Продолжать на нем плавание было бессмысленно, и Чурин повернул галиот на северо-восток, к устью реки Большой.
В Большерецке ссыльные встретились со своими товарищами по несчастью – государственными преступниками, уже не один год, а то и не один десяток лет прожившими в этих местах, – камер-лакеем правительницы Анны Леопольдовны, матери малолетнего императора Иоанна V, Александром Турчаниновым, бывшим поручиком гвардии Петром Хрущевым, адмиралтейским лекарем Магнусом Мейдером…
Встретились и сошлись накоротке, так как всех их объединяла общая ненависть к нынешней императрице Екатерине II С Хрущевым Беньовский даже подружился.
В бытность Хрущева в здешней ссылке – а он провел здесь уже восемь лет – большерецкий казачий сотник Иван Черных на морской многовесельной байдаре ходил на южные Курильские острова и доплыл почти до Японии, описал все, что видел и слышал, а также составил подробную карту тех мест, где он побывал.
У заговорщиков созрел план. Первая его часть – непосредственно плавание в Японию – была самой простой.
В феврале 1771 года в Большерецкий острог явились тридцать три зверобоя во главе с приказчиком Алексеем Чулошниковым – все они были с промыслового бота «Святой Михаил» тотемского купца Федоса Холодилова и шли на Алеутские острова охотиться на морского зверя. «Святого Михаила» выбросило в устье реки Явиной (южнее Большерецка) на берег. Промышленники пришли на зимовку в Большерецкий острог, где чуть раньше по пути оставили они своего хозяина, но Холодилов приказал им возвращаться на «Михаил», сталкивать его в море и идти туда, куда он им прежде велел.
Чулошников возразил хозяину. Тот сместил приказчика с должности и на его место поставил нового – Степана Торговкина. Тогда зароптали промышленники. Холодилов же обратился за помощью к Григорию Нилову – к власти. Нилов уже дал Федосу пять тысяч рублей – под проценты с промысла – казенных денег и потому даже слушать не стал никого из зверобоев.
Тогда и появился у промышленников Беньовский. Он взялся уладить все недоразумения, поговорить с начальством и – больше того – обещал промышленникам помочь добраться до легендарной на Камчатке Земли Стеллера, той самой, которую искал Беринг, а потом и другие мореходы. «Именно туда, – утверждал ученый муж Георг Стеллер, – уходят на зимовку котики и морские бобры с Командорского и прочих островов». Для себя же Беньовский просил о малом – на обратном пути завезти его с товарищами в Японию. На том и договорились.
Увы, штурман Максим Чурин, специально съездив и осмотрев бот, пришел к плачевному выводу «Михаил» к дальнему плаванию не годится. А к заговору примкнули уже около пятидесяти человек. К тому же пополз по Большерецку слушок, будто ссыльные замышляют побег с Камчатки и что они составили заговор против Нилова. Но командир Камчатки пил горькую и знать ничего не хотел о каких-то там заговорах и побегах Это, конечно, не успокаивало Беньовского с компанией – когда-то ведь он может и протрезветь?! Тут еще и протоиерей Никифоров, заподозрив неладное, задержал Устюжанинова в Нижнекамчатске, а отец Алексей был нужен Беньовскому здесь, в Боль-Шерецке, потому что заговорщики снова обратились к старому, еще недавно совершенно безнадежному плану захвата казенного галиота, и священник-единомышленник оказал бы при этом неоценимую услугу. Нужно было поднять народ на бунт против власти А для этого должен быть общий политический мотив, надежда, веру в которую укрепил бы авторитетом православной церкви отец Алексей. Но Устюжанинов сидел под домашним арестом далеко от Большерецка. Правда, его сын, Иван, оказался в отряде Морица.
Беньовскому срочно нужно было вовлечь в новый заговор людей, способных вести корабль туда, куда укажет их предводитель Прежде всего – промышленников с «Михаила», озабоченных пока только собственными бедами и обдумывающих вояж к богатой морским зверем Земле Стеллера, где каждый из них сможет обогатиться.
Однажды вечером Беньовский пришел к промышленникам с зеленым бархатным конвертом и открыл им государственную тайну: мол, попал он на Камчатку не из-за польских дел, а из-за одной весьма щепетильной миссии – царевич Павел, насильственно лишенный своей матерью Екатериной прав на российский престол, поручил Беньовскому отвезти это вот письмо в зеленом бархатном конверте римскому императору. Павел просил руки дочери императора, но Екатерина, каким-то образом узнав об этом, приставила к собственному сыну караул, а Беньовского с товарищами сослала на Камчатку. И Мориц сказал зверобоям: ежели поможете завершить благородную миссию к римскому императору, то «…получите особливую милость, а при том вы от притеснения здешнего избавитесь, я хотя стараюсь об вас, но ничто не успевается».
Холодилов просил Нилова высечь промышленников и силой заставить их идти в море. Промышленники, в свою очередь, подали челобитную с просьбой расторгнуть их договор с купцом, так как судно потерпело кораблекрушение и они теперь свободны от обещаний Холодилову. Незадачливого купца хватил удар, после чего обозленные поведением командира Нилова промышленники готовы были разгромить Большерецк и бежать куда глаза глядят
Беньовский тут же предложил отправиться в испанские владения, на свободные острова, где всегда тепло, люди живут богато и счастливо, не зная насилия и произвола начальства. Ему поверили. Но в это время протрезвел командир Нилов, до него стало доходить, что во вверенном ему Болыцерецке затевается нечто опасное для власти со стороны ссыльных. Он послал солдат арестовать Беньовского и остальных заговорщиков. Но получилось так, что приказ остался невыполненным – Беньовский арестовал солдат сам и приказал своим людям готовиться к выступлению. Впрочем, до Нилова эта весть уже не дошла. Послав солдат, он успокоился и снова напился до невменяемости. А в ночь с 26 на 27 апреля 1771 года в Большерецке вспыхнул бунт.
В три часа ночи бунтовщики ворвались в дом командира Камчатки, спросонья он схватил Беньовского за шейный платок и чуть было не придушил. «На помощь Морису поспешил Панов и смертельно ранил Нилова в голову. Промышленники довершили убийство. После этого бунтовщики заняли Большерецкую канцелярию, и командиром Камчатки Беньовский объявил себя.
Большерецк был взят без боя, если не считать перестрелку с казаком Черных, укрывшимся в своем доме Ни один человек не пострадал В этом нет; ничего удивительного, если представить острог не по мемуарам Беньовского, где Большерецк описывается как крепость, подобная европейским в период романтического средневековья, а жалким деревянным поселком.
На рассвете 27 апреля бунтовщики прошлись по домам большерецких обывателей и собрали все оружие – его сдали без сопротивления. Затем, окружив здание канцелярии шестью пушками, заряженными ядрами, они отпраздновали свою победу.
28 апреля хоронили Нилова, который, по их словам, умер естественной смертью, вероятно, от злоупотреблений казенной водкой. Спорить с этим теперь уже официальным утверждением нового камчатского начальства никто не рисковал, хотя все знали, что было на самом деле, – слух об убийстве Нилова еще ночью облетел острог.
Сразу после похорон Мориц приказал священнику отворить в церкви царские врата и вынести из алтаря крест и Евангелие – каждый из бунтарей был обязан при всех сейчас присягнуть на верность царевичу Павлу Петровичу. Присягнули все, кроме одного, самого близкого Беньовскому человека – Хрущева.
29 апреля на реке Большой построили одиннадцать больших паромов, погрузили на них пушки, оружие, боеприпасы, топоры, железо, столярный, слесарный, кузнечный инструменты, различную материю и холст, деньги из Большерецкой канцелярии в серебряных и медных монетах, пушнину, муку, вино и прочее – полное двухгодичное укомплектование галиота. В тот же день, в два часа пополудни, паромы отвалили от берега и пошли вниз по течению в Чекавинскую гавань, чтобы подготовить к плаванию галиот «Святой Петр».
7 мая галиот был готов к отплытию Но еще четыре дня не трогались в путь – Ипполит Степанов от имени всех заговорщиков писал «Объявление», в котором открыто говорилось о том зле, которое принесла России императрица Екатерина, ее двор и ее фавориты Это было политическое обвинение царицы от имени дворянства и простого народа, и оно было пострашнее присяги царевичу Павлу.
11 мая «Объявление» было оглашено для всех и подписано грамотными за себя и своих товарищей. Под этим документом нет только подписи Хрущева. Но это была не последняя его привилегия на камчатском берегу: утверждая, что галиот отправляется искать для жителей Камчатки свободные земли для счастливой жизни, Беньовский позволяет своему другу – якобы за долги – взять с собой на галиот мужа и жену Паранчиных, камчадалов, бывших «ясаш-ных плательщиков», а теперь холопов «Объявление» отправили Екатерине.
8 вину ей ставили смерть мужа Петра, отлучение от престола законного наследника Павла, разорительную войну в Польше, царскую монополию торговли вином и солью, то, что для воспитания незаконнорожденных детей вельмож даруются деревни, тогда как законные дети остаются без призрения; что народные депутаты, собранные со всей страны для изменения Уложения о законах Российской империи, были лишены царским наказом права предлагать свои проекты..
В тот же день утром галиот «Святой Петр» вышел в море и взял курс на Курильские острова На его борту было ровно семьдесят человек. Из них пятерых вывезли насильно – семью Паранчиных и троих заложников. Измайлова, Зябликова, Судейкина
И вот, когда беглецы подошли к шестнадцатому Курильскому острову Си-муширу и остановились здесь для выпечки хлебов, четверо из этой пятерки образовали заговор против Беньовского Заговорщики, пользуясь тем, что весь экипаж галиота находился на острове и судно фактически никто не охранял, решили тайно подойти к галиоту с моря на ялботе, забраться на судно, обрубить якорные канаты и вернуться в Большерецк за казаками Яков Рудаков, на общую беду, решил вовлечь в заговор матроса Алексея Андреянова Тот донес обо всем Беньовскому. Мориц приказал расстрелять заговорщиков, но потом изменил свое решение и устроил им публичную порку кошками (плетьми).
29 мая в 9 часов вечера галиот «Святой Петр» покинул остров, на берегу которого остались штурманский ученик с галиота «Святая Екатерина» Герасим Измайлов и камчадалы из Катановского острожка Алексей и Лукерья Паранчины. Благополучно пройдя Японское море, беглецы оказались в Японии, но, не встретив там особого привета, поспешили уйти от греха на Формозу – остров Тайвань.
Формоза была одним из тех райских уголков, о котором члены экипажа галиота не смели и мечтать. Но райский уголок не был безопасным местом – пираты постоянно делали набеги на прибрежные селения, захватывали жителей в плен и продавали в рабство в те самые испанские владения, о которых грезили многие на «Святом Петре».
Жители острова встретили русских очень хорошо. Это было 16 августа 1771 года. Помогли отвести судно в удобную для стоянки гавань. Оказалось, что название острова в переводе с португальского означает «Прекрасный». На следующее утро туземцы привезли на галиот ананасы, кур, свиней, какой-то напиток вроде молока, сделанный из пшена. Началась торговля. На иглы, шелк, лоскуты шелковых материй, ленточки русские выменивали продукты, поражаясь их дешевизне.
Но в тот же день, пополудни, случилась беда. Беньовский приказал отправить ял бот за питьевой водой. Сначала отправили одну партию людей на берег, затем вернулись за второй. Туземцы приняли все это за подготовку к нападению на селение. И потому напали первые, убив и ранив несколько человек.
Когда мимо галиота проходила лодка с туземцами, с него раздался дружный залп. Пятеро из семи туземцев были убиты, двое тяжелораненых кое-как догребли до берега. По распоряжению Беньовского была снаряжена карательная экспедиция, которая жестоко расправилась с туземцами. 20 августа Мориц приказал спалить их селение. Когда пламя взметнулось к небу, ударили корабельные пушки. На следующий день галиот покинул прекрасный остров и ушел за горизонт.
12 сентября 1771 года галиот «Святой Петр» вошел в португальский порт Макао в Китае и возвестил об этом залпом из всех пушек. Три пушки с берега просалютовали в ответ согласно рангу галиота, и Беньовский на ялботе отправился нанести визит португальскому губернатору Макао. Мориц облачился в парадную форму убиенного капитана Нилова, причем даже не снял орден Святой Анны.
Губернатор любезно принял гостя. Мориц назвался поляком, бароном и генералом польской королевской армии. О службе у конфедератов, воевавших против короля Станислава, естественно, умолчал.
«Военная служба мне не по вкусу, – заливал авантюрист. – Я, знаете ли, человек миролюбивый, книжник, скорее склонный к странствованиям, научным исследованиям. Я перебрался в Россию и предпринял большое путешествие через всю Сибирь, чтобы потом написать книгу… – Заметив, что взгляд губернатора задержался на ордене, Мориц продолжил: – Это русский орден Святой Анны, пожалованный мне императрицей Екатериной. Я оказал Российской академии наук одну небольшую услугу. Добрался до Камчатки. Занимался там коммерцией и пушным промыслом. Купил судно у одной купеческой компании и набрал русскую команду. Посетил Японию… Кстати, я отмечен королем Станиславом несколькими высокими наградами, но я их оставил в Польше».
Губернатор Макао был покорен гостем.
Русские с нетерпением ждали своего предводителя. Видимо, все-таки многое в своей жизни связывали они с галиотом. Но Морис продал галиот португальскому губернатору и зафрахтовал в соседнем Кантоне два французских судна для плавания в Европу. Чем руководствовался Беньовский? В общем-то, соображения у него были разумные. Во-первых, на потрепанном галиоте далеко не уйдешь, во-вторых, их повсюду ищут, поэтому «Святой Петр» могут задержать англичане или голландцы. Старый флегматичный швед Винбланд был вне себя от ярости, когда вдруг выяснилось, что никакой Беньовский не генерал, что царевича Павла он и в глаза никогда не видел.
«Бунт на корабле! – обратился Морис за помощью к губернатору. – Эти люди – отъявленные головорезы и могут наделать тут больших бед Их нужно срочно изолировать…» Губернатор симпатизировал Беньовскому, польскому барону в тринадцатом колене, даже не предполагая о том, что баронов в Польши никогда не было, и приказал посадить всех русских в тюрьму. «Пока не одумаются», – установил для них срок заключения Беньовский и занялся своими делами, которые предполагалось удачно довершить во Франции.
16 октября 1771 года умер Максим Чурин, а за ним в течение полутора месяцев умерли еще четырнадцать человек. Остальные признали свое поражение и согласились следовать за Беньовским в Европу. Все, кроме Ипполита Степанова, – его Морис оставил в Макао, как в свое время Измайлова на Симушире…
Но почему все-таки не бросил Беньовский в Макао и всех остальных? Только потому, что должны были помочь ему в реализации нового, еще более дерзкого плана. Он намеревался предложить королю Франции Людовику XV проект колонизации острова… Формозы. А колонизаторами, по замыслу Беньовского, должны были стать бывшие теперь уже члены экипажа галиота «Святой Петр», снова безоговорочно признавшие власть своего предводителя Морица. Но для того, чтобы предложить свой проект Людовику, нужно было еще добраться до Франции. И они прибыли туда на французских фрегатах «Дофин» и «Делаверди» 7 июля 1772 года. Однако от прежнего экипажа осталась к тому времени едва половина. Во Франции умерли еще пять человек. Оставшиеся в живых поселились в городе Порт-Луи на юге Бретани – здесь они восемь месяцев и девятнадцать дней жили в ожидании каких-либо перемен в своей судьбе.
Беньовский тем временем блистал в парижском обществе. Он стал популярной фигурой в светских салонах – романтичным героем, вырвавшимся из страшной Сибири. Мориц рассказывал о своих приключениях в газетах, за что ему неплохо платили.
Наконец Беньовский сообщил, что король принял его проект, но с небольшим изменением – остров Формозу он заменил на остров Мадагаскар – это поближе! – поэтому теперь готовьтесь все стать волонтерами французской армии и отправиться к берегам Африки завоевывать для французской короны новые свободные земли. Мнения русских разделились. Одни отказывались служить, другие соглашались – куда, дескать, теперь деваться, не в Россию же возвращаться, чтобы снова тебя отправили в Сибирь или на Камчатку. Хру-Щов и Кузнецов, адъютант Беньовского, при поступлении на службу получили соответственно чин капитана и поручика французской армии. С ними записались еще двенадцать человек, а остальные пошли пешком из Порт-Шуи в Париж – 550 верст – к русскому резиденту во французской столице Н. К. Хотинскому с ходатайством о возвращении на родину.
Николай Константинович принял их радушно, определил на квартиру, выделил денег на провиант, одежду и обувь для нуждающихся.
30 сентября 1773 года семнадцать человек приехали в Санкт-Петербург, а 3 октября, дав присягу на верность Екатерине II и поклявшись при этом не разглашать под страхом смертной казни государственную тайну о Большерецком бунте, отправились на предписанные им для жительства места, «…чтобы их всех внутрь России, как то в Москву и Петербург, никогда ни для чего не отпускать», как рекомендовала царица генерал-прокурору князю Вяземскому.
Беньовский и его товарищи прибыли на северный берег острова Мадагаскар в начале февраля 1774 года. Следующие полтора года стали для Беньовского очень трудными. Французские колониальные войска на Иль-де-Франсе не были заинтересованы в поддержке мадагаскарской колонии, а без поддержки выдержать тяжелый климат, враждебность мальгашей и необходимость кое-как перебиваться от корабля до корабля было почти невозможно. Кроме того, Беньовский не мог жить без приключений. Несмотря на то, что Морицу удалось завоевать доверие мальгашей, через два года после прибытия на Мадагаскар ему пришлось оставить основанный им Луисбург и вернуться во Францию. Этому в немалой степени способствовали королевские комиссары, проверявшие деятельность Беньовского. Они направили своему начальству обвинительный документ, уличающий Морица Августа в неблаговидных, нечестных поступках. Вместе с тем, признавая его мошенничество и казнокрадство, они отмечали, что барон умеет производить впечатление на людей своей кипучей энергией, неуемными прожектами. Вместе с Беньовским уехал Иван Устюжанинов, сопровождавший своего кумира во всех его странствиях.
Незадолго до отъезда Мориц встретился со старостами. Об этой встрече, или сходке (кабаре), сохранились самые противоречивые сведения. Сам Беньовский, разумеется, утверждал, что 17 августа 1776 года 62 старейшины малагасийских племен признали в нем потомка великого вождя и провозгласили новым Ампансакабе, то есть верховным властелином Мадагаскара. Беньовский воспринял этот титул как титул «императора всего острова», что впоследствии использовал в своих авантюрах.
Хитростью и обманом Морис Август смог внушить двум-трем десяткам старост поселений, что он потомок вождя восточного Мадагаскара. Ему поверили. Сыграл свою магическую роль и серебряный медальон, продемонстрированный в качестве «наследственной реликвии». Этот медальон для Беньовского изготовили мастера арабского купца Валида. На поверхности серебра были выгравированы солнце и изображение зверька бабакоты, почитаемого малагасийцами.
Тем не менее утверждение авантюриста, что он стал «императором всего острова», сомнительны прежде всего потому, что Мадагаскар в то время не был единым государством, его населяли разрозненные племена. Скорее всего, он был признан правителем какой-то части острова. К тому же не исключено, что аборигены, назвав его «Ампансакабе», просто выказали к нему уважение, не более…
Во Франции в услугах Морица Августа больше не нуждались.
В апреле 1784 года Беньовский находился уже в Соединенных Штатах Америки – недавно добившейся независимости, быстро богатевшей стране, торговцы которой начали уже подумывать о борьбе за Южные моря. Авантюрист называл себя правителем Мадагаскара. И неудивительно, что Беньовскому с его энергией и его прошлым удалось найти здесь сторонников. Богатый коммерческий дом в Балтиморе решил ссудить его деньгами на покорение Мадагаскара.
В январе 1785 года Беньовский вместе с компаньонами прибыл на корабле «Неустрашимый» к берегам Мадагаскара. Мориц на двух шлюпках с небольшим отрядом отправился на встречу с вождем одного из племен. Через некоторое время послышались отдаленные выстрелы. Компаньоны, решив, что Мориц столкнулся с враждебным племенем, снялись с якоря и направились к берегам португальского Мозамбика, где распродали товар и перессорились из-за выручки.
Вождь сакалавского племени Буэни встретил Беньовского приветливо. Его воины открыли в честь высокого гостя пальбу из ружей. Ее-то струсившие компаньоны и приняли за перестрелку маленького отряда Морица Августа с племенем.
Возвратился Беньовский на мыс Святого Себастьяна через три дня, но на рейде «Неустрашимого» не оказалось. На корабле остались его личные вещи, парадный камзол с фальшивыми орденами, часть его казны. Правда, драгоценный медальон и часть денег остались у него. Саквояж с ценностями и документами носил Иван Устюжанинов. Два месяца Беньовский ждал возвращения судна, на котором остались припасы и оружие. В отряде, вымиравшем от болезней, осталось всего несколько человек.
Беньовский в переговорах со старостами племен настаивал на проведении большого кабара, сходки старост и вождей. «Пусть малагасийские вожди подтвердят мою власть наследника великого Ампансакабе. А я берусь организовать защиту порядка и справедливости. У нас будут свои вооруженные силы. Я выберу для военной службы самых достойных и ловких молодых людей».
Однако его мечтам не суждено было сбыться. В мае 1786 года карательный отряд под командованием капитана Лоршера высадился на восточном побережье Мадагаскара и углубился в лес в направлении Мауриции, резиденции авантюриста. Беньовский был предупрежден о высадке десанта. Но когда французы атаковали Маурицию, аборигены при первом же серьезном натиске побросали оружие. В этом бою Морица настигла вражеская пуля, оборвавшая его жизнь…
В бумагах Беньовского губернатор Иль-де-Франса обнаружил грамрту за подписью австрийского императора Иосифа II, уполномочившего Морица Августа на завоевание Мадагаскара под покровительством Австрии. В этой же грамоте упоминалось решение кабара малагасийских вождей, признававших Беньовского Ампансакабе, верховным правителем острова. Губернатор легко выявил в бумаге несколько огрехов и пришел к убеждению, что она поддельная. В папке кроме того оказалась грамота на имя компаньона Эйссена де Могеллана, которого Мориц Август назначил своим представителем в Европе для связей с правительствами, обществами и частными лицами. Еще одна грамота возводила кавалера Генского в ранг государственного секретаря и наместника Мадагаскара.
Комментируя эти документы, исследователь В.И. Штейн писал: «Трудно сказать, где мистификация переходит в действительность»…
Знаменитый итальянский авантюрист. Много странствовал по Европе, занимаясь алхимией, магией, врачеванием. Учредил свою масонскую древнеегипетскую ложу и провозгласил себя Великим коптом. Во Франции большим успехом пользовались его сеансы с вызовом теней умерших. В 1780 году прибыл в Петербург, но после скандала вынужден был уехать. Один из участников знаменитого дела Ожерелье королевы. Был арестован в Риме за масонскую деятельность и заключен в тюрьму (1789), где и умер.
Джузеппе Бальзаме, граф Калиостро, известный впоследствии под разными вымышленными именами (Тискио, Мелина, граф Гарат, маркиз де Пеллегрини, маркиз де Анна, граф Феникс, Бельмонте) родился 8 июня 1743 года в итальянском городе Палермо (остров Сицилия). Родители его были набожными католиками, мелкими торговцами сукном и шелком. Позднее Джузеппе охотнее говорил о своем родстве по женской линии, которая восходила к некоему Маттео Мартелло, имя соблазнительное, ибо напоминает Карла Мартелла, знаменитого короля-молота. У этого Мартелло было две дочери: одна вышла замуж за Иосифа Калиостро; другая – за Иосифа Браконьера. Дочь последнего, Феличита, была выдана за Петра Бальзаме из семьи торговцев лентами в Палермо. От этого брака и родился Джузеппе.
Родители старались дать сыну хорошее образование, какое только можно было дать при их скромных доходах. Мальчик был одаренным от природы, с быстрым умом и пылким воображением. Джузеппе сначала учился в семинарии св. Рокка в Палермо, а вскоре оттуда сбежал, но был пойман и помещен в монастырь св. Бенедикта около Картаджироне.
Учтя его увлечение ботаникой, мальчика определили к монаху-аптекарю, прекрасно разбиравшемуся в химии, биологии, медицине. В его лаборатории Джузеппе произвел свои первые опыты. Однако и здесь он надолго не задержался: когда его уличили в мошенничестве, Джузеппе сбежал в Палермо, где при помощи одного из родственников, нотариуса, подделал завещание в пользу маркиза Мориджи. Юный Бальзаме занимался изготовлением приворотного зелья, придумывал записки о кладах и наставлениях к их добыванию, подделывал театральные билеты, официальные документы, паспорта, квитанции К этому времени относится и его знаменитое приключение с золотых дел мастером и ростовщиком Мурано.
Мурано был осторожен и недоверчив. Но на этот раз ростовщик сам заинтересовался личностью Бальзаме – о нем рассказывали невероятные истории – мол, он варит приворотные зелья и состоит в сношениях с самим сатаной. Джузеппе охотно откликнулся на предложение старика посетить его дом. Бальзаме под большим секретом поведал Мурано, что в одной из горных пещер, неподалеку от Палермо, находится клад. Глаза золотых дел мастера вспыхнули алчным огнем. Но клад, продолжал юноша, охраняется нечистым духом, и если он, Бальзаме, прикоснется к сокровищу, то потеряет всю свою таинственную и чудесную силу.
Когда они подошли к пещере, Джузеппе заявил, что есть условия взятия клада, о которых Мурано сообщат духи пещеры. И тут же из глубины пещеры послышался голос, он вещал, на каких условиях и кому именно может быть выдан клад. Разумеется, всем этим требованиям удовлетворял Мурано. Старик не хотел выполнять только одно условие: положить перед входом в пещеру 60 унций золота. В конце концов ростовщик сдался.
Когда на следующий день Мурано вошел в пещеру, из темноты на него накинулись четыре черных демона. Они принялись его тормошить и кружить в адской пляске. Демоны, подхватив старика, уволокли его в темный угол пещеры, где стали… избивать. Старый ростовщик стонал от боли, когда голос приказал ему лежать неподвижно целый час, после чего ему будет указан клад. Но прошел час, затем другой, однако ничто не нарушало гнетущую тишину. Мурано понял, что его одурачили.
Обманув Мурано, Бальзамо отправился в Мессину. Джузеппе исколесил всю Италию, эксплуатируя свои таланты мошенника. Наконец случай свел его с таинственным Альтотасом. Одни принимали его за грека, другие – за испанца, третьи – за армянина или даже араба. Альтотас знал медицину, химию, биологию, что позволяло ему поражать невежественную публику. Восточный маг сразу оценил способности юноши и взял его под свою опеку.
Вскоре они отправились путешествовать по Востоку. Но прежде Бальзамо решил навестить свою тетушку в Мессине – Винченцо Калиостро, дочь Маттео Мартелло. Увы, она уже умерла, а наследство было поделено между родственниками. Бальзамо унаследовал ее имя и с этого времени стал называться графом Калиостро.
Авантюристы побывали в Египте. Там они выделывали окрашенные под золото ткани, пользовавшиеся большим спросом; Альтотас, по-видимому, обладал некоторыми познаниями в области химической технологии. В египетской Александрии Джузеппе близко сошелся с уличными факирами. Он овладел приемами гипноза, изучил магические формулы, научился довольно сложным фокусам, собрал коллекцию экзотических предметов. С Альтотасом он побывал в Мемфисе, Каире, посетил Мекку.
Из Египта они перебрались на остров Родос, затем на Мальту, где вместе с гроссмейстером Мальтийского ордена Пинто Альтотас и Бальзамо занимались поисками эликсира вечной молодости и философского камня. Но вскоре Альтотас исчез. Калиостро же отбыл с Мальты с почетом, получив рекомендательные письма от гроссмейстера. Вместе с ним в Неаполь отправился кавалер д'Аквино, чье покровительство впоследствии очень помогло Калиостро освоиться в высшем обществе.
В Неаполе авантюрист свел знакомство с неким графом, поклонником тайных наук. Восхищенный познаниями Калиостро в алхимии, он уговорил Джузеппе поехать с ним на Сицилию. Там Калиостро повстречал старинного приятеля, отпетого мошенника. Они решили открыть игорный дом. Но их арестовали по подозрению в похищении некой девицы. Правда, вскоре их выпустили на свободу, так как они были невиновны. Тем не менее Калиостро это не понравилось, он перебрался в Рим, где вел благочестивый образ жизни, ежедневно посещая церковь. Посланник Мальтийского ордена при папском дворе, узнав о знакомстве молодого человека с графом д'Аквино, стал покровительствовать ему, ввел Джузеппе в аристократическое общество. Калиостро очаровал новых знакомых рассказами о своих необыкновенных приключениях; иногда за хорошее вознаграждение он изготавливал эликсиры.
В Риме Джузеппе женился на девушке-служанке Лоренце Феличиани (позже принявшей имя Серафима). Авантюриста пленила ее красота, и он собирался использовать ее для своей выгоды. После свадьбы Калиостро принялся рассуждать об относительности добродетели и супружеской чести, о том, что надо использовать данные природой таланты, а в измене с ведома супруга нет ничего предосудительного. Девушка рассказала о его жизненной философии родителям. Старики Феличиани пришли в ужас и хотели расторгнуть брак, но неожиданно воспротивилась сама Лоренца, успевшая привязаться к мужу. Молодые стали жить отдельно.
Вскоре Калиостро сошелся с двумя одиозными личностями: Оттавио Никастро (окончившего свой путь на виселице) и маркизом Альято, главным достоинством которого считалось умение ловко подделывать почерки. С его помощью Калиостро состряпал патенты на имя полковников прусской и испанской службы. Но вскоре они повздорили. Маркиз Альято сбежал со всеми деньгами компаньонов. Джузеппе и Лоренца, оставшись без гроша, под видом пилигримов отправились в путешествие по святым местам. Как богомольцам-странникам, людям Божьим, им давали одежду, кров, пищу.
Наконец они остановились в Барселоне, где провели полгода. Калиостро выдавал себя за знатного римлянина, заключившего тайный брак и скрывающегося от родных. Ему поверили, стали величать «его превосходительством» и даже дали денег, однако официальные лица потребовали бумаги, подтверждающие его слова. Естественно, у Калиостро документов не оказалось. Тогда Лоренца соблазнила знатного богача, и супругам удалось не только замять скандал, но и получить солидную сумму на дорогу.
Они побывали в Мадриде, Лиссабоне. В Англии Калиостро похитил у мадам Фрей дорогое бриллиантовое ожерелье и роскошный золотой ларец. Он, убедил даму, что знает способ увеличить в размерах эти драгоценные изделия, но предварительно их надо закопать… в землю. Когда дама обратилась в суд, британские присяжные вынуждены были оправдать мошенника из-за» недостатка улик.
Здесь же Лоренца вскружила голову очередному богачу. Она назначила ему свидание, а Калиостро накрыл парочку в самый неподходящий момент. Любителю дамских прелестей пришлось откупиться от неприятностей сотней фунтов стерлингов. Однако чопорные англичане редко шли на адюльтер, поэтому у супругов бывали и совсем голодные дни, им даже нечем было заплатить за квартиру. В результате Калиостро угодил за долги в тюрьму. Спасла его очаровательная Лоренца: своей трогательной беспомощностью она разжалобила состоятельного господина, и тот выкупил Калиостро.
Супруги решили уехать из холодной Англии в Париж. В Дувре в Лоренцу влюбился богатый француз. В столицу они приехали втроем. Француз уговаривал девушку бросить проходимца мужа, и Лоренца, последовав его совету, сняла отдельную квартиру. Но Калиостро, вспомнив о своих супружеских правах, подал жалобу на жену и добился того, чтобы ее посадили в тюрьму, где она провела несколько месяцев, пока ее суженый не простил ее. В конце концов супруги помирились. Наделав долгов, они вынуждены были бежать из Франции.
Калиостро направился в Брюссель, а оттуда – в Германию, после чего объявился в Палермо, где нарвался на своего лютого врага Мурано. Ростовщик подал на него жалобу и заключил в темницу; но Калиостро удалось освободиться с помощью влиятельного богача, к которому у него было рекомендательное письмо. Калиостро уехал в Неаполь, зарабатывал там на жизнь уроками, а затем перебрался в Марсель. Он познакомился с богатой пожилой дамой, увлекавшейся тайными науками, и ее приятелем-алхимиком. Они буквально вцепились в Калиостро, и Джузеппе вместе с ними занялся составлением рецепта эликсира жизни. Когда ему надоело это занятие, он удалился под предлогом того, что ему потребовалась какая-то особенная трава. Старики дали ему на дорогу по мешочку золота каждый.
Объехав юг Испании и мимоходом обобрав в Кадиксе очередного любителя алхимии, Калиостро вновь посетил Лондон. Здесь случай свел его с энтузиастами, мечтавшими открыть способ, с помощью которого можно было безошибочно угадывать выигрышные номера лотерейных билетов. Калиостро тотчас поведал им, что ему известны такие способы. И первый же указанный им номер выиграл крупную сумму. Разумеется, когда он объявил, что умеет делать бриллианты и золото, энтузиасты выложили ему крупную сумму на опыты. Когда же заподозрили обман, подали на кудесника жалобу. Калиостро ловко вывернулся: денег не брал, кабалистикой занимался, но лишь для собственного удовольствия. Билеты с выигрышем угадывать умеет и даже порывался назвать судьям счастливый номер в предстоящем розыгрыше лотереи.
В 1776 году он свел тесное знакомство с английскими масонами, учившими, что посредством магических церемоний и формул люди могут управлять духами, вызывать тени покойников, превращать неблагородные металлы в золото. Трюки Калиостро – превращение железных гвоздиков в золотые, выращивание бриллиантов и т. п. – очень понравились английским масонам. Его, в свою очередь, радовало, что старшие мастера в ложах не подвластны никому и никто не может контролировать их деятельность, их финансовые расходы.
Он бывал на Востоке, многое почерпнул из рассказов Альтотаса и представлял, какое впечатление производит одно упоминание о Востоке на любителей чудесного и таинственного в Европе.
Калиостро придумал свое собственное масонство, египетское, главой или великим коптом которого объявил, естественно, себя. Иными словами, вознес себя на самую высшую ступень, объявив главой настоящего, самого древнего, основанного ветхозаветными патриархами египетского масонства.
Масоны рассудили, что, привлекая сторонников к своему египетскому масонству, он работает на пользу общего дела, и щедро поддерживали Калиостро. Новоиспеченный масон бросал деньги налево и направо, разъезжал в шикарных экипажах, его сопровождали слуги, облаченные в богатейшие ливреи. Эта роскошь, безусловно, производила впечатление на обывателей. К тому же при случае Калиостро мог блеснуть своими знаниями и очаровать заманчивыми тайнами своего нового учения и сложностью обряда посвящения в египетское масонство. Поклонники чудесного не давали ему прохода. Калиостро сулил новообращенным полное духовное и физическое совершенство – здоровье, долгожительство и высшую душевную красоту. Членом общества мог стать кавалер не моложе 50 лет или дама старше 35 лет. Великий копт не хотел привлекать легкомысленную молодежь.
Кандидат в блаженные прежде всего должен был выдержать строгий пост и уединение и пройти множество мелких обрядов. Во время поста обращаемый принимал эликсиры, пилюли и капли, данные ему кудесником. Пост надо было начинать непременно с весеннего полнолуния. В известный день поста новичок подвергался кровопусканию и принимал ванну с весьма крепким металлическим ядом, после чего у него появлялись признаки настоящего отравления: судороги, лихорадка, дурнота и сверх того выпадали волосы и зубы, – что характерно для отравления ртутью. Калиостро, как показало расследование его врачебной деятельности, вообще не церемонился с сильнодействующими средствами. Выдержавшим полный курс и повторившим его через полстолетия после посвящения Калиостро гарантировал 5557 лет жизни. Сам же маг говорил, что живет чуть ли не с сотворения мира; он выдавал себя за современника Ноя и утверждал, что вместе с ним спасся от всемирного потопа.
Калиостро некоторое время упражнялся в Англии, потом во Франции. В конце 1770-х годов он оказался в Германии, стране, где процветали клубы разных иллюминатов, масонов, розенкрейцеров. Здесь варили эликсиры жизни, искали философский камень и золото. В особой брошюре, изданной в Страсбурге на французском языке в 1786 году, рассказывается о целом ряде чудес, сотворенных им в Германии. На своих магических сеансах он демонстрировал сверхъестественные чудеса, торговал эликсирами молодости. В подтверждение эффективности чудесного напитка Калиостро приводил свой почтенный возраст, уверяя, что был знаком даже с Александром Македонским, знал Иисуса Христа. Везде он собирал крупные суммы франков, лир, фунтов, значительная часть которых поступала в качестве взносов вступающих в основанную им ложу франкмасонства.
В 1779 году авантюрист объявился в Митаве. Здесь его встретила одна из наивнейших и преданнейших его поклонниц Элиза фон-дер-Рекке, урожденная графиня Медем. Позже эта дама опубликовала брошюру «Известие о пребывании славного Калиостро в Митаве в 1779 г.». К приверженцам Калиостро принадлежали также масоны и алхимики графы Медемы.
Госпожа Рекке познакомила итальянского графа с местной знатью. Поведение его было безукоризненным: он не предавался ни обжорству, ни пьянству, ни другим излишествам; он проповедовал воздержание и чистоту нравов. Калиостро не скрывал, что мечтает распространить египетское масонство на северо-востоке Европы и с этой целью намерен основать в России масонскую ложу, в которую будут приниматься и женщины. Первая ложа образовалась в Митаве, куда вошло немало знатных людей города.
Все ждали от графа чудес. Итальянец устроил для своих почитателей сеанс магии. Мальчик из семейства Медем, с которым предварительно была проведена беседа, вдруг обрел дар ясновидения. В другой раз он вызвался найти клад, состоявший из сокровищ духовных книг и рукописей магического содержания, зарытых будто бы 600 лет тому назад на земле графа Медем. Клад, естественно, стерегли злые духи, и Калиостро предупредил, что предприятие сопряжено с ужасными опасностями, однако он готов рискнуть, ибо нельзя допустить, чтобы клад достался черной магии. Чародей указал место, где следует искать клад. Но прежде надо было победить злого духа; эта борьба продолжалась несколько дней. Наконец он объявил, что враг побежден и что можно откапывать клад. Но дело было отложено еще на некоторое время, а потом кудесник умчался в Петербург. В Митаве Калиостро получил рекомендательные письма, открывавшие ему доступ в высший свет столичной аристократии. Великий магистр мечтал распространить там свое египетское масонство.
В Петербурге Калиостро выдавал себя за искусного целителя, торговал эликсиром молодости, принимал больных, но денег не брал, напротив, даже раздавал их беднякам. Вскоре в свете заговорили о недавно прибывшем в Петербург чудотворце и его прекрасной супруге, выдававшей себя за итальянскую принцессу. У последней появились многочисленные поклонники, в том числе и сам всесильный фаворит царицы, князь Потемкин, что вызвало бурный приступ ревности и злости у стареющей Екатерины. «Принцесса» же, которой было двадцать пять, утверждала, что ей шестьдесят лет и что она владеет секретом вечной молодости и красоты. Знатные дамы и их почтенные мужья осаждали дом Калиостро и за огромные деньги получали «волшебную» настойку из обычных трав.
Пребывание в Петербурге закончилось для Калиостро скандалом. За огромную сумму денег он взялся излечить смертельно больного трехмесячного ребенка богатой купчихи. Когда же младенец все-таки скончался, Калиостро подменил его здоровым ребенком, которого купил за 2000 рублей у крестьян. Обман, естественно, раскрылся. Екатерина приказала схватить и наказать авантюриста Калиостро и Лоренце едва удалось спастись. Императрица изобразила Калиостро в своих комедиях «Обманщик» и «Обольщенный» под именем Калифалкжерстона.
В мае 1780 года граф приехал в Варшаву. У него были рекомендательные письма к польским магнатам, в том числе и к графу Мощинскому. Калиостро отрекомендовался главой египетского масонства и мастером по части вызывания духов и прочих тайных наук. Мощинский сомневался в магических талантах итальянца и подозревал его в шарлатанстве. Он даже выпустил брошюрку «Калиостро, разоблаченный в Варшаве, или Достоверное сообщение о его алхимических операциях».
Приютивший у себя Калиостро князь Пекинский, человек суеверный, слепо веривший в чародейство, прельстился обещанием Калиостро дать ему приворотное зелье и устроить так, что красавица, за которой князь долго и без успеха ухаживал, отдаст ему свое сердце. Калиостро долгое время водил влюбленного магната за нос, пока тот не выгнал его из дома и не настоял на изгнании из Польши.
Из Варшавы Калиостро направился во Францию. Его путешествие, сравнительно скромное в пределах Германии, по мере приближения к Франции превращалось в настоящее триумфальное шествие. В Страсбурге его встречали как короля.
Он двигался по городу целым поездом. Граф и его супруга Лоренца восседали в роскошнейшем открытом экипаже, а за их каретой следовал целый обоз – свита людей в блестящих и дорогих ливреях. И тут какой-то старичок бросился к карете великого магистра с криком: «Наконец-то ты попался мне, бездельник! Стой и давай мне мои деньги!» Это был ростовщик Мурано. Калиостро обладал в совершенстве искусством чревовещания. И вот с небес (а в этом никто из присутствующих не сомневался) раздался громовой голос: «Это безумец, им овладел злой дух, удалите его!» Глас с небес, говорят, до того потряс публику, что многих поверг в ужасе на землю.
Калиостро, вероятно, заранее подогрел интерес к своему приезду в Страсбург, послав туда хитрых агентов, которые своими рассказами взбудоражили народ. Они же собрали со всего города больных, жаждавших исцеления. Можно предположить, что среди них было и немало притворщиков, поскольку все больные были вылечены: одних Калиостро исцелил простым движением руки, других – словами, третьих – лекарствами. Он применил свою универсальную целебную жидкость, свой эликсир жизни, излечивавший все болезни.
Разумеется, что сотни излеченных им больных в устах публики превратились в тысячи, и Страсбург озарился лучами славы великого целителя. В день своего приезда, 3 июня 1780 года, Калиостро дал представление.
Зал, в котором Калиостро принимал высший свет Страсбурга, был обставлен с мрачной роскошью. Большое серебряное распятие в углу отбрасывало лучи прямо в публику. Стены задрапировали черным шелком. Помещение освещалось множеством свечей в массивных серебряных канделябрах, расположенных так, чтобы изображать магические фигуры и символы. Стол покрывала черная скатерть с вышитыми на ней заклинаниями и магическими знаками. На столе были расставлены белые человеческие, черепа, фигуры египетских божеств, сосуды с эликсирами, в центре – таинственный стеклянный шар, наполненный хрустально-прозрачной водой. Сам Калиостро был одет в костюм Великого копта – черный балахон с вышитыми на нем красными иероглифами. На голове графа был египетский головной убор с повязками из золотой парчи, собранными в складки, охватывавшими его голову и спускавшимися на плечи. На лбу повязки сдерживал обруч, осыпанный драгоценными каменьями. На груди крестообразно была повязана изумрудного цвета лента, покрытая изображениями скарабеев и разноцветными буквами, вырезанными из металлов. На поясе из красного шелка висел широкий рыцарский меч с рукояткой в форме креста.
Свои выступления граф начинал просто: очерчивал на полу «магический круг» – и тот светился таинственным зеленоватым светом. В присутствии пораженной публики увеличивал в размерах бриллианты, превращал пеньковую мешковину в драгоценные ткани, железные гвозди – в золотые, восстанавливал сожженные и разорванные письма, угадывал карту, читал запечатанные в конвертах записки зрителей.
Магический сеанс продолжался несколько часов. Заключительной его частью были манипуляции с волшебным шаром. Калиостро произносил на непонятном для присутствующих языке магические заклинания, после чего его помощники-духи «входили» в шар, и вода в нем медленно мутнела. Калиостро подводил к шару прорицательницу – свою жену Лоренцу, та опускалась на колени и, пристально вглядываясь в мутную воду сосуда, сообщала о том, что видела внутри. Она рассказывала о событиях, будто бы происходящих в сию минуту в Лондоне и Петербурге, Вене и Риме. Затем гас свет в зале, шар начинал светиться изнутри, и зрители могли видеть мелькающие в нем человеческие фигуры, иероглифические надписи и т. д. И наконец шар темнел.
«Возьмитесь все за руки! – приказывал Калиостро. – Сейчас вы познаете истинные тайны Вселенной. Будьте осторожны!»
Тотчас засверкало зеркало, которое висело над столом. Казалось, будто открылось окно в «иной мир». В зеркале виднелись силуэты человеческих фигур, а присутствующим при этом казалось, что они очень похожи на тех людей, которых кудесник в это время называл. В заключение стол и зеркало окутало облако белого дыма, и на его фоне отчетливо вырисовывалась фигура двигающегося человека. Внезапно блеснули молнии, раздались звуки грома, и наступила темнота. Когда свет вновь загорелся, все исчезло. Магический сеанс закончился.
Все увиденное привело гостей в трепет, теперь они не сомневались: Калиостро – великий маг и волшебник. Чародей задержался в гостеприимном Страсбурге на целых три года.
Авантюрист посетил Италию, затем побывал в нескольких городах на юге франции, в том числе в Бордо и Лионе. И наконец 30 января 1785 года появился в Париже. В это время французская столица бредила животным магнетизмом, слава знаменитого Месмера достигла апогея. Калиостро же решил заняться вызыванием духов. И вскоре падкие до новизны парижане были покорены «божественным» Калиостро. Сам Людовик XVI издал указ, согласно которому посмевший нанести обиду или оскорбление Великому копту обвинялся в оскорблении самого королевского величества.
Кудесник заявил, что на интимном ужине для шести знатных особ он вызовет с того света тени умерших, то есть духов. Ужин состоялся на улице Сен-Клод, в особняке Калиостро. Все собрались в полночь в зале, где был неслыханно роскошно накрыт круглый стол. После того как подали ужин, слуги были отосланы под угрозой мгновенной смерти, если они попытаются открыть двери прежде, чем их позовут. Свечи погасили Великий копт начал свое таинство.
На одном из таких вечеров были вызваны отошедшие в мир иной энциклопедисты Дидро, Вольтер, Даламбер, Монтескье. Калиостро громко и четко произнес имена усопших. И вот все вызванные энциклопедисты откуда-то появились в зале и сели за стол. Похожи ли они были на живых философов, об этом история умалчивает, но гости не сомневались, что перед ними подлинные знаменитости. На вопрос, как дела на том свете, последовал ответ: никакого «того» света нет, смерть есть только прекращение нашей телесной жизни, после смерти человеческое существо превращается в безразличную духовную сущность, не ведающую ни наслаждений, ни страданий… Духи французских философов-материалистов с помощью Калиостро каялись в своем прошлом, безверии, в своих прегрешениях против церкви, монархии, отрекались от своих взглядов и произведений.
Подробности этих бесед попадали в газеты, однако не сообщалось, кто из живых гостей присутствовал на ужине, поэтому проверить достоверность сведений было трудно.
Ужины пользовались небывалым успехом. Но Калиостро понимал, что на одном духоведении далеко не уедешь, поэтому активно пропагандировал свое египетское масонство – это была более доходная статья. Калиостро, вращаясь в обществе, часто повторял, что явился с Востока, что постиг там всю мудрость седой древности. В Париже насчитывалось более семидесяти масонских лож, что облегчало задачу итальянцу.
Первыми интерес к секте проявили кавалеры, но затем, не без помощи Лоренцы, к новому масонству потянулись и дамы. Калиостро еще в Митаве объявил, что в египетское масонство принимаются представительницы прекрасной половины. Впрочем, дамы, втайне от мужей, организовали свое общество с целью изучения магии и, конечно, обратились к жене великого авантюриста с просьбой посвятить их в секреты тайных знаний. Лоренца, посоветовавшись с мужем, объявила, что прочтет ряд лекций по магии, но только избранному кругу, не более тридцати слушательниц, каждая из которых должна сделать взнос в сотню луидоров. В течение одного дня была собрана группа и внесена плата за обучение. Лоренца стала как бы второй главой египетского масонства, его дамского отделения.
Граф Калиостро почти совсем забросил медицину, ему было гораздо выгоднее вызывать духов. Тем не менее он продолжал принимать больных и как всегда бедных лечил бесплатно, иногда снабжая их деньгами, к богатым же ездил неохотно и брал с них без всяких церемоний.
Однажды ему сообщили, что серьезно заболел принц Субиз, близкий родственник кардинала Рогана, с которым Калиостро познакомился в Страсбурге и приобрел в его лице одного из самых преданных своих сторонников. Врачи не надеялись на выздоровление Субиза. Итальянец взялся его лечить, но при этом потребовал, чтобы его имя держалось в тайне. Когда же Субиз стал поправляться, торжественно объявили, что лечил его Калиостро. Это был настоящий триумф кудесника! У его дома стояли ряды экипажей знати, приехавшей поздравить его с успехом. Даже королевская чета нашла время поздравить Субиза с выздоровлением. Калиостро сделался настоящим идолом Парижа, повсюду продавались его портреты и бюсты.
Итальянец решил создать из парижской знати и богачей особую ложу избранных масонов, строго ограничив число ее членов. Он гарантировал всем членам таинственной ложи 5557 лет жизни! Правда, при этом Калиостро выдвинул ряд условий: принимаемый в ложу должен был обладать самое меньшее 50 тысячами франков годового дохода, а главное – от рождения и до посвящения оставаться и пребывать чистым и непорочным до такой степени, что его не могло коснуться ядовитое и бесцеремонное злословие. В то же время все вступающие должны быть холостыми, бездетными и целомудренными! Общее число членов не могло превышать тринадцати. Естественно, долголетие было самой существенной приманкой, но надо было чем-то еще занять воображение и мысли новообращенного. С этой целью Калиостро придумал целый ряд сложных обрядов – постов, ванн, диет, кровопусканий и т. д. Эти обряды следовало повторять каждые полстолетия в течение сорока дней, и после них человек должен был вновь возрождаться, молодеть и начинать жизнь сначала.
Сам же великий кудесник утверждал, что знал Моисея и Аарона, участвовал в оргиях Нерона, брал Иерусалим с Готфридом Бульонским, – словом, без него не обходилось ни одно чем-либо примечательное историческое событие.
Когда он объявил о наборе в ложу, то соискателей оказалось несколько сотен. Великого копта умоляли увеличить число членов ложи. Но в это же время над его головой неожиданно собрались грозовые тучи. Калиостро оказался замешанным в знаменитое дело об ожерелье, за что его засадили в Бастилию, невзирая на окружавшую его славу.
Суть дела об ожерелье состоит в следующем. Некая искательница приключений мадам де Ламотт сказала духовнику короля, кардиналу де Рогану, что королева желает приобрести у известного ювелира Бемера бриллиантовое колье огромной ценности. Состояние казны в то время было плачевным, и королева не могла уплатить сразу всю сумму (1,6 миллиона франков), которую ювелир просил за эту вещь. Легкомысленный кардинал переговорил с ювелиром и выдал ему векселя от имени королевы. Бемер, увидев подпись королевы на письме, которое ему предъявили, поверил всему, что ему сообщили, ц выдал драгоценное ожерелье, а Роган передал его де Ламотт. Когда же наступил срок уплаты первого взноса, у Рогана денег не оказалось. Пока кардинал выяснял отношения с де Ламотт, ювелир, находившийся на грани банкротства, обратился непосредственно к королеве. Все прояснилось, главные преступники были арестованы, правда, ожерелье было уже переправлено в Амстердам и продано по частям.
Роган был одним из самых горячих почитателей великого мага. Когда хитрая де Ламотт сделала ему предложение якобы от имени королевы, Роган обратился за советом к Калиостро, который сразу понял, что-то здесь нечисто. Однако Лоренца, находившаяся в приятельских отношениях с де Ламотт, уговорила мужа сказать кардиналу, что дело верное, ибо оно увенчается полным успехом. Калиостро скрепя сердце послушался, тем более он ничем не рисковал.
Действительно, дело об ожерелье не принесло бы итальянцу беспокойства, если бы не Лоренца. У нее в гостях постоянно бывала баронесса Олива, внешне очень похожая на королеву Марию-Антуанетту. Коварная де Ламотт решила устроить свидание кардинала Рогана с «королевой». Позже это бросило тень не только на супругу великого чародея, но и на него самого. К тому же, когда начались аресты, Лоренца поспешила сбежать из Парижа, и отвечать пришлось Калиостро. На суде итальянца оправдали, он отделался только предварительным заключением в Бастилии.
Его оправдание вызвало в Париже бурю восторга. Говорят даже, что в его честь звонили колокола. Однако король все же счел необходимым удалить Калиостро из Парижа. Он переехал в Пасси и там прожил некоторое время. К нему приезжали многочисленные почитатели, и он усердно вербовал среди них все новых и новых членов египетского масонства. Но восторги почитателей не могли оградить его от преследований судебной власти, поэтому он счел за благо уехать из Франции. Сохранилось предание о том, что, когда он садился на корабль, увозивший его в Англию, перед ним преклонила колени толпа в несколько тысяч человек, просившая его благословения! Многие из приверженцев последовали за ним в Лондон и там способствовали его триумфу.
В Лондоне Калиостро напечатал «Письмо к французскому народу», датированное 1786 годом, в котором допустил ряд злых и обличительных выпадов против существовавшего тогда во Франции порядка, против правительственных чиновников, суда, двора, даже самого короля. Примечательно, что в этом письме он предсказал французскую революцию. Документ был переведен на все европейские языки и имел огромный общественный резонанс.
Калиостро продолжал свою масонскую деятельность. Но тут его потянуло в Италию. Не последнюю роль в этом сыграла Лоренца, тосковавшая по родине. К тому же Калиостро, обладая солидным состоянием, мог спокойно доживать свой век в уединении и тиши. Супруги перебрались в Рим, где папской буллой масонство было объявлено делом богопротивным, и изобличенные в нем карались смертной казнью. Не успел Калиостро привлечь и трех приверженцев в свою ложу, как один из них донес на него инквизиции и в сентябре 1789 года авантюрист был схвачен. Его судили, восстановили до мельчайших деталей его биографию, разрушив при этом прекрасную легенду, которой он окружал свои детство и отрочество. Когда Рим был взят французами в 1798 году, то среди узников инквизиции Калиостро не оказалось, к великому огорчению его друзей, которых было немало в республиканской армии. Великий магистр скончался в 1795 году.
Французский писатель, философ, политический деятель. Участник Французской революции 1789 года. Около тридцати лет провел в заключении.
Последние десять лет жизни был заключен в Шарантон, больницу для душевнобольных.
Донасьен Альфонс де Сад родился 2 июня 1740 года в отеле «Конде» в Париже. Его семья со стороны отца принадлежала к старинному провансальскому дворянству. По линии матери, урожденной де Майе де Карман, он был в родстве с младшей ветвью королевского дома Бурбонов. В романе «Алина и Валькур», герой которого наделен некоторыми автобиографическими чертами, де Сад приводит своего рода автопортрет: «Связанный материнскими узами со всем, что есть великого в королевстве, получив от отца все то изысканное, что может дать провинция Лангедок, увидев свет в Париже среди роскоши и изобилия, я, едва обретя способность размышлять, пришел к выводу, что природа и фортуна объединились лишь для того, чтобы осыпать меня своими дарами».
До четырех лет мальчик воспитывался в Париже вместе с малолетним принцем Луи-Жозефом де Бурбоном, затем был отправлен в замок Соман и отдан на воспитание своему дяде, аббату д'Эдрей. Аббат принадлежал к просвещенным кругам общества, состоял в переписке с Вольтером, составил «Жизнеописание Франческо Петрарки». С 1750 по 1754 год де Сад обучался у иезуитов в колледже Людовика Великого, по выходе из которого был отдан в офицерскую школу. В 17 лет молодой кавалерийский офицер принимал участие в последних сражениях Семилетней войны.
После окончания войны в 1763 году маркиз выходит в отставку в чине капитана кавалерии. Он поселяется в Ла Косте, где расположен один из фамильных замков. Там он страстно влюбляется в Лауру-Викторию-Аделину де Лори и преследует ее своими ухаживаниями. И это всего за две недели до женитьбы, устроенной стараниями его отца, на девице Рене-Пелажи де Монтрей, дочери почетного президента Высшего податного суда и Мари-Мадлен де Плиссе.
15 мая брачный контракт был подписан. Старинный род де Садов соединился с родом де Монтрей, незадолго до того получившим дворянский титул, но тем не менее уже обладающим солидным состоянием и поддержкой при дворе.
18 октября 1763 года 20-летняя проститутка Жанна Тестар согласилась на любовную встречу с молодым элегантным дворянином в его доме. Там он провел ее в небольшую комнату без окон. Стены комнаты были задрапированы тяжелыми черными портьерами. Около одной из стен стояло несколько плетей. Немного позже, объяснил дворянин Жанне, она отстегает его любой из этих плетей, а потом сама выберет ту, которой он отстегает ее. Жанна отказалась. Тогда де Сад, угрожая ей смертью, заставил ее разбить одно из распятий, висевших на стенах комнаты вместе с порнографическими рисунками.
Через две недели маркиз попал в тюрьму. Его поместили в башню Весенского замка. Вся семья была в шоке, когда де Сада арестовали первый раз. К несчастью будущих жертв маркиза де Сада, родители его жены были весьма влиятельны при дворе. После 15 дней, проведенных в тюрьме, де Сад заявил о своем глубоком раскаянии и был выпущен на свободу. Полиция Парижа предупредила владельцев публичных домов, что де Сад представляет собой опасность для проституток, и он вынужден был начать подбирать для своих оргий непрофессионалов.
С огромным облегчением мадам де Монтрей отметила, что после освобождения де Сад, казалось, остепенился и стал, как и все, просто заводить себе любовниц. Его любовницами стали, например, мадемуазель Колет, известная актриса Итальянской комедии, мадемуазель Бовуазен. В мае 1765 года он уехал с ней в Прованс, где выдавал ее то за свою жену, то за родственницу. Рене-Пелажи ничего не знала о любовных связях своего мужа. О них, однако, была отлично осведомлена ее мать. Но даже и она не знала о том, что у де Сада недалеко от Парижа был загородный дом, где он регулярно устраивал бисексуальные оргии.
Рождение в 1764 году первенца не вернуло маркиза в семью, он продолжал вести свободную и бурную жизнь. С именем де Сада связаны различные скандалы, оскорбляющие общественную нравственность и мораль.
В пасхальное воскресенье 3 апреля Роза Келлер, тридцати шести лет, остановила маркиза на площади Виктуар и попросила милостыню. Сад спросил, не желает ли она подзаработать, и она выразила согласие стать его горничной. Позже маркиз говорил, что предупреждал ее о «небольших дополнительных обязанностях» и она согласилась.
По прибытии в Аркей ее привели в комнату, заставили раздеться, привязали к кровати лицом вниз, несколько раз безжалостно выпороли хлыстом и тростью, смазали раны какой-то мазью (по другим источникам – горячим воском). Ее крики, казалось, лишь придавали ему дополнительные силы. Наконец, де Сад издал дикий крик, опустился на пол и прекратил избиение. Она умоляла своего мучителя не убивать ее, поскольку не успела исповедаться на Пасху. На это маркиз заявил «Можешь исповедаться мне!», – и попытался даже принудить ее к этому, угрожая убить и обещая закопать в саду. Келлер отказывалась, и ей удалось сбежать. Ее приютила мадам Джульетта, от которой и стало известно о происшествии.
Вызванный властями хирург в общих чертах подтвердил суть рассказа пострадавшей. Де Сад заявил, что Келлер сама этого хотела и использовал он не хлыст, а плеть с узелками.
Семья маркиза откупилась от Келлер громадной суммой в 2400 ливров, но дело не было закрыто. Гораздо позже де Сад вложил в уста одного из своих героев слова: «Вспомните, как у парижских судей в знаменитом деле 1769 года выпоротый зад уличной девки вызвал больше сожаления, чем толпы, брошенные на голодную смерть. Они вздумали засудить молодого офицера, который пожертвовал лучшими годами своей жизни ради процветания своего короля, вернулся и получил награду – унижение из рук врагов страны, которую защищал». Как бы он ни жаловался устами вымышленных персонажей, сам де Сад получил «освободительное письмо» от Людовика XV и был оправдан.
Его обязали жить тихо и мирно в своем замке на юге Франции. Он переехал туда вместе с семьей и пригласил с собой еще и младшую сестру жены Анн-Проспер, которая и стала вскоре практически его настоящей женой, не называясь так лишь официально. Той зимой в старинном замке де Сад была создана обстановка, всячески благоприятствовшая получению сексуального наслаждения. Ставились целые эротические спектакли, весьма элегантные, в которых принимали участие не только Анн-Проспер, но и сама Рене-Пелажи, жена де Сада. В 1769 году у Рене и маркиза родился второй сын – Донасьен-Клод-Арманд, через год – дочь Мадлен-Лаура.
В 1772 году де Сад, приехав в Марсель, где хотел получить долг, дал указание своему лакею Лятуру найти и привезти в замок несколько молодых женщин для давно задуманной им оргии. Четыре портовых проститутки в возрасте от 18 до 23 лет, привезенных Лятуром в замок, были принуждены де Садом участвовать в сложном ритуале. Он избивал их и требовал, чтобы они били его, для чего предназначался громадный окровавленный хлыст с вделанными в плеть гвоздями. Девушки отказались, считая плеть слишком опасной, и предпочли использовать ивовую метлу, которой они нанесли ему, если в это можно поверить, восемьсот ударов, отмеченных им насечками на каминной доске. Его слуга тоже порол его. Между избиениями им были предложены различные комбинации секса с де Садом и Лятуром или же с тем и другим одновременно. Всем женщинам во время оргии неоднократно предлагались целые горсти конфет с наркотической начинкой.
3 сентября де Сад и Лятур были приговорены к публичному покаянию на паперти марсельского собора, после чего их должны были отвести на площадь Сан-Луи «для того, чтобы господин де Сад был обезглавлен на эшафоте, а упомянутый Латур повешен на виселице…» Свидетелем со стороны обвинения на процессе выступал Ретиф де ла Бретон, к тому времени ставший автором нескольких популярных романов, будущий летописец революционного Парижа. Впоследствии Ретиф и де Сад крайне отрицательно отзывались о сочинениях друг друга. 11 сентября парламент Экса утвердил приговор, вынесенный парламентом Марселя.
Спасаясь от судебного преследования, де Сад вместе с сестрой жены бежал в Италию, чем навлек ярость своей жены. Она обвинила мужа в измене и добилась у короля Сардинии разрешения на его арест. Маркиз был арестован и помещен в замок Миолан. По его собственным словам, именно здесь началась жизнь «профессионального» узника. Через год он бежал из крепости и скрылся в замке Ла Кост, где в течение пяти лет продолжал жить, как ему нравилось, возмущая соседей. Возникавшие периодически скандалы удавалось замять. Де Сад совершил путешествие в Италию, посетив Рим, Флоренцию, Неаполь. Несмотря на запрет, он часто приезжал в Париж. Однако обвинение в убийстве продолжало тяготеть над ним. Когда же наконец оно было снято, де Сад снова попал в тюрьму, на этот раз на основании королевского указа о заключении в тюрьму без суда и следствия, полученного его женой. Такие указы порою выдавались родственникам аристократов, дабы избежать порочащего семью суда.
В начале 1777 года из Парижа пришла весть о том, что мать де Сада умирает. Несмотря на то, что он всегда относился к ней весьма равнодушно, де Сад немедленного отправился в Париж. Друзья предупреждали маркиза о том, что теща попытается устроить дело так, чтобы его арестовали. Действительно, когда пять марсельских проституток обвинили его в том, что он пытался их сначала изнасиловать в извращенной форме, а затем и отравить, теща маркиза де Сада сумела добиться специального королевского указа для своего зятя. Так де Сад в 1777 году был заключен в Венсеннский замок. В конце февраля он писал: «Отчаяние овладевает мною. Временами я не узнаю сам себя. Моя кровь слишком горяча, для того чтобы я мог вынести эту ужасающую пытку». Теща заявила: «Все идет, как и следует по справедливости». В тюрьме в нем вдруг проснулся писатель. Де Сад создал за решеткой огромное количество литературных произведений, подавляющее большинство которых были эротическими.
Рене-Пелажи оставалась верна ему на протяжении всего его двенадцатилетнего тюремного заключения, но развелась с ним сразу же, как только он оказался на свободе. А прежде она организовала его побег. Решение прованского парламента осталось в силе, поэтому, когда маркиз через пять лет появился в Париже, его снова взяли под стражу Еще один побег и еще один арест. На этот раз заключение длилось более десяти лет… «Да, я распутник, – писал он ей, – и признаюсь в этом; я постиг все, что можно постичь в этой области, но я, конечно, не сделал всего того, что постиг, и, конечно, не сделаю никогда. Я распутник, но я не преступник и не убийца».
В 1784 году его перевели в Бастилию, в камеру на втором этаже башни Свободы, где условия были значительно хуже, чем в Венсеннской крепости. 2 июля, когда де Саду неожиданно было отказано в прогулке, он стал кричать из окна, что здесь в тюрьме «убивают узников», и, возможно, внес этим свою лепту в скорое разрушение крепости 3 июля скандального заключенного по просьбе коменданта перевели в Шарантон, служивший в то время одновременно и тюрьмой и приютом для умалишенных.
В Бастилии маркиз много читал, там написаны его первые книги: атеистический «Диалог между священником и умирающим» (1782), программное сочинение «120 дней Содома» (1785), где изложены главные постулаты садизма, роман в письмах «Алина и Валькур» (1786-1788), как правило, называемые не менее значительными памятниками эпохи, чем «Жак-фаталист» Дидро и «Опасные связи» де Лакло Интересно, что роман де Лакло фигурировал в списках книг, доставленных узнику в бастильскую камеру. Здесь же, в Бастилии, всего за две недели было создано еще одно ставшее знаменитым сочинение – «Жюстина, или Несчастья добродетели» (1787) По замыслу автора оно должно было войти в составление предполагаемого сборника «Новеллы и фаблио XVIII в.».
В апреле 1790 года Национальное собрание издало декрет об отмене королевских «1еиге йе сахспеПе», и де Сад был освобожден К этому времени маркиза юридически оформила разрыв с мужем, и де Сад практически остался без средств к существованию Имя его по злосчастной оплошности было занесено в список эмигрантов, что лишило де Сада возможности воспользоваться оставшейся частью семейного имущества. Он устроился суфлером в версальский театр, где получал два су в день, которых едва хватало на хлеб. Писатель постепенно возвращался к литературному труду, стараясь заглушить горечь утраты: во время перевода из Бастилии в Шарантон была потеряна рукопись « 120 дней Содома». Восстановить утраченный роман де Сад попытался в «Жюльетте, или Благодеяниях порока».
«Я обожаю короля, но ненавижу злоупотребления старого порядка», – писал маркиз де Сад. Гражданин Сад принял активное участие в революционных событиях. Не будучи в первых рядах революционеров, он все же более года занимал значительные общественные посты В 1792 году служил в рядах национальной гвардии, участвовал в деятельности парижской секции Пик, лично инспектировал парижские больницы, добиваясь, чтобы у каждого больного была отдельная койка Составленное им «Размышление о способе принятия законов» было признано полезным и оригинальным, напечатано и разослано по всем секциям Парижа Де Сад писал: «Если для составления законов необходимы специально избранные люди, то не следует считать, что они же и должны их утверждать Только народ, и никто иной, имеет право утверждать закон, в согласии с которым законодатели станут руководить этим народом».
В 1793 году де Сад был избран председателем секции Пик Поклявшись отомстить семейству де Монтрей, он тем не менее отказался внести эту фамилию в «черные» списки, спасая тем самым ее членов от преследований и, возможно, даже от гильотины. В сентябре того же года де Сад произнес пламенную речь, посвященную памяти Марата и Лепелетье Выдержанная в духе революционной риторики, она призывала обрушить самые суровые кары на головы убийц, предательски вонзавших нож в спину защитников народа. По постановлению секции речь была напечатана и разослана по всем департаментам и армиям революционной Франции, направлена в правительство – Национальный Конвент В соответствии с духом времени де Сад внес предложение о переименовании парижских улиц Так, улица Сент-Оноре должна была стать улицей Конвента, улица Нев-де-Матюрен – улицей Катона, улица Сен-Никола – улицей Свободного Человека
За три недели до ареста де Сад, возглавлявший депутацию своей секции, зачитал в Конвенте «Петицию», в которой предложил ввести новый культ – культ Добродетелей, в честь коих следует «распевать гимны и воскурять благовония на алтарях» Насмешки над добродетелью, отрицание религии, существования Бога или какой-либо иной сверхъестественной организующей силы были характерны для мировоззрения де Сада, поэтому подобный демарш воспринимался многими исследователями его творчества как очередное свидетельство склонности писателя к черному юмору, примеров которого так много в романах. Однако эта гипотеза вызывает сомнения, ибо после принятия 17 сентября 1793 года «Закона о подозрительных», направленного в первую очередь против бывших дворян, эмигрантов и их семей, де Сад, чья фамилия продолжала числиться в эмигрантских списках, не мог чувствовать себя в безопасности и ради ехидной усмешки вряд ли стал бы привлекать к себе столь пристальное внимание властей Тем более, что в обстановке начавшегося террора де Сад проявил себя решительным противником смертной казни, считая, что государство не имеет права распоряжаться жизнью своих граждан.
В декабре 1793 года де Сада арестовали «по обвинению в умеренности» и поместили в тюрьму Мадлонет Затем его переводили из одной парижской тюрьмы в другую, и к лету 1794 года он оказался узником монастыря Пикпюс, превращенного революцией в место содержания государственных преступников. Среди прочих заключенных там находился де Лакло. Неподалеку от монастыря, возле заставы дю Трон, была расположена гильотина, и тела казненных свозили и хоронили в монастырском саду. Через год после освобождения де Сад так описывал свои впечатления от тюрем революции: «Мой арест именем народа, неумолимо нависшая надо мной тень гильотины причинили мне больше зла, чем все бастилии вместе взятые».
Его должны были гильотинировать вместе с двумя десятками других узников 8 термидора (26 июля) Счастливый случай спас де Сада, по неразберихе, царившей в переполненных тюрьмах, его попросту потеряли. После 9 термидора действие распоряжений якобинского правительства было приостановлено, и в октябре 1794 года, по ходатайству депутата Ровера, де Сада освободили.
В 1801 году цензором Наполеона против него был возбужден судебный иск. Предлогом для этого стала публикация очередного эротического романа де Сада, хотя подлинной причиной этого судебного разбирательства был выход в свет памфлета, в котором он зло высмеивал Наполеона и его жену Жозефину Де Сад был объявлен сумасшедшим и опасным для общества и помещен в психиатрическую лечебницу в Шарантоне, где и провел остаток своих дней Директор лечебницы разрешил де Саду ставить свои драмы в местном театрике Де Сад сам часто участвовал в спектаклях и в качестве актера играл роли злодеев.
После освобождения он жил несколько месяцев с 40-летней вдовой, а затем у него завязались теплые отношения с молодой актрисой Мари-Констанс Ренель, о которой он написал «Эта женщина– ангел, ниспосланный мне Богом». Он жил с ней какое-то время на сеновале, где ухаживал за ее маленьким ребенком, зарабатывая на жизнь тем, что служил рабочим сцены в местном театре. Она отправилась вместе с ним в психиатрическую лечебницу в Шарантон и, похоже, не очень-то возражала, когда этот растолстевший, ревматический, полуслепой старик нашел себе молодую любовницу-прачку. В психиатрической лечебнице де Сад, с разрешения директора, выдавал приехавшую с ним Ренель за свою незаконнорожденную дочь. О последней любовнице де Сада Мадлен известно лишь то, что ей было 15 лет, когда она сблизилась с 72-летним маркизом. Известно также, что ее мать надеялась, что маркиз поможет Мадлен стать актрисой.
Де Сад, по всей вероятности, был человеком, в котором сосуществовало сразу несколько личностей. У него был мощный интеллект и настоящее литературное дарование. Все его жестокости были скорее театpальными, чем подлинными. Поскольку он в прошлом был кавалерийским офицером, вероятно, любил и «ездить верхом», и стегать кнутом все, что хоть чем-то напоминало ему лошадь. Кроме этого, де Сад, очевидно, сам был так напуган своими собственными страстями и эмоциями, которые вызывали в нем женщины, что он всегда пытался подчинить своей воле этих женщин для того, чтобы подавить и подчинить самого себя
Де Сад умер 2 декабря 1814 года в возрасте 75 лет В завещании он просил не подвергать его вскрытию и похоронить в принадлежавшем ему ранее имении в Мальмезоне на опушке леса. В своем завещании он написал: «Когда меня засыплют землей, пусть сверху разбросают желуди, чтобы молодая поросль скрыла место моего захоронения и след моей могилы исчез бы навсегда, как и я сам надеюсь исчезнуть из памяти людей».
Всесильный фаворит китайского императора Хунли. Сначала 1780-х годов оказывал огромное влияние на дела в государстве.
Зима 1796 года оказалась для Северного Китая небывало суровой. С наступлением года Дракона лютая стужа сковала столицу Цинской империи. Резко подскочили цены на уголь, люди предпочитали проводить время дома. В одну из февральских ночей в Пекине погибли восемь тысяч нищих.
Утром, когда солдаты собирали трупы замерзших, в один из павильонов вошел 46-летний моложавый и все еще красивый маньчжур. На нем был крытый золотой парчой теплый халат, а на плечи накинута роскошная шуба из драгоценного меха морской выдры. Денег, вырученных за эту шубу, вполне хватило бы для предотвращения ночной трагедии Однако нужды бедного люда не волновали гордого и властного хозяина дворца. Он пришел лишний раз полюбоваться своим «виноградником» – подпорки у него были отлиты из серебра, лозы и листья в натуральную величину – из золота, а гроздья сделаны из алмазов, жемчугов, сапфиров, рубинов и изумрудов «Даже у Сына Неба нет ничего подобного!» – самодовольно прошептал он Это был не император Китая, а его всемогущий фаворит Хэшэнь
Выходец из достойного маньчжурского рода, он получил классическое китайское образование и низшую ученую степень (шэньюань, сюцай). В 1775 году он начал служить простым телохранителем Сына Неба, а затем стал офицером императорского эскорта. Красивый, стройный и образованный, он скоро обратил на себя внимание императора Хунли И сразу же начался невиданный взлет по ступеням сановной лестницы. Уже через полтора года богдохан сделал его помощником главы Налогового ведомства, членом Императорского секретариата и главой Дворцового управления, которое ведало всеми хозяйственными делами императорского дворца. Вскоре Хэшэнь был введен в Военный Совет – высший государственный орган, то есть стал членом правительства, а позднее занял и пост канцлера Временами он находился сразу на 20 различных наиболее почетных и доходных должностях, став вторым по значимости лицом в Цинской империи.
Теперь это был уже не скромный телохранитель, а властный, жадный и надменный выскочка, беспощадный к своим обличителям. Окруженный всеобщей покорностью, пресмыкательством и лестью, Хэшэнь ощущал себя вершителем судеб Поднебесной, фактически соправителем Сына Неба. С начала 1780-х годов Хэшэнь оказывал огромное влияние надела в государстве. Женив в 1790 году своего сына на дочери богдохана, а значит став его родственником, этот фаворит обрел всесилие, держа в своих цепких руках престарелого императора. Хунли души в нем не чаял и постоянно осыпал своего любимца монаршими милостями. По приказу Сына Неба для его наперсника был построен роскошный дворец, где Хэшэнь и любовался своим «виноградником». В руки временщика стекались несметные богатства. Их золотой дождь постоянно распалял его и без того невероятную алчность. Стремясь снискать расположение Хэшэня, сановники, наместники и губернаторы провинций осыпали его дорогими подарками Кроме того, он отбирал все наиболее редкие драгоценности из той «дани», что присылали в Пекин соседние страны. Безмерная жадность толкала его даже на ростовщичество и торговлю – на складах, принадлежавших Хэшэню, хранились заморские, в основном английские, товары. Его сокровища превысили ценности императорского дворца. Только одно движимое имущество временщика, без земли и дворцов, оценивалось в 80 миллионов лянов серебра (лян – 37 г).
Фаворитизм, как неизбежный спутник и ярчайшее проявление азиатского деспотизма, получил в феномене Хэшэня максимальное воплощение. Окружив себя баснословной роскошью, Хэшэнь считался невероятным снобом Так, копируя быт императора, он каждое утро облачался во все новое и никогда дважды не надевал ни сапог, ни халата, ни белья, ни головного убора.
Став, по сути, вторым императором, этот красивый маньчжур обрел огромное влияние на чиновничий аппарат, полностью подчинив себе как столичную, так и провинциальную бюрократию. Вокруг Хэшэня сложилась целая клика, состоявшая из его родни, ставленников, сторонников и прислужников. Эта свита торговала титулами, должностями, почетными и учеными званиями. Веря во всемогущество своего патрона, она брала взятки, расхищала казенное имущество и средства, причем львиная доля добытого попадала к Хэшэню. Деградация правящей верхушки и бюрократического аппарата шла по нарастающей, вскоре приняв невиданные масштабы Чиновники, знавшие меру и заботившиеся о стабильности самой системы, безуспешно пытались остановить приближающийся крах. Хэшэнь со своими подручными без труда расправлялись с теми, кто подавал на них жалобы или обличал их преступления в докладах императору.
Целых девять лет (1790-1799) Хэшэнь и его сообщники вершили судьбы Цинской империи, причем последние три года уже при новом богдохане Юнъяне. Боясь показать себя непочтительным сыном и обидеть отрекшегося от престола Хунли, Юнъянь вплоть до смерти отца не решался трогать его любимца Между тем тлетворное влияние последнего проникло и в армию Во время крестьянской войны «Белого Лотоса» правительственные войска терпели от повстанцев одно поражение за другим. Дольше выносить присутствие авантюриста император не мог.
Смерть Хунли в феврале 1799 года положила конец невероятной карьере Хэшэня Его арестовали, обвинили в неуважении к императору, в превышении власти и в занятиях, не достойных маньчжура и шэньши, – в ростовщичестве и торговле Все богатства Хэшэня отошли к казне, причем только на перевозку серебра потребовалось несколько недель Золото, жемчуг и драгоценные камни доставлялись мешками и ящиками В молчании стояли жители столицы, наблюдая, как несметные сокровища переходят из одних рук в другие Опытные чиновники, пораженные уникальностью многих ювелирных изделий, не смогли даже примерно оценить их стоимость
В том же 1799 году Хэшэнь был казнен Наиболее оголтелые и бездарные его ставленники потеряли свои посты, но никто из его окружения не был привлечен к суду В противном случае пришлось бы арестовать и допросить десятки чиновников, чего новый богдохан явно не хотел Почва для «хэшэньства» осталась, и в XIX веке около «драконового трона» появились новые, хотя и более мелкие хэшэни.
Албанский авантюрист. Самозванец. Выдавал себя за императора Петра III, албанского принца. Пользуясь рекомендательным письмом из Венеции, выманил у голландских банкиров более 300 тысяч гульденов, что едва не привело к войне.
Стефан Занович родился в Албании. Отец его, Антоний Занович, в 1760 году переселился в Венецию, где нажил большое состояние, торгуя туфлями восточной выделки. Сыновья его, выросшие в Венеции, получили впоследствии хорошее образование в Падуанском университете. В 1770 году Стефан Занович и его брат Примислав отправились путешествовать по Италии и, встретив во время этого путешествия некоего молодого англичанина, обыграли его шулерским образом на 90 000 фунтов стерлингов Родители проигравшегося юноши не захотели платить Зановичам такой огромный карточный долг По их жалобе возникло уголовное дело, которое кончилось тем, что братья Зановичи, как игроки-мошенники, были высланы из великого герцогства Тосканского и им запретили появляться там когда-либо В 1770-1771 годах Зановичи странствовали по Франции, Англии и Италии, охотясь за счастьем за игорными столами В Венеции, совершив крупное мошенничество, им удалось улизнуть из тюрьмы, а вместо них венецианская прокуратура велела палачу публично на площади Святого Марка повесить их портреты.
Они знали множество языков, много читали, прекрасно танцевали и еще лучше владели шпагами и ятаганами Мало того, они были дружны с Вольтером и Даламбером и переписывались с ними Они также поддерживали отношения с великим авантюристом Казановой и даже удостоились чести попасть на страницы его «Записок»
Бежав из Венеции, братья на время расстались Стефан появился в Потсдаме, назвавшись государем албанским, а его брат отправился во Флоренцию
В Потсдаме Стефан заворожил своим титулом и своим мнимым богатством принца прусского и его супругу, которым он наговорил, что у него триста тысяч червонцев годового дохода и что в его распоряжении находится постоянная тридцатитысячная армия Впрочем, слава его прежних «подвигов» просочилась в газеты
Но Стефан не унывал даже тогда, когда прусский король, проведав о его проделках почти при всех европейских дворах, призвал задержать опасного мошенника Стефан успел скрыться в Голландии Там он предъявил рекомендательное письмо венецианского посланника в Неаполе, и перед ним открылись и салоны аристократии, и конторы банкиров Последние особенно привлекали Зановича Выманив за несколько месяцев у доверчивых банкиров более трехсот тысяч гульденов, он исчез с этими деньгами Когда банкиры спохватились, Стефан был уже далеко Пострадавшие предъявили свои претензии к рекомендовавшему его венецианскому посланнику, но тот отвечал, что рекомендательные письма – не кредитивы, и он не собирается платить За банкиров вступилось голландское правительство оно предъявило иск к венецианскому правительству Венеция отвечала, что не намерена платить за того, кого публично повесила Голландия, обидевшись, объявила войну Венеции' И только посредничество австрийского императора Иосифа II помирило противников
Проникнув в Черногорию, Стефан Занович попытался выдавать себя за недавно убитого Степана Малого Через пару лет он прибыл в Берлин и обратился к Фридриху II с письмом Восхваляя свои мнимые заслуги в борьбе с турками, Стефан Занович пытался выдать себя за Степана Малого, который в свою очередь выдавал себя за Петра III «Мои враги и вся Европа считают меня мертвым В Царьград (так по-старинному он называл Стамбул) в доказательство моей смерти была послана лишь одна отрубленная голова» В этом же письме мнимый Степан Малый цинично похвастался тем, что «некоторое время тому назад» воспользовался «легковерностью одного варварского народа» Так он назвал черногорцев, которые, впрочем, не были столь легковерными, какими Занович стремился их изобразить Народ хорошо помнил своего правителя – «человека из царства московского», и Лже-Степан потерпел фиаско Несостоявшийся самозванец направился в Польшу
Стефан Занович в Речи Посполитой вошел в контакт с рядом магнатов, одновременно занявшись литературно-публицистической деятельностью Среди принадлежащих ему публикаций М Брейер называл изданную в 1784 году на французском книгу о Степане Малом. Книга эта, хранящаяся в собрании «Россика» ГПБ, называется: «Степан Малый, иначе Этьен Птит или Стефано Пикколо, император России псевдо-Петр III». За два года до смерти – а умер он в 1786 году – Стефан Занович продолжал уверять в своей тождественности со Степаном Малым
Не возымевшая реальных последствий афера Стефана Зановича в Черногории любопытна как редкий пример тройной мистификации: повторного самозванства по отношению к Степану Малому, косвенного – к Петру III и, наконец, портретного. Дело в том, что в трактате 1784 года помещена гравюра, якобы изображавшая черногорского правителя. Поверху написано: «Степан, сражающийся с турками, 1769 г.», под изображением – изречение, якобы Мухаммеда: «Право, которым в своих замыслах обладает разносторонний и непреклонный ум, имеет власть над грубой чернью. Магомет». В самом низу читаем-Париж. 1774. Это – уникальный пример иконографического самозванства, ибо под видом Степана Малого на гравюре представлен Стефан Занович!
В 1776 году он странствовал по Германии под именем Беллини, Балбидсо-на, Чарновича и графа Кастриота-Албанского. В это время неизвестно для каких целей он получал значительные суммы от польских конфедератов, старавшихся склонить Турцию к новой войне с Россией.
Имеются сведения, что по прибытии в Польшу он пользовался и другой фамилией – Варт. По случайному ли совпадению, но туже фамилию по приобретенному ею в Баварии поместью носила англичанка, герцогиня Кингстон, в девичестве Елизавета Чадлей, по первому браку графиня Бристоль. По-видимому, с ней Стефан Занович познакомился раньше, в Риме, где судьба свела его с Радзивиллом, временным спутником несостоявшейся «Елизаветы II», то есть авантюристки Таракановой. Видела там ее и Кингстон-Варт.
При первом знакомстве с герцогиней Кингстон Занович, явившийся к ней в богатом албанском костюме, расшитом золотом и украшенном бриллиантами, выдал себя за потомка князей Албании. Она увлеклась его смелым умом и находчивостью и делала ему драгоценные подарки. По словам самой герцогини, Занович был «лучшим из всех Божьих созданий» и до того пленил ее, что заставил забыть Гамильтона. Она даже намеревалась выйти за него замуж.
В 1776 году герцогиня Кингстон на собственной яхте прибыла в Петербург, чтобы домогаться места статс-дамы императрицы. Поскольку для этого ей по закону полагалось обладать недвижимостью, Кингстон купила в Эстонии у барона Фитингофа имение, соорудив там винокуренный завод. Поначалу императрица отнеслась к английской искательнице приключений благосклонно. Но та все время переигрывала, пустившись в разного рода спекуляции
Занович был связующим звеном в цепи политических авантюристов. На одном ее конце находилась жаждавшая российского престола Екатерина II, тоже в сущности самозваная «внучка» Петра Великого и «племянница» Елизаветы Петровны, именами которых обосновывала свои права, хотя их и не имела
Из сохранившихся о Стефане Зановиче биографических известий трудно сказать, был ли он из числа братьев графов Зановичей, которые поселились в Шклове. Братья Зановичи в 1781 году сошлись в Шклове с не менее примечательной личностью – в то время уже отставным генералом русской службы, сербом по происхождению, С Г. Зоричем Он пользовался покровительством всесильного Г.А Потемкина, а короткое время, до выхода в отставку был связан интимной близостью с самой императрицей. Зановичи пообещали расплатиться с кредиторами Зорича, с тем чтобы он отдал им Шклов с принадлежащим ему имением в их управление на столько лет, пока они не получат своей суммы с процентами Зоричу они обещали давать в год по сто тысяч «на прожитие».
Однако их уличили в изготовлении фальшивых ассигнаций, которыми они расплачивались с кредиторами Графов Зановичей заключили в Нейшлотскую крепость без сроку, – так распорядилась Екатерина
Но уже в 1783 году Стефан Занович появился в Амстердаме под именем Царабладаса, но там за долги был посажен в тюрьму. Поляки выкупили его из тюремного заключения Тогда он под именем князя Зановича-Албанского начал принимать деятельное участие в восстании в Голландии против императора Иосифа II. Инсургенты щедро снабжали его деньгами, а он обещал им подбить черногорцев к нападению на австрийские владения. Вскоре, однако, над ним разразилась беда он был заподозрен в самозванстве и посажен в тюрьму. Его обвиняли в мошенничестве и обманах, и ему готовилось слишком печальное будущее, когда 25 мая 1785 года он был обнаружен на нарах в тюрьме мертвым. Оказалось, что он каким-то острым оружием перерезал себе жилу на левой руке. По рассказу герцогини Кингстон, Занович умер, приняв яд, находившийся у него в перстне Перед смертью он написал герцогине письмо, в котором сознавался в том, что он жил под чужими именами и что он был вовсе не то лицо, за которое его принимали. Как самоубийца, Занович был предан позорному погребению и похоронен без совершения над его телом похоронных христианских обрядов.
Знаменитая авантюристка По счастливому стечению обстоятельств вышла замуж за Вильяма Гамильтона – британского посла в Неаполе. Была поверенной испанской королевы Каролины. Позднее состояла в любовных отношениях со знаменитым адмиралом Нельсоном. Награждена Павлом I крестом За особые заслуги.
Жизнь ее была богата приключениями Она познала бедность и богатство, блеск и нищету, горе и смерть. Леди Гамильтон была замужем за сэром Вильямом Гамильтоном, известным собирателем предметов старинного искусства и дипломатом, послом Британии в Неаполе. Это супружество вознесло ее, скромную прислугу из заурядной лондонской таверны, отдававшуюся каждому, кто хорошо платил, с общественного дна на вершину элиты.
Ее называли «прекрасной вакханкой», а когда она проезжала по улицам Неаполя, люди останавливались, пораженные ее красотой. Однако красота, увы, меркла быстро и неотвратимо. Леди Гамильтон любила хорошую еду, а еще больше любила портер. Однако даже и после трех бутылок трудно было подумать, что она пропустила хоть один стаканчик. Несравненные формы леди Гамильтон начали чрезмерно расплываться. Поверив однажды в свою необычайную красоту, купаясь в комплиментах, она не видела, что меняется, не заметила, как стали утихать и восторги почитателей. Белые платья, которым она отдавала предпочтение, только подчеркивали недостатки ее располневшей фигуры. Стали злословить и о том, что у нее плохие манеры, что в поведении много вульгарного.
Зато в пении и танце-пантомиме ей не было равных. Однажды на приеме в доме Гамильтона в Неаполе она даже соревновалась с певицей Джорджиной Бригитой Банди. После выступления Эммы ее соперница воскликнула: «Боже, что за голос! Я отдала бы за такой все свое состояние!»
Но самый большой успех имели ее пантомимы. Гете, путешествовавший по Италии и приглашенный в дом сэра Вильяма, записал в дневнике: «Сэр Вильям Гамильтон… после долгих лет увлечения искусством и природой увенчал свои успехи в этой области, найдя себе прекрасную женщину… Это двадцатилетняя англичанка, красивая и чудесно сложенная. Он велел ей сшить очень идущие к лицу греческие одежды, и она ходит в них с распущенными волосами… В неустанном движении и постоянной сменяемости можно видеть то, что желали бы изобразить тысячи артистов: вот она смотрит серьезно, грустно, кокетливо, с удивлением поднимает глаза, скромно опускает их, поглядывает то соблазнительно, то со страхом, то грозно… К каждому выражению лица она умеет задрапироваться шарфом и в сто разных способов украсить им голову. Старый муж не может насмотреться и от всей души восхищается всем, что она делает».
Конечно, Эмме это было приятно. Она надеялась, что эхо восторгов дойдет до Лондона, где их услышит ее возлюбленный, сэр Чарльз Гревилль, из знатного рода Варвиков.
Да, никого она так не любила, мечтала, что, может быть, Гревилль приедет в Неаполь повидаться, и тогда ей удастся уговорить его забрать ее в Лондон.
Кем же была эта певица, танцовщица, вдохновлявшая художников?
Она родилась в Честере, в графстве Чешир. Некоторые из ее биографов утверждают, что ее отцом был кузнец Генри Лайон, но, вероятнее всего, она была «дитя любви». Ее крестили 12 мая 1765 года в церкви Грейт Нистона. Вскоре умер отец. Тринадцатилетней девочкой Эми, называемая потом Эммой, вместе с матерью покинула родную деревню. Судьба их не баловала: Эмме приходилось перебиваться случайными заработками на лондонских улицах, прислуживать в дешевых трактирах. В семнадцать лет она родила девочку. Однажды ее заметил некий доктор Грэхэм, шарлатан и авантюрист, утверждавший, что изобрел чудодейственное электрическое ложе, на котором пожилые мужчины обретали жизненные силы и молодость. Доктор Грэхэм дал работу Эмме в своем кабинете, где она появлялась, прикрытая прозрачной газовой материей. Кабинет «чудотворца» стал модным. Так называемый Храм Аполлона с Богиней Здоровья начали посещать представители высших кругов.
Судьба круто изменилась, когда в нее влюбился молодой баронет сэр Гарри Фезерстоунхоф. Эми последовала за ним в его родовой замок Для искательницы приключений началась новая, до сих пор совершенно неизведанная жизнь. Перед ней открылись неограниченные возможности. Балы сменяли один другой. Огромные суммы проходили через руки куртизанки. Праздничные прогулки верхом показали, что Эми искусная наездница. Гости баронета были очарованы ее талантами. Но баронету надоела легкомысленная красотка, порядком истощившая его казну, он снял ей в глухом квартале Лондона скромную квартирку – и был таков.
Снова пришла нищета. Эми была беременна, но родившийся ребенок вскоре умер. Неизвестно, как бы сложилась ее судьба в дальнейшем, если бы она не повстречала сэра Чарльза Гревилла, поклонника изящных искусств и обладателя великолепной коллекции картин. Он взял ее на полное содержание, выставив при этом жесткое условие: вести добродетельный образ жизни. Легкомысленная, сумасбродная Эми стала прилежной, домовитой и экономной. Чарльз пригласил учителей, которые давали ей уроки правописания, музыки и пения. Эмма безоглядно влюбилась в молодого аристократа. Гревилль был недалек от мысли сделать ее женой. Чувство было взаимным. Чтобы скрыть свое прошлое, она назвалась мисс Эммой Харт.
В доме Гревилля бывали художники. Джордж Ромни увековечил ее в многочисленных этюдах.
Почти четыре года длилась эта идиллия. За это время Эмма родила троих детей – двоих девочек и мальчика. Но Гревилль так и не женился на ней. Частично из соображений экономии, частично из-за нерешительности и неодобрения этого брака со стороны ближайших родственников.
В 1784 году Чарльз познакомил красавицу со своим дядей, недавно овдовевшим сэром Вильямом Гамильтоном. Сэр Гамильтон жил в Неаполе, был послом при дворе Королевства обеих Сицилии. Эмма начала мешать Гревил-лю, и он просил дядю пригласить ее в Неаполь, под предлогом обучения пению у итальянских мастеров. Возможно, между дядей и племянником была заключена сделка – сэр Вильям оплатил долги Гревилля, который за это уступил ему девушку.
Эмма выехала вместе с матерью В Неаполе стареющий дипломат принял их с необычайным гостеприимством. Они поселились в резиденции посла, и Эмма нашла в сэре Вильяме заботливого опекуна, готового исполнять каждое ее желание.
Но Эмма хранила верность Гревиллю. Она послала ему четырнадцать писем, а получила только одно. Тот, кого она так любила, советовал забыть его.
В ноябре 1786 года она стала любовницей Гамильтона, а через пять лет вышла за него замуж, чтобы отомстить неверному Чарльзу. Эта свадьба оставила открытым вопрос о наследстве сэра Вильяма: ведь он мог все свое состояние, на которое так рассчитывал Гревилль, завещать супруге.
В 1791 году чета совершила путешествие в Лондон, чтобы освятить свой брак на родине. 6 сентября в церкви Святой Марии в Лондоне в присутствии многочисленных представителей английской знати произошло венчание. Эмма подписала брачный договор именем «Эмми Лайон», но во время брачной церемонии его объявили как «мисс Эмми Харт». Теперь, как супруга сэра Гамильтона, она имела право на все знаки почтения, принятые в обществе. ^ Однако, чтобы не возвращаться в Неаполь не будучи признанной европейскими дворами, интриганка Эмма заставила сэра Вильяма отправиться в Париж и получить для нее аудиенцию у Марии-Антуанетты, сестры неаполитанской королевы. После этого все сословные препятствия были устранены. Леди Гамильтон была очень хитра, многие современницы обвиняли ее в чрезмерном злословии, в любви к сплетням. Единственной, с кем дружила Эмма, была неаполитанская королева Мария Каролина Леди Гамильтон умела быть преданной подругой и опасным врагом, ханжой и распутницей, любила политические интриги. Вообще ум ее был совсем не женский.
Дружба леди Гамильтон с королевой не знала меры. Если дамы не виделись хотя бы день, они писали друг другу письма. Они одевались, как близнецы, проводили вместе долгие часы, игнорируя правила этикета. Королева знала, что сэр Вильям многое доверял своей супруге. Во время дружеских разговоров Мария Каролина узнавала от подруги интересовавшие ее сведения Бывало, однако, что именно леди Гамильтон склоняла королеву к откровенности в вопросах настолько важных, что сэр Вильям вынужден был посылать о них депеши в Лондон экстренной почтой. Считается, что именно из них английское правительство узнало о военных приготовлениях Испании.
Эмма хотела блистать в обществе и быть почитаемой как дворянством, так и простым народом. Она была окружена ореолом загадочности, который старалась поддерживать всеми средствами своего актерского мастерства.
В сентябре 1793 года в Венеции появился контр-адмирал Гораций Нельсон, прославившийся победой над испанским флотом. Нельсон остановился в резиденции посла, был представлен его супруге. Она – на вершине своей чарующей красоты. Нельсон, небольшого роста, худой, без правой руки, был на семь лет старше Эммы и женат на вдове Фанни Гисбег, сын которой, Джошуа, служил под его командой.
Из невзрачного на первый взгляд Нельсона фонтаном била энергия, исходила необычайная уверенность. Он пользовался большим успехом у женщин.
Началась жизнь втроем. «Одно сердце в трех телах», – так выразилась леди Гамильтон. Состарившийся сэр Вильям терпимо относился к этому роману, не возмутился, даже узнав, что стал отцом дочери. Однако был момент, когда он предложил ей раздельное проживание. Но больше к этому не возвращался.
Все трое знали себе цену и, хоть отличались Друг от друга, достигли в повседневной жизни удивительной гармонии. Это позволило Нельсону чувствовать себя в доме Гамильтонов, как в своем собственном, о чем он открыто писал своей жене Фанни. Видимо, по просьбе Нельсона, а может быть, движимая собственной хитростью, Эмма тоже писала Фанни. Ну, а Гораций вообще старался окружить жену заботой и вниманием. Казалось, что трио можно превратить в квартет. Однако Фанни, любя мужа по-настоящему, ушла от него. Ушла навсегда.
Дела супружеского треугольника, возможно, остались бы банальной историей, если бы роман леди Гамильтон и Нельсона не переплелся с событиями исторического значения
1 августа 1798 года Нельсон одержал знаменитую победу над французами в битве при Абукире. Вся Европа ликовала от этого грандиозного успеха.
Когда Нельсон на борту «Венгарда» вошел в гавань Неаполя, итальянцы горячо приветствовали его как освободителя. Король, королева, английский посол и его супруга присоединились к ним, чтобы выразить свою благодарность. И здесь вновь проявился талант леди Гамильтон как актрисы. С возгласом: «О Боже, неужели это возможно!» она упала в обморок и прямо в объятия героя морей…
У леди Гамильтон теперь была только одна цель: любым способом добиться, чтобы ее имя зазвучало вместе с именем легендарного Нельсона
Эмма старалась скрывать свои отношения с Нельсоном, но его личные дела все сильнее влияли на служебные. Когда Нельсон, например, получил приказ отплыть из Неаполя, чтобы соединиться с адмиралом лордом Кейтом, Эмма возразила И Нельсон подчинился ей! В 1799 году Великий магистр Мальтийского Ордена российский император Павел I наградил Нельсона орденом Крест так понравился Эмме, что она непременно захотела пополнить им свою коллекцию драгоценностей. Царь Павел наградил и ее, якобы в знак признания заслуг в помощи жителям острова. Тут, однако, не обошлось без формальных трудностей, ибо женщина, получившая этот крест, должна была быть благородного происхождения и присягнуть на целомудрие. Поскольку Эмма Гамильтон не отличалась ни тем, ни другим, царь сказал, что крест вручен леди Гамильтон в знак благодарности за дар в виде 10 000 ливров и за транспорт из Сицилии.
Словом, Эмма достигла вершины успеха. Однако пришла пора возвращаться в Лондон: сэра Вильяма отзывали с должности. И здесь не обошлось без Нельсона. Не имея на то никаких полномочий, он якобы обещал неаполитанскому королю Фердинанду Мальту. За этот неразумный шаг, продиктованный, видимо, чрезмерной самоуверенностью, английское правительство привлекло его к ответственности. Нельсон получил от Первого Лорда Адмиралтейства письмо с рекомендацией покинуть неаполитанский двор. Трио возвратилось в Лондон.
Там их встретил Чарльз Гревилль. Он не видел Эмму почти десять лет и с удивлением, а может, и с неприязнью смотрел на ее пышные формы.
Ну, а Нельсона ждало объяснение с женой. Закончилась встреча расставанием супругов и разделом имущества. Но Эмме не пришлось праздновать победу: общественное мнение обвинило ее в разрушении семьи.
Пребывание Нельсона в Англии продолжалось не слишком долго. Произведенный в вице-адмиралы, он отбыл на военные действия против Дании. За время его отсутствия Эмма родила дочь Горацию, которую потихоньку увезли с глаз долой. Няне сказали, что отец ребенка – господин Томпсон, мать – дама из высшего света, и обязали строго хранить тайну. Горация никогда не должна была узнать, кто ее мать. Знала только, что она – приемная дочь лорда Нельсона.
В этот период письма Нельсона к Эмме были наполнены беспокойством о ее здоровье. Потом эта тема сменилась тревогой ревнивого любовника. Эмма умышленно поддразнивала его, рассказывая в письмах о приглашении на ужин к князю Валии и о встречах с Чарльзом Гревиллем. Эти «новости» доводили Нельсона до бешенства. Впрочем, до ужина с князем Валии дело не дошло, да и Гревилль не докучал больше. В одном из писем Нельсон впервые назвал ее своей женой. «Нет на свете ничего, чего бы я не сделал, чтобы мы могли быть с нашим ребенком».
Адмирал строил планы совместного отъезда туда, куда не докатится злая молва их мнимых друзей, где они смогут жить в покое и только для себя. Заявлял также, что не хочет больше видеть своей жены Фанни. Никогда еще лорд Нельсон не писал так открыто, ни одно его письмо не содержало таких горячих заверений, что, кроме Эммы, не существует для него другой женщины. Они переехали в небольшой дом в Мертоне, недалеко от Лондона. С той поры в письмах Нельсона к Эмме много места стали занимать хозяйственные вопросы, заботы о доме, в котором они хотели жить вместе.
В этом доме у них не оставалось времени для себя. Нельсона постоянно отвлекала служба, а их обоих – приемы друзей. Это был последний дом Великого Адмирала.
21 октября 1805 года Нельсон пал в знаменитой битве при Трафальгаре, разгромив французский флот. Письмо, которое Нельсон писал Эмме перед битвой, начиналось со слов: «Моя дорогая, любимая Эмма, дорогой мой сердечный друг…»
Он оставил их одних, Эмму и Горацию, ибо сэр Вильям к тому времени Умер. Рассказывали, что он умирал в объятиях Эммы, стискивая ладонь Нельсона. Те же рассказчики добавляли не без злорадства, что он был тогда без сознания Единственным доказательством трезвости его мысли послужило завещание, в котором он оставлял Эмме только 700 ливров ежегодной пенсии, а все состояние – Чарльзу Гревиллю.
Без мужа и друга Эмма чувствовала себя потерянной. Нельсон оставил ей солидное состояние. Однако она бросала деньги на ветер, жила на широкую ногу и в конце концов совершенно разорилась. Из-за долгов она попала в тюрьму и там заболела желтухой.
В этот трудный период ее жизни Томас Ловелл неожиданно издал два тома «Писем лорда Нельсона к леди Гамильтон», видимо, выкраденных. Книги вызвали огромный интерес.
Публикация принесла леди Гамильтон новые мучения. Ее репутация, и так сильно подмоченная, была испорчена окончательно. Если до тех пор жила какая-то надежда на пенсию, то теперь она развеялась навсегда.
Неизвестно, долго ли она еще оставалась бы в тюрьме, если бы не объявился адвокат Джошуа Джонатан Смит, член Городского совета Лондона и совладелец преуспевающей фирмы, ранее служивший на адмиральском корабле «Виктория». Он отыскал ее в тюрьме и принес запятнанный кровью мундир Великого Адмирала, затем заплатил за нее залог и помог ей бежать во Францию. С пятьюдесятью фунтами в кармане вместе с Горацией леди Гамильтон оказалась в Кале. Неисправимо легкомысленная женщина поселилась в роскошном отеле, откуда вскоре была вынуждена съехать. «Она выбрала скромный Сант-Пьерре в двух милях от Кале. Все более остро ощущая отсутствие денег, Эмма обратилась за помощью к семье Нельсона, которая не оставила эту просьбу без внимания.
Леди Гамильтон стала часто болеть и умерла 15 января 1815 года. Никто не знает места, где она похоронена.
Знаменитый пират и корсар.
Получил от правительства Франции патент на офицерский чин. К концу жизни стал одним из самых богатых судовладельцев Франции
Робер Сюркуф происходил из богатой семьи моряков Сен-Мало Богатство их было особого рода его прадедом и тезкой был известный корсар начала XVIII века Робер Сюркуф, воевавший у берегов Перу. С материнской стороны его близким родственником был Ла Барбине, разбогатевший в корсарских походах.
Мальчику хотели дать достойное буржуазное образование, но он был непоседлив и в 1789 году, в возрасте пятнадцати лет, записался добровольцем на корабль «Аврора», уходивший в Индию Семья должна была довольствоваться обещанием старого знакомого, капитана «Авроры» Тардив, присмотреть за юнгой.
«Аврора» была «честным» торговым кораблем, не имевшим никакого отношения к пиратам или разбойникам На самом же деле капитан Тардиве и его экипаж были преступниками самого отвратительного толка, и опыт, почерпнутый юным Сюркуфом во время этого путешествия, вряд ли можно признать полезным.
На пути к французским островам Индийского океана «Аврора» пристала к африканскому берегу в месте, где возвышалась старинная португальская крепость. К кораблю подплыл на шлюпке толстый самоуверенный португалец, которого капитан Тардиве, вежливо поддерживая под руку, провел к себе в каюту. На следующий день на борт «Авроры» были доставлены шестьсот рабов, предназначенных для плантаций Реюньона Роберу, который помогал загонять рабов в специально оборудованные для этого трюмы, капитан объяснил, как ценится живой товар на плантациях французских островов. Робер запомнил это. Как выяснилось впоследствии, он отличался деловым складом характера и завидным самообладанием
Проплавав с Тардиве чуть больше года, Сюркуф решил бросить капитана – тот был неудачлив Его преследовали бури, убытки, крушения, потери. Сюркуф нанялся на другое работорговое судно и еще несколько месяцев изучал ремесло – покупал и перевозил рабов
Сюркуфу исполнилось семнадцать Он два с лишним года плавал в Индийском океане, и ему надоело помогать другим богатеть, оставаясь бедным. И Сюркуф возвратился во Францию. Там он обратился к родственникам и друзьям, уговорил их купить небольшой бриг «Креол» и сделать его капитаном. И в 1792 году он вновь направился в Индийский океан.
Сюркуф знал, что Конвент революционной Франции отменил рабство во всех французских заморских колониях и объявил работорговлю незаконной. Указ об этом был направлен и губернатору острова Реюньон. Но плантатор французских владений в Индийском океане считал это нарушением всех естественных норм жизни. Отмена рабства означала снижение производства сахарного тростника и разорение плантаторов Поэтому единственной реакцией на постановление Конвента было повышение цен на рабов. Губернатор, опубликовав декларацию, тут же закрыл глаза на работорговлю Это ему удавалось делать три года подряд
Сюркуф понял, что куда выгоднее, а главное, куда благороднее заниматься ремеслом корсара, чем возить в трюмах рабов из Африки. И он решил начать охоту за английскими торговыми судами
Однако чтобы получить патент корсара, необходимо было внести залог и найти поручителей Это делалось для того, чтобы под видом корсаров в море не уходили мелкие разбойники, которым было все равно, на кого нападать, и которые чаще угрожали собственному, чем враждебному, судоходству.
Судя по последующим событиям, у Робера были на Реюньоне не только друзья, но и враги. Ехать же в поисках денег во Францию было невозможно: Сюркуф уже исчерпал там кредит. За месяцы, проведенные в порту, богаче он тоже не стал. И потому Сюркуф решил совершить еще несколько рейсов в Африку за рабами, заработать денег на залог и лишь потом стать корсаром.
В этом не было ничего удивительного, поскольку после снятия английской блокады работорговцы возобновили рейды в Африку и никто их за это не преследовал. Но, вероятно, Сюркуф чем-то не угодил губернатору. Не успел он выйти в море, как последовал приказ: «Креола» по возвращении немедленно задержать и капитана арестовать как работорговца и злостного нарушителя Декларации прав человека. Возможно, впрочем, что губернатор решил пожертвовать юным моряком, чтобы продемонстрировать Парижу свое служебное рвение.
Известие об ордере на свой арест Сюркуф получил от друга, придя на Мадагаскар. Иной бы отказался от покупки рабов, но Сюркуф набил трюмы невольниками и спокойно проследовал к Реюньону. Правда, он принял меры предосторожности. Верные люди должны были ждать его ночью у одной из бухт острова. Невольников Сюркуф отправил на берег на шлюпках, а «Креол» на следующий день смело вошел в порт и бросил якорь. Полиция ждала Сюркуфа. Команда не успела привести трюмы в порядок, как комиссар полиции с помощником взошел на борт брига и, осмотрев его, предложил капитану следовать за ним в тюрьму.
Сюркуф не стал спорить. Он лишь позволил себе пригласить гражданина комиссара в каюту, чтобы позавтракать, ибо гостям и хозяину предстоял долгий и трудный день. Полицейские чины вошли в каюту. Стол ломился от яств, и комиссар проявил человеческую слабость, согласившись отведать хорошего вина и диковинных блюд с Мадагаскара.
Пока Сюркуф поил гостей, его помощники, следуя инструкции, принялись за дело. Сначала один из них отослал на берег якобы от имени комиссара шлюпку, на которой полицейские чины прибыли на «Креол». Затем был поднят якорь, поставлены паруса. Наконец «Креол» оказался в открытом море. Когда океанская качка стала заметной, комиссар встревожился и потребовал, чтобы его выпустили на палубу. Берег был еще ясно виден, но помощи оттуда ждать не приходилось. Взбешенный комиссар забыл о щедром угощении и, пригрозив Сюркуфу неприятностями, потребовал, чтобы его немедленно отвезли обратно в порт. Вокруг стояли матросы с пистолетами и мушкетами, слушали речь комиссара, однако не проявляли признаков страха, растерянности или желания подчиняться приказу.
Двадцатилетний капитан вежливо ответил гражданину комиссару, что именно нежелание подвергать себя большим неприятностям заставило его решиться на небольшую морскую прогулку. Более того, он сказал, что намерен вернуться за новой партией рабов к африканскому берегу, где и оставит гражданина комиссара и его спутников. Ибо тем, кто так заботится о свободе негров, несомненно, доставит искреннее удовольствие провести остаток своих дней в их обществе. А пока «Креол» идет к Африке, он в полном распоряжении дорогих гостей, которые могут пользоваться его кухней, винным погребом и прочими услугами.
Комиссар бушевал до вечера, но бриг держал курс в открытое море. Сюркуф ждал темноты, чтобы незаметно повернуть обратно: в его планы визит к берегам Африки не входил. К вечеру поднялась буря, и комиссару пришлось пережить неприятные часы, когда бриг кидало с волны на волну. Это сделало комиссара более сговорчивым. Он разорвал уже заготовленное обвинение Сюркуфа в работорговле и похищении должностного лица и составил акт, в котором информировал губернатора, что тщательный осмотр судна доказал полную беспочвенность обвинений гражданина Сюркуфа в работорговле. Более того, когда случайно оборвался якорный канат и «Креол» был унесен в море, комиссар провел несколько дней в компании Робера Сюркуфа и может засвидетельствовать его высокий профессиональный и моральный облик.
Сюркуф отпустил пленников лишь через неделю. Он стоял у берега и торговался с правительством острова, пока не получил полного прощения. Тогда он расстался с комиссаром.
Власти Реюньона выполнили соглашение: Сюркуф остался на свободе. Его лишь предупредили, что следующая попытка отправиться в Африку за рабами кончится плохо. А когда Сюркуф вновь обратился к губернатору за разрешением на корсарство, тот вновь отказал ему. Мальчишку можно было простить, но помогать ему разбогатеть губернатор не намеревался.
«Мальчишка» не стал спорить. Он снова вышел в море, но не на «Креоле», а на «Скромнице» – быстроходной маленькой шхуне водоизмещением менее двухсот тонн, вооруженной четырьмя шестифунтовыми пушками. Сюркуф решил все-таки стать корсаром, а «Креол» не был приспособлен для пиратских набегов – он был тихоходный, и в бою его одолел бы любой другой корабль. Решение, принятое Сюркуфом, ставило его в положение пирата. Поэтому в первые дни плавания команда «Скромницы» – тридцать человек – не была в курсе планов капитана.
Чтобы не обострять отношений с губернатором, Сюркуф подрядился взять на Сейшельских островах груз риса и черепаховых панцирей. Но поблизости дежурили два английских корабля, и пришлось уйти в море, не взяв груза. Тогда Сюркуф и объявил команде, что собирается стать корсаром. Он опасался, что матросы испугаются, однако они поддержали капитана, и Сюркуф направился на восток, к Андаманским островам и Суматре, потому что в западной части океана было много английских судов, встреч с которыми Сюркуф избегал.
Долгое время никого не удавалось захватить – то жертва была не по зубам, то ускользала от молодого пирата. Наконец догнали и взяли без всякого сопротивления небольшой английский корабль «Пингвин», который шел с грузом тика из Бирмы в Индию. Сюркуф посадил на него призовую команду и направил трофей своим ходом на Реюньон. Этим поступком Сюркуф объявлял друзьям и недругам, что намерен оставаться в рамках закона.
Следующий трофей Сюркуфа был куда более ценным, чем первый, – голландский корабль, груженный рисом, перцем, сахаром и слитками золота.
Осмелев, Сюркуф взял курс на север, к устью Ганга, и 19 января 1796 года увидел там караван из трех судов. Два торговца следовали по фарватеру вслед за лоцманским бригом к Калькутте. Сюркуф поднял английский флаг и спокойно присоединился к каравану. Когда до лоцманского брига оставалось несколько метров, французы выстрелили из пушки, и лоцманы поспешили сдаться: они никак не ожидали встретить врага у самых стен Калькутты. Не составило труда захватить и остальные корабли.
Переименовав лоцманский бриг в «Картье» – в честь земляка Сюркуфа, открывателя Ньюфаундленда, – капитан вновь отправился в путь и вскоре Догнал и взял на абордаж большой корабль «Диана», груженный рисом. Приз был настолько велик, что Сюркуф решил не искушать судьбу, а конвоировать его домой сам, тем более что он не имел вестей с Реюньона и не знал, Добрались ли туда захваченные ранее корабли.
На следующий день, впрочем, Сюркуфу пришлось отказаться от своей идеи: он увидел стоявший на якоре большой корабль под английским флагом, вооруженный множеством пушек. Казалось бы, Сюркуф должен был поспешить в открытое море: на борту брига оставалось менее двадцати моряков, остальные стерегли команду «Дианы». Но Сюркуф решил извлечь выгоду из явной невыгоды своего положения. Дело в том, что большинство команды на «Диане» составляли ласкары – индийские матросы, которые славились как отличные моряки, но в военном отношении опасности не представляли. Сюркуф приказал немедленно перевезти часть ласкаров на «Картье» и заменил ими своих людей у парусов. Теперь его корабль управлялся пленными матросами, а все французы были готовы к бою.
Сюркуфу даже не пришлось поднимать для маскировки английский флаг. С «Тритона», так назывался английский корабль, сразу узнали калькуттский лоцманский бриг и сигналами подозвали его поближе, чтобы узнать новости. Была середина дня, большинство команды и пассажиров «Тритона» находилось внизу, прячась от ослепительного полуденного солнца. Ветер почти совсем упал. Сюркуф понял, что его смелый план удается как нельзя лучше. «Картье» подошел к самому борту «Тритона», и Сюркуф во главе девятнадцати пиратов неожиданно перепрыгнул на палубу англичанина. Первым делом пираты захлопнули люки, отрезав команду внизу, и обезоружили вахтенных. Сто пятьдесят человек попали в плен к двадцати.
Через несколько дней показался Реюньон.
В тот же день Сюркуф был поставлен в известность не забывшим недавнего унижения комиссаром полиции, что по приказу губернатора, гражданина Маларте, все призы пирата Робера Сюркуфа конфискованы правительством Франции и товары обращены в собственность республики, так как Сюркуф не является корсаром. Правда, ему объявили прощение в благодарность за то, что с его помощью острова избегли голода и казна значительно пополнилась. Если же гражданин Сюркуф намерен жаловаться, то губернатор распорядился арестовать его и судить как пирата.
Губернатор, видимо, рассчитывал на то, что пират смирится с потерей: Франция далеко, а большинство денег за продажу трофеев осело в карманах чиновников. Однако возмущенный Сюркуф не сдался и на первом же корабле отправился во Францию.
На его счастье, Директория весьма благожелательно рассмотрела его жалобу.
Сюркуфу были присуждены двадцать семь тысяч ливров из стоимости проданных товаров; в соответствии с законом были награждены и другие участники рейда. Основанием для такого решения было то, что Сюркуф в свое время по всем правилам обращался с просьбой выдать ему патент на корсарство и не получил его не по своей вине.
А Сюркуф, пока шло судебное разбирательство, влюбился в Мари Блез, красавицу из зажиточной бретонской семьи, и заявил, что покончил с пиратством и намерен жить дальше на берегу, чтобы не выпускать из виду прекрасных глаз своей возлюбленной. Правда, счастье его длилось не столь долго, как хотел бы молодой пират, ибо его добыча значительно уступала состоянию семьи Блезов и другие соискатели руки Мари Блез, хотя и не были столь красивы, мужественны и славны, как корсар, превосходили его богатством. Тогда Сюркуф взял с возлюбленной слово, что она дождется его, и в июле 1798 года отправился в поход, чтобы добыть денег, которые должны были удовлетворить претензии преданного революции семейства Блезов.
Сюркуф покидал Нант на «Клариссе», специально построенной как корсарский корабль.
Будущий тесть приехал в Нант, осмотрел «Клариссу» и, убедившись в серьезности намерений Сюркуфа, пожелал ему доброго пути, поклявшись, что проследит, чтобы невеста дождалась возвращения Робера. Комиссар Директории в Нанте торжественно вручил Сюркуфу документы, из которых явствовало, что он находится на службе республики в качестве корсара, а также набор республиканских флагов.
Несмотря на торжественные проводы и уверенность матросов в том, что десятки английских кораблей сдадутся, как только увидят трехцветный флаг Сюркуфа, добыча не давалась в руки корсарам. Желая оправдать свою репутацию, обычно осторожный Сюркуф приказал напасть на первый же английский корабль, встреченный у берегов Африки, несмотря на то, что тот был велик и хорошо вооружен. Артиллерийская дуэль продолжалась три часа, и «Клариссе» пришлось покинуть поле поля, лишившись фок-мачты. К счастью для корсаров, англичане в ходе боя также понесли значительный урон и преследовать их не стали.
Пришлось зайти в Рио-де-Жанейро и ставить новую мачту и паруса. Там же улыбнулось счастье. У берега был взят небольшой бриг, на который Сюркуф перевел офицера и шестерых матросов, чтобы они вернулись на трофее в Нант и поведали, что Сюркуф начал победное шествие по морям. С офицером Сюркуф отправил и письмо возлюбленной. Письмо написал младший брат, Робер ненавидел всякую писанину.
Губернатор Маларте был вынужден принять своего врага и признать его документы. Сюркуф мог торжествовать – губернатор был вновь унижен.
В следующем году Сюркуф крейсировал у берегов Суматры. После тяжелого боя он захватил два английских корабля, потом задержал датский корабль (под предлогом того, что на его борту были товары, принадлежавшие англичанам), без единого выстрела захватил большое португальское судно с грузом пряностей и вернулся в Бенгальский залив, где за четыре года до того столь блистательно победил «Тритона». Сюркуф полагал, что англичане будут искать его восточнее, а он тем временем сможет безнаказанно действовать у берегов Калькутты.
Сюркуфу действительно удалось захватить там два судна и отправить их на Реюньон, но через месяц после этого его выследил английский фрегат «Сибилла», и началась погоня, во время которой Сюркуф приказал бросить за борт пушки и ядра, чтобы облегчить «Клариссу». Наступила ночь, и в темноте «Клариссе» удалось скрыться от погони.
Эпизод с «Сибиллой» показывает, что Сюркуф, упоенный успехами, стал беспечнее относиться к опасности. Когда утром выяснилось, что «Кларисса» ушла от погони, корсары сразу успокоились и, вместо того чтобы покинуть опасную зону, изменили курс и вернулись на старое место. И тут же, словно по волшебству, в лучах поднявшегося солнца показались паруса американского торгового корабля.
Одного Сюркуф не учел: «Сибилла» не ушла далеко. И предупредительный выстрел, далеко разнесшийся в океане, был истолкован ее капитаном правильно: значит, корсар не бежал, а снова вышел на охоту. «Сибилла» бросилась на выстрел, и Сюркуф, узнавший издали паруса своего врага, бросил американца и повернул в открытое море.
Но и на этот раз Сюркуф не ушел из Бенгальского залива. Встречи с «Сибиллой» произошли 29 и 30 декабря 1799 года, а уже в первый день нового года корсар совершил удивительный по дерзости набег.
В Калькутте знали о присутствии Сюркуфа, и потому, когда английский корабль «Джейн» вышел в море, направляясь в Бомбей, он не решился следовать в одиночку, а подождал, пока к нему присоединятся еще два больших корабля, следовавших тем же курсом.
На рассвете капитан «Джейн» увидел, что его корабль отстал миль на пять от двух кораблей, но это его не очень беспокоило, потому что в случае опасности те всегда могли вернуться. И тут показался незнакомый парус. Неизвестный корабль приблизился весьма осторожно. Это была «Кларисса». Сюркуф опасался, что вновь встретил «Сибиллу». Поняв, что перед ним торговцы, Сюркуф направился к отставшей «Джейн», капитан которой тут же приказал палить из пушки, чтобы привлечь внимание остальных судов. Но те, хотя и слышали выстрелы, предпочли продолжить путь. «Джейн» бросили на произвол судьбы. На ней была всего одна шестифунтовая пушка. Неравный бой продолжался до тех пор, пока на «Джейн» оставались ядра. Последний выстрел сделали, зарядив пушку мушкетными пулями.
Налетел неожиданный шквал, и большие английские корабли, все еще продолжавшие делать вид, что ничего не случилось, вынуждены были убрать часть парусов. Капитан «Джейн» приказал парусов не убирать. Казалось, «Джейн» вот-вот догонит трусливых спутников, но Сюркуф тоже не сбавлял хода и вскоре настиг и захватил «Джейн».
Сюркуф был горд этим боем: ведь он вел его на глазах больших английских кораблей и в каждую минуту могла появиться «Сибилла» или какой-нибудь другой английский фрегат. Капитану «Джейн» Сюркуф великодушно вернул шпагу – тот сражался до последней возможности. Потом спросил: а что за корабли на горизонте? Почему они не пришли на помощь? Англичанин ответил, что это его соотечественники. И Сюркуф сказал: «Если бы они попались мне в руки, я повесил бы их за предательство».
Сдав призы в Реюньоне, Сюркуф поспешил снова в море. На этот раз ему пришлось оставить в порту «Клариссу» – ее ремонт потребовал времени Но недостатка в кораблях не было. Все судовладельцы рады были предложить свои корабли удачливому корсару. Поэтому Сюркуф тут же вышел в море на «Уверенности», причем помимо команды из ста человек губернатор по собственной инициативе выделил ему двадцать пять солдат – лучших стрелков острова.
Робер же ушел на остров Маврикий, где переоборудовал свое новое судно, чтобы можно было не опасаться английских фрегатов, и проводил учения команды. В Бенгальский залив идти было опасно: у Суматры дежурил американский фрегат «Эссекс». Тогда Робер повел корабль к цейлонским берегам. В первые же дни удалось захватить несколько английских судов, груженных пряностями и другими товарами. Трофеи были столь велики, что Сюркуфу пришлось обратиться к запрещенному методу: вместо того чтобы отводить призы во французские владения, он брал с них выкуп. Но даже при том, что несколько кораблей было отпущено, команда Сюркуфа уже через неделю уменьшилась почти вдвое. С этой командой удалось взять большой, переделанный из военного фрегата и соответственно вооруженный английский корабль «Кент». В английских газетах помещались ужасные рассказы о зверствах Сюркуфа, но они были в основном домыслами газетчиков, не желавших примириться с безнаказанностью французского корсара.
Теперь можно было возвращаться домой и просить руки прекрасной Мари Блез. Распродав товары и получив свою долю, Сюркуф повел «Уверенность» к берегам Франции.
Свадьба Мари Блез с корсаром, капитал которого составлял два миллиона франков, состоялась в Сен-Мало, и соответствующая запись сохранилась в книгах мэрии. Кроме того, гражданин Робер Сюркуф получил от правительства Франции патент на офицерский чин. Нельзя сказать, чтобы эта честь порадовала Сюркуфа, но его родственники были довольны, потому что уже двести лет высшим признанием заслуг корсара во Франции считалось внесение его в списки офицеров флота. Правда, в то время с Англией заключили мир, и услуги Сюркуфа Франции не требовались. Однако перемирие было недолгим. Снова началась война, Сюркуф был вызван в Париж и стал одним из первых кавалеров ордена Почетного легиона, учрежденного Наполеоном. При личной встрече с первым консулом Сюркуф получил предложение командовать небольшой эскадрой быстроходных судов в Индийском океане для охоты за торговыми судами англичан. Предложение было лестным, но корсар отказался. Дело в том, что командовать всем французским флотом в Индийском океане был назначен адмирал Линуа, а Сюркуф был о нем низкого мнения. Наполеон не стал настаивать, тем более что Сюркуф сказал ему, что согласен на свой счет вооружить несколько каперских судов и отправить их в море. Одним из кораблей командовал его младший брат, которого удалось выручить из английского плена во время краткого мира.
Так Сюркуф остался во Франции, удовольствовавшись получением прибыли от своих пяти кораблей. Но в 1806 году пришло известие о поражении адмирала Линуа и взятии его в плен англичанами. Как только Сюркуф узнал, что этот близкий друг губернатора Маларте потерпел поражение, он тут же вышел в море на специально оборудованном корабле водоизмещением в четыреста тонн. Теперь, когда он был предоставлен самому себе, Сюркуф решил еще раз попытать счастья. На пути вокруг Африки Сюркуф, придававший большое значение подготовке экипажа, по нескольку часов в день учил моряков стрелять из пистолетов и драться на шпагах. Он даже не пожалел денег на то, чтобы нанять специальных инструкторов, понимая, что в корсарском ремесле главное – уметь брать корабли на абордаж.
Прибытие в Индийский океан Сюркуфа было встречено французами с небывалым энтузиазмом. Их положение за прошедшие годы изменилось к худшему. Блокада англичан прервала практически все связи с Европой, и французским владениям в Индийском океане угрожал голод. От Сюркуфа ждали, что он в одиночку прорвет блокаду и обеспечит острова продовольствием. И он постарался оправдать ожидания соотечественников. Уже одно его имя решало половину дела. Английские торговцы готовы были сдаться Сюркуфу без боя, да и военные фрегаты предпочитали не встречаться с его кораблем один на один.
За три осенних месяца 1806 года Сюркуф захватил и привел на острова четырнадцать английских кораблей с рисом. Опасность голода была устранена, а Сюркуф получил свою долю от продажи кораблей, которая увеличила его состояние еще на несколько сот тысяч франков.
Но и англичане не теряли времени даром. Французские корсары, ободренные примером Сюркуфа, перестали быть осторожными, и вскоре их корабли один за другим стали жертвой английских военных эскадр. Кроме того, были потоплены или взяты в плен почти все французские военные суда, которые охраняли коммуникации или сами охотились за английскими торговцами. Военные силы французов уменьшились настолько, что губернатор приказал офицеру французского флота Сюркуфу передать свой корабль правительству. И, не в силах отказаться от мести старому врагу, он снял Сюркуфа с командования его собственным кораблем, быстроходным, отлично вооруженным, с тренированной и дисциплинированной командой, и назначил капитаном старого, изношенного линейного корабля «Карл».
Немногочисленная команда линейного корабля «Карл» была сбродом, списанным с других кораблей, причем чуть ли не половину ее составляли португальцы, которые в свое время попали в плен и согласились служить Франции. Сюркуф пытался убедить губернатора, что с такой командой и таким количеством пленных на борту корабль скорее всего кончит свой путь в Лиссабоне уже в качестве португальского судна, а сам Сюркуф и его офицеры будут выброшены за борт. Губернатор отказался слушать Сюркуфа. Он не имел ничего против такого конца корсара.
Тогда Сюркуф принял вызов. 21 ноября 1807 года он покинул Порт-Луи в сопровождении лоцманского судна. Как только корабль вышел из бухты, Сюркуф приказал лоцманскому судну подойти к «Карлу» и, угрожая огнем орудий, передал на борт маленького корабля большинство португальцев. Теперь опасность бунта уменьшилась.
Путешествие во Францию заняло больше года. Несколько раз Сюркуфу лишь чудом удавалось ускользнуть от англичан. К удивлению и глубокому разочарованию губернатора, весенняя почта 1809 года принесла сообщение о том, что линейный корабль «Карл» под командованием Робера Сюркуфа благополучно прибыл в Сен-Мало в феврале того же года.
С тех пор Сюркуф уже не выходил больше на корсарский промысел. Это не значит, что он полностью порвал со старым ремеслом. Он снаряжал за свой счет корсаров, подбирал команды, и считается, что девятнадцать его кораблей одновременно уходили в пиратские рейды. А когда в 1814 году был заключен мир, Сюркуф присягнул на верность новому королю и, сняв с кораблей пушки, превратил их в мирные торговые суда. Несколько самых крупных из них, переоборудовав, он послал к Мадагаскару для торговли неграми. Декларация прав человека после реставрации была благополучно забыта, а рабы для сахарных плантаций требовались, как и прежде.
Сюркуф умер в 1827 году, в окружении детей и родственников, будучи одним из самых богатых судовладельцев Франции.
Известный французский сыщик. Служил в армии. Был осужден за дезертирство и измену; за воровство был приговорен к шести годам галер, бежал. Поступил сыщиком в полицию и дослужился до начальника полицейского отряда. Выйдя в отставку, написал «Мемуары» (1826). В 1836 году организовал частное детективное бюро, которое было закрыто властями. В 1844 году опубликовал Истинные тайны Парижа.
Эжен Франсуа Видок родился 23 июля 1775 года в Аррасе, близ Лилля, в семье пекаря. В ночь его рождения шел проливной дождь, и родственница, принимавшая роды, высказала предположение, что его ждет бурная жизнь.
Эжен Франсуа был сильным и красивым парнем. Работал разносчиком хлеба по домам. Но Видок жаждал приключений, и, прихватив из кассы родителей две тысячи франков, он отправился в Остенде, откуда можно было отплыть в Америку. Но в Остенде доверчивого юношу обворовали. Видок присоединился к бродячей труппе артистов. Здесь проявился его талант подражателя, который впоследствии не раз спасал его жизнь. Затем он помогал бродячему лекарю зазывать покупателей. Помыкавшись, Эжен Франсуа вернулся в родной Аррас. Но и там он надолго не задержался. В 1791 году, когда молодая Французская республика переживала нелегкие времена, Видок отправился в Париж в качестве депутата в Генеральные штаты.
В столице он записался добровольцем в армию, где был зачислен в егеря благодаря своему крепкому виду, осанке и умению фехтовать. Перед сражением с австрийцами его произвели в капралы гренадеров. Однако Эжен Франсуа без конца затевал ссоры и за полгода успел несколько раз успел подраться на дуэлях, убив при этом двух противников. После столкновения с унтер-офицером Видок вынужден был перейти на сторону австрийцев, которые определили его в кирасиры. Но изменник не захотел сражаться против своих и притворился больным. Выйдя из госпиталя, Видок предложил гарнизонным офицерам обучаться у него искусству фехтования. От учеников не было отбоя. Эжен Франсуа неплохо на этом заработал, но вскоре снова повздорил, на сей раз с бригадиром, за что получил в наказание двадцать ударов плетьми. Видок, отказавшись от уроков фехтования, устроился денщиком к генералу, которому предстояло отправиться в действующую армию. По дороге Эжен Франсуа бежал от своего начальника и, выдав себя за бельгийца, поступил в кавалерию. Когда объявили амнистию, он оставил службу и вернулся в Аррас.
В это время в стране уже свирепствовал террор. Наступил период «гильо-тинад». Видок, насмотревшись на страшные казни в родном городе, вновь вступил в армию.
Вспыльчивый Эжен Франсуа в ссоре дал пощечину одному из своих командиров. И только бой с австрийцами, а затем ранение – пулей ему повредило Два пальца – позволили Видоку избежать сурового наказания. Из госпиталя он сбежал.
По дороге в Брюссель его остановил полицейский патруль. Поскольку паспорта у него не оказалось, Видок был арестован и отправлен в тюрьму. Чтобы Не быть разоблаченным, авантюрист бежал из тюрьмы и скрывался у своей Подружки. Выждав немного, он надел шинель, наложил на глаз черную тафту с пластырем и в этом маскараде направился в Амстердам.
Весной 1796 года Видок приехал в Париж Но и здесь авантюриста подвел его взрывной характер: поссорившись с офицером, Видок, опасаясь ареста, вынужден был оставить столицу. Он направился в пограничный город Лилль, город больших возможностей. Здесь он влюбился в некую Франсину. Девушка оказалась любвеобильной, ее услугами пользовался капитан инженерных войск. Видок, застав их в недвусмысленной позе, в ярости избил соперника, за что на три месяца был посажен в Башню Святого Петра. Здесь и произошло то роковое событие, предопределившее всю его дальнейшую судьбу.
Среди заключенных оказался Себастьян Буатель, осужденный на шесть лет за кражу хлеба. Этот крестьянин, у которого была большая семья, тяжело переживал разлуку с женой и детьми. Он говорил, что щедро заплатил бы тому, кто освободит его. Бедолаге вызвались помочь Гербо и Груар, осужденные за подлог. Желая получить вознаграждение, они за несколько дней состряпали необходимый для освобождения документ. Вскоре явился вестовой и передал тюремщику пакет, в котором находился сфабрикованный мошенниками документ – приказ об освобождении. Когда же тюремщик показал приказ инспектору, тот сразу распознал фальшивку. По этому делу привлекли к ответственности обоих мошенников, тюремщика и Буателя. Все они показали, что зачинщиком этой авантюры был Видок, и его приговорили к восьми годам содержания в кандалах.
В этот драматический момент на свидание к нему пришла раскаявшаяся Франсина. С ее помощью Видок совершил дерзкий побег из тюрьмы. Девушка принесла ему мундир тюремного инспектора. Загримировавшись и переодевшись так, чтобы походить на инспектора, Видок миновал ничего не заподозривших охранников и вышел из Башни Святого Петра. Однако вскоре его поймали, и он снова оказался в тюрьме. Но мысль о побеге теперь не покидала его.
Однажды Видок и еще несколько заключенных были вызваны на допрос. В помещении, кроме узников, находились двое жандармов. Один охранник вышел, оставив около Видока свою шинель и шляпу. Другого в это же время вызвали звонком. Видок быстро облачился в шинель и напялил шляпу, схватил за руку одного из заключенных и решительно пошел к двери, делая вид, что сопровождает того в туалет. Солдаты в коридоре их пропустили.
Оказавшись на воле, Эжен Франсуа сразу направился к Франсине, где его уже ждали полицейские. Дерзкого беглеца отправили в парижскую тюрьму Бисетр, откуда ему была дорога на каторгу в Брест.
В Бисетре, куда Видок прибыл с партией каторжан, скованных во время пути попарно толстым железным обручем и тяжелыми ножными оковами, он познакомился с кулачным бойцом Жаком Гутелем, у которого многому научился.
В этой тюрьме арестанты могли свободно передвигаться по территории и заниматься своими делами. Многие получали с воли инструменты и деньги для побега.
В Бисетре Видок пробыл недолго. Вскоре арестантов стали готовить к отправке на каторгу. На одежде отрезали воротники, на шляпах – поля. Затем всех попарно сковали цепью, прикрепленной к общему железному пруту для двадцати шести арестантов, то есть они могли двигаться только все вместе.
Через двадцать четыре дня партия из пятисот каторжан прибыла в Брест, где их одели в красные куртки с буквами ОАВ, зеленые колпаки с железными бляхами и номерами, на плечах каждого выжгли клеймо ТР (каторжные работы), ноги заковали в кандалы. Видок пытался несколько раз бежать, но неудачно. Наконец, подпилив кандалы и переодевшись в платье монахини, которая за ним ухаживала в тюремном лазарете, он бежал. Видок добрался до Нанта, где раздобыл крестьянскую одежду.
Он вернулся в Аррас и рассказал родителям о своих злоключениях. В этом рассказе было больше выдумки, чем правды, однако родители поняли, что сын находится в бегах, и переправили его к бывшему кармелитскому монаху в маленькую деревеньку. Видок стал помогать монаху в богослужении и обучении детей. С этой ролью Эжен Франсуа справлялся превосходно, ни у кого даже мысли не возникало, что молодой монах – беглый каторжник. На этот раз его подвела страсть к женщинам. Однажды ночью, на сеновале, его схватили местные ревнивицы. Его раздели и высекли крапивой, после чего голым вытолкали на улицу. Через несколько дней, выздоровев, Видок отправился в Роттердам.
В Голландии Видок нанялся матросом на капер. Паспорта у него никто не требовал, поэтому он назвался Огюстом Девалем. Он брал на абордаж английские торговые суда, ибо Франция находилась в состоянии войны с Англией, за что получал свою долю захваченной добычи. Скопив порядочную сумму, Видок стал подумывать об открытии собственного дела, но в Остенде на капер нагрянула полиция. Так как у Видока не было документов, ему предложили сойти на берег и подождать в участке, пока не установят его личность. По дороге в участок Видок пытался бежать, но неудачно. Его отправили в Тулон, где выдали одежду каторжника и заковали в ручные кандалы. За побег Видоку увеличили срок на три года. Он очутился среди «оборотных лошадей», то есть беглых и вновь пойманных преступников. Их даже освободили от работы, чтобы исключить возможность побега.
Содержание в Тулоне было намного хуже, чем в Бресте. Эжен Франсуа испытывал недостаток в пище, спал на досках, был прикован к скамье и страдал от жестокого обращения. Чтобы его положили в госпиталь, он притворился больным. А когда фельдшер по неосторожности оставил свой сюртук, шляпу и трость, Видок, переодевшись в его платье и загримировавшись с помощью заранее приготовленного парика, благополучно бежал из тюрьмы. Однако и на этот раз далеко уйти ему не удалось.
За дерзкие побеги Видока прозвали «королем риска». О нем начали слагать легенды. Говорили, что он оборотень, способный проходить сквозь стены, что он в огне не горит и в воде не тонет. Однажды Видок действительно выпрыгнул в реку из окна тюрьмы. Наступили сумерки, плыть было трудно. Он продрог, силы были на исходе, тем не менее беглецу удалось выбраться на берег. В Другой раз, зимой, он бросился в бурную реку, спасаясь от полицейских. Преследователи подумали, что беглец утонул, но удача была на стороне Видока.
В очередной раз его арестовали в Манте. Как каторжника его отправили в Париж в сопровождении жандармов, имевших при себе инструкцию: «Видок (Эжен Франсуа) заочно приговорен к смертной казни. Субъект этот чрезвычайно предприимчив и опасен». До самого Парижа с него не спускали глаз. Он понимал, что положение его на этот раз очень серьезное, поэтому оставался один выход – бежать.
В Париже Видока бросили в тюрьму, расположенную в Луврской колокольне. В первую же ночь «король риска» бежал, перепилив решетку на окне и спустившись по веревке, сплетенной из простынь.
Впереди были новые приключения. Сначала Видок скрывался, переодевшись пленным австрийцем. Затем служил на пиратском судне, ходил со знаменитыми пиратами Полем и Жаном Бартом на абордаж, тонул во время бури. Затем он вновь поступил в армию, где получил чин капрала морской артиллерии. И тут судьба свела его с членами тайного общества «Олимпийцы», в секреты которого он оказался невольно посвященным.
Это тайное общество, как утверждал Видок, было организовано в Булони по образцу масонских лож. В него допускались моряки – от гардемарина до капитана корабля, а из сухопутной армии – от унтер-офицера до полковника. Членов общества связывала клятва «взаимного содействия и покровительства». О политической направленности «Олимпийцев» можно было судить по принятым ими знакам – рука с мечом в окружении облаков, внизу опрокинутый бюст Наполеона. Тем не менее деятельность тайного общества не вызывала беспокойства у властей. Но осторожный министр полиции заслал в ряды заговорщиков своего агента, который действовал весьма успешно. Именно от тайного агента, когда тот выпил лишнего, Видок узнал о существовании «Олимпийцев». Вскоре многие члены тайного общества были арестованы, по-видимому, по доносу этого полицейского агента.
Хотя Видок тогда отказался от предложения стать осведомителем, но эта мысль запала ему в голову, ведь ему хотелось жить честно. Эжен Франсуа, поколебавшись, написал письмо жандармскому полковнику, в котором сообщал о том, что ему известно, кто совершил последнее громкое ограбление. Он описал внешность преступников, и вскоре по этим приметам они были схвачены. Правда, письмо Видок не подписал.
Чуть позже ему стало известно о готовящемся ограблении и убийстве. На этот раз Видок отправился в парижскую полицейскую префектуру к шефу ее Первого отделения господину Анри, ведавшему борьбой с уголовными преступлениями. Полицейский принял осведомителя благосклонно, но при этом заявил, что не может дать ему никаких гарантий, и сделка не состоялась.
Вскоре Видок попал в тюрьму Бисетра, где его приняли как признанного авторитета уголовного мира. Преступники ему подчинялись, угождали. Тем временем Видок снова предложил свои услуги полиции, причем при условии освобождения от каторги и отбывания срока заключения в любой тюрьме. Он отправил господину Арни послание с важными сведениями, заверив, что и в дальнейшем будет поставлять ценную информацию. Господин Арни доложил о его предложении префекту полиции Паскье. Тот, поразмыслив, дал свое согласие.
Видока перевели в тюрьму Форс, с менее строгим режимом. За двадцать один месяц, которые он находился в тюрьме, полиции благодаря его доносам удалось разоблачить и арестовать многих опасных преступников. Учитывая его заслуги, Видоку организовали побег, дабы не вызвать подозрений со стороны подельников.
Таким образом произошло одно из самых удивительных превращений «короля риска». Из преследуемого и гонимого обществом преступника он стал его рьяным защитником. Своими благодетелями он справедливо считал Анри и Паскье. Тот же господин Анри руководил первыми шагами Видока на поприще сыска. Это был хладнокровный человек с твердым характером, к тому же очень наблюдательный, прекрасный физиономист. В уголовной среде его называли Сатаной или Злым гением. И он заслужил эти прозвища. Прирожденный полицейский, он обладал истинным талантом сыщика. У Анри было два верных помощника – следователь Берто и начальник тюрем Паризо.
Перед Видоком поставили задачу очистить Париж от преступных элементов. В подчинении новоиспеченного шефа уголовной полиции было всего четыре помощника – таких же, как и он, бывших заключенных. Первый крупный успех Видока был связан с именем знаменитого фальшивомонетчика Ватрена, за поимку которого он получил денежное вознаграждение.
«Король риска» мог перевоплощаться в кого угодно. Во время охоты на преступников он появлялся на парижских улицах, в притонах и трущобах под видом слуги, ремесленника, угольщика и водовоза. Причем он одинаково ловко мог носить костюм бродяги и аристократа. В борьбе с уголовниками он избрал способ личного наблюдения. Посещая под чужими именами злачные места, Видок прикидывался, что его преследует полиция, и входил в доверие. Воры, бандиты и мошенники считали его своим в доску, ведь он говорил с ними на воровском жаргоне, знал законы уголовного мира, рассказывал байки о своих похождениях. Ежедневно Видоку удавалось кого-нибудь изловить, но никто из арестованных даже не подозревал, что попал за решетку по его милости.
Контора Видока располагалась на улице Святой Анны, неподалеку от префектуры полиции. Помощников он подбирал себе из числа бывших уголовников. Вначале отдел состоял из четырех человек, затем расширился до двенадцати. Тем не менее Видок умудрялся арестовывать до ста убийц, воров и мошенников в год, обезвреживать целые банды. Уголовный мир объявил Видоку войну, угрожая расправой. Невзлюбили его и полицейские, завидовавшие его ловкости и удачливости. Они распускали слухи, будто Видок получает от преступников взятки, а сами тем временем вступали в сговор с бандитами, раскрывая им планы коллеги
Несмотря на эти происки, авторитет его у начальства продолжал расти. Видоку поручали самые опасные и сложные дела, с которыми он всегда успешно справлялся. Но он по-прежнему считался тайным агентом, его не помиловали, хотя должность и обещала свободу. И только став начальником сыска Сюртэ – криминальной полиции, Видок почувствовал, что добился признания и благодарности.
Он всерьез подумывал перестроить всю систему наказания преступников – прежде всего предлагал улучшить условия содержания в тюрьмах, так как по своему собственному опыту знал, что жестокий режим озлобляет человека, особенно тех, кто попал в тюрьму за ничтожную провинность.
Правда, нашлись и те, кто призывал не доверять «банде Видока», поскольку в ней были собраны бывшие карманники и уголовники. Тогда он приказал своим сотрудникам постоянно носить замшевые перчатки, в которых не смог бы работать ни один карманник.
Между тем на счету отдела было уже более семнадцати тысяч (!) задержанных преступников. Ему удалось раскрыть несколько краж, совершенных в апартаментах принца Конде, у маршала Бушю, в музее Лувра, где был задержан граф де Руссийон, карманы которого оказались набитыми драгоценностями, и в других домах аристократов и банкиров.
В 1827 году префектом полиции был назначен Делаво, с которым у Видока сразу не сложились отношения. Шеф стал придираться, упрекать подчиненного в том, что сотрудники его отдела вне службы позорят полицейских (в частности, не посещают церковь). Эжен Франсуа в конце концов не выдержал несправедливых упреков и после 18-летней службы в полиции подал в отставку.
Через несколько дней в газетах появилось сообщение: полицейский комиссар сообщил Видоку, что по приказу префекта полиции его на посту шефа Сюртэ заменит мсье Лакур, бывший заместитель отдела. В тот же вечер Видок уехал в свой загородный дом. Ему выплатили три тысячи франков, но пенсии не назначили.
Почти сразу после отставки Видок сел за написание мемуаров. Издатель Тенон выплатил ему задаток – 24 тысячи франков. Опубликованные в 1827 году мемуары бывшего сыщика были переведены на многие европейские языки, в том числе и на русский.
Видок поселился в Сент-Манде, приобрел землю, построил новый дом, создал фабрику по производству бумаги. При этом чаще всего нанимал рабочих из бывших каторжников, которые не могли себе заработать честным трудом на кусок хлеба.
Личная жизнь Видока так и осталась под покровом тайны. Его иногда представляли этаким Дон-Жуаном, соблазнившим не одну сотню девиц. Видок действительно часто влюблялся, причем предпочитал актрис и модисток, чьи притязания не были очень обременительны. В 45 лет он женился на Жанне-Виктуар Герен, 30-летней вдове. Четыре года спустя жена умерла. Следующая его избранница, 30-летняя кузина Флерид-Альбертин Манье, стала его настоящим помощником и другом.
В 1830 году во Франции произошла Июльская революция, в 1832-м – еще одно восстание. В это время власть Луи-Филиппа висела на волоске. Видоку снова предложили возглавить Сюртэ. Поколебавшись, он согласился. Под его началом вновь оказались его двадцать сотрудников из бывших уголовников. Маленький отдел успешно действовал против бунтовщиков. Позже Видока называли спасителем королевства. Но едва миновали тревожные дни, как на Видока обрушилась с критикой оппозиционная пресса. Тогда префект полиции Жиске объединил Сюртэ с муниципальной полицией и предложил Видоку уйти в отставку.
«Король риска» решил создать свою, частную полицию. Его «Бюро расследований в интересах торговли» на улице Нев-Сент-Юсташ занималось защитой предпринимателей от аферистов. Потенциальный клиент должен был подписаться на услуги бюро и уплатить чисто символический взнос – 20 франков в год.
Год спустя у него было уже четыре тысячи подписчиков – коммерсанты, банкиры, промышленники. Отделения бюро возникли в провинции и за рубежом. Доходы Видока в то время исчислялись миллионами, что обеспокоило префектуру.
28 ноября 1837 года четыре полицейских комиссара и двадцать агентов ворвались в контору Видока. В руках полиции оказалось около шести тысяч документов, включая личный архив начальника бюро.
Видок стал протестовать и писать в газеты. Он направил жалобу королевскому прокурору, нанял знаменитого адвоката Шарля Ледру и подал в суд на префекта полиции и его подчиненных. После предпринятых шагов в свою защиту Видок был брошен в тюрьму Сент-Пелаги. Судебное разбирательство привлекло 350 свидетелей. Видок рассчитывал на объективность судей. Он был признан невиновным и освобожден из-под стражи.
В шестьдесят три года он продолжал возглавлять свое бюро, среди клиентов которого были принцы королевской крови, графы, бароны и министры. Но в это же время среди его двадцати сотрудников появился Улисс Перрено, которому полиция поручила следить за Видоком.
Летом 1842 года к Видоку обратились несколько человек, ставшие жертвами афериста Шемпе. Видок встретился с мошенником и убедил его вернуть деньги в обмен на свободу. Однако Шемпе вскоре был арестован. Видока обвинили в превышении полномочий, а также в том, что он якобы арестовал, а потом похитил Шампе. К удивлению Видока, аферист подтвердил это несуразное обвинение и подал на него в суд. И снова Видока заключили в Консьержери, где он провел более года, после чего суд приговорил его к пяти годам тюрьмы, пяти годам строгого надзора и штрафу в три тысячи. Видок подал апелляцию. Известный адвокат Ландриен произнес на повторном слушании дела блестящую роль в защиту своего подопечного, которая в немалой степени повлияла на решение суда, вынесшего оправдательный приговор.
Увы, но последнее заключение в тюрьме Консьержери сказалось на его работе. Клиентуры заметно поубавилось. Наконец он понял, что находится на грани разорения. Это случилось во время революции 1848 года. С приходом к власти Наполеона III Видок отошел отдел и удалился в свое поместье. Власти оставили его в покое. Бывший сыщик, оказавшись в скверном материальном положении, попытался выхлопотать себе пенсию. Он влачил жалкое существование, когда ему наконец назначили ежемесячную пенсию в размере 100 франков.
Умер Видок в 1857 году в возрасте восьмидесяти двух лет. До своей последней минуты он жил, не зная страха, рискуя и надеясь. Говорят, в предсмертном бреду он шептал, что мог бы стать Клебером или Мюратом, добиться маршальского жезла, но слишком любил женщин и дуэли.