Глава 4.4

Все свои вещи Яна спаковала в один чемодан.

Экман позвонил в тот момент, когда она была уже готова покинуть дом. Он сказал, что появились новости, и нужно срочно встретиться. Хотя он был как никогда серьезен, Яна ответила: нет.

– У меня совершенно не осталось времени. Я уезжаю.

– Куда это вы собрались? – удивился Экман.

– Домой. Через час уходит мой поезд.

– Что так спешно?

У нее комок застрял в горле. Экман это почувствовал.

– Что-то случилось?

– Ничего такого. Извините, но я должна торопиться, – она была рада любому предлогу, лишь бы он отвязался.

– Хорошо, – согласился он. – Я приеду к поезду. Ждите меня на вокзале. Скажем, у аптечного киоска.

Экман вышел из такси и, обгоняя людей с вещами, проскочил в вестибюль. Яна ждала в назначенном месте.

– Давайте присядем, – предложил он. – До отправления вашего поезда еще есть время.

Подхватив ее чемодан, Экман направился к свободному месту в главном проходе. Это было самое неудобное место, потому что мимо то и дело сновали пассажиры, в спешке задевая сидящих громоздкими сумками. Потому-то оно и оставалось свободным.

– Так что у вас там произошло? – спросил он, когда она, недовольная его настойчивостью, присела рядом. – Меня не проведешь. Или вы забыли, с кем имеете дело? Итак?

– Что произошло, то произошло. Меня вышвырнули.

– Уже?

– А что, я должна дожидаться, когда мне об этом объявят? Мой работодатель подыскивает новую гувернантку. Я его больше не устраиваю.

– А как же Юлик, Ириночка?

– Они не мои дети.

– Еще вчера вы говорили совсем по-другому.

– То было вчера. А вы? Вы же сами уговаривали меня уехать отсюда.

– Тогда я боялся за вас.

– Дайте мне жить, как я хочу! Оставьте меня в покое.

Экман отрицательно дернул головой.

– Вы не сможете уехать.

– По какой такой причине? – ее брови потянулись вверх.

Он раскрыл папку и достал бланк. Она покосилась с подозрением.

– Что это?

– Подпишите.

Ей пришлось поставить свою подпись.

– Только что вы дали подписку о невыезде. Дело еще не закончено. У вас есть где остановиться?

– Нет, – она обиженно отвернулась.

– Значит, вы остаетесь по прежнему адресу и без ведома прокурора не вправе тронуться с места.

– Зачем вы это сделали? У вас ведь есть мой деревенский адрес. Вы же знаете, что я живу не так далеко от города.

– Мне будет удобнее, если вы останетесь у меня под рукой.

– Неправда!

– Можете не верить, – сухо ответил Экман, захлопывая папку.

Яна шмыгнула носом.

– Ну вот, теперь у вáс насморк. Вы хоть тепло оделись? Туфли еще на вас?.. Что вы на меня так смотрите? Знаю я вашу историю. На этом самом месте все и произошло… Вернее, с этого только и началось.

Яна почувствовала себя не в своей тарелке. Скоро весь мир будет знать.

– Хотите отыскать воров?

– Нет.

Экман кивнул головой.

– И правильно. Месть – удел людей тщеславных и недалеких.

– И это говорит следователь! – ужаснулась Яна.

– О нет, я только устраняю несправедливость. Улавливаете разницу?.. Несправедливость – зло, а зло должно себя чувствовать неуютно в этом мире.

– Тогда как же месть?

– А! Только не путем мести. Месть, это тоже зло. Одно зло заменит другое? – он пожал плечами, она промолчала. – Впрочем, ваш хозяин, как я слышал, он тоже ведь собирался найти и наказать ваших обидчиков, не правда ли?

– Слава Богу, не успел, как видите, – показала она глазами на чемодан.

– Слава Богу?

– Думаю, он это делал в угоду собственной мании величия, чем ради торжества справедливости.

– Вы это поняли уже после того, как он решил вас уволить?

Яна прикусила губу. Экман подметил ее уязвимое место. Не дожидаясь ответа, он продолжал.

– Да неужели вы надеялись, что когда-нибудь он оценит вас по-достоинству? Какая наивность! Нет, его занимала лишь собственная личность. Вы – то зеркало, в которое мог смотреться самовлюбленный принц. Вам одной удалось потешить его тщеславие. С первого же дня вы смотрели на него снизу вверх – вот что на самом деле ему в вас нравилось! А обласкав вас, явив свое благородство, отныне он может сколько угодно любоваться собой, наслаждаться собственным величием. По существу, он-то и провоцировал Юлика с Ириночкой, пытаясь навязать вас детям, и одновременно продолжая их унижать.

– Что вы имеете ввиду?

– А это я вас должен спросить: почему вы скрыли от меня, что слышали шаги наверху? Почему я должен был узнать об этом только из анонимного письма, скажите на милость?

– Кто написал анонимку?

– Спросите лучше, кто подсыпал вам снотворное в стакан.

– Так вы узнали? – Яна оживилась.

– Я – да. Что же касается вас, вопрос излишний. Послушайте, хватит лицемерить! Вы это знали с самого начала, не правда ли? Но прятали голову в песок… Хорошо, я отвечу. В некотором роде это тот, кому вы мешали, вклинившись между нею и детьми, кто искренне вас ненавидел, думая, что вы стремитесь занять ее место: мама.

– Да, да, и перестаньте делать удивленный вид!.. Вы не могли думать о детях плохо, поэтому и с логикой у вас ничего не получалось. Вы и сами, как мать. Видите только положительные стороны. Мама! Кто такая эта мама? Опустившаяся наркоманка, на самом деле ничего путного в жизни не сделавшая, кроме как родившая двух милых детишек… Павлу не приходилось слишком преувеличивать ее недостатки, чтобы оправдать себя в собственных глазах. Верни он ее домой, они бы его стали боготворить. Но она умерла на улице, и в глазах детей он стал тираном, а она его жертвой, и тогда они ее идеализировали. Детям нужен идеал. Вообще мы часто идеализируем тех, кого уже нет рядом. Особенно, если очень нужно противопоставить кого-то отцу. Например, его жертву. Такую же точно жертву, как и сам Юлик. Ага! – Экман поднял вверх указательный палец. – Вот мы и добрались до сути. Вы думали, чьих это рук дело? Их мать вот уже второй год как погребена на кладбище, так что давайте не будем тревожить ее покой… А ведь я вас предупреждал: не обособляйте зло. У зла нет образа. Достаточно нарисовать лицо зла, как вы тут же поверите и в маму. Кто-то ходил по мансарде, кто-то царапал дверь, а кто-то…

– Почему вы решили, что это дети?

– А знаете, что вас, как и меня, еще останавливало, что мешало придти к такому выводу? Перед вами был затравленный ребенок, и представить его способным на неординарный поступок вы просто не могли. И кстати, в известном смысле были правы! Ну чего же вы хотите? Если подростку изо дня в день внушать мысль о его неполноценности... Павел сделал из Юлика безвольного тихоню именно потому, что не доверял. Правда, это не совсем то, что вы делаете с глиной. Не знаю, согласитесь ли вы с таким сравнением, но, по-моему, состояние Юлика сейчас больше напоминает сжатую пружину. Она сдавлена, неподвижна, застопорена, но попробуй тронь!.. Разве вы не ощущали это на себе?.. В действительности от природы Юлик не настолько уж и безволен. Но и отец, будучи сильной личностью, на самом деле не потерпел бы неподчинения со стороны сына. Сильная личность ревнива и эгоистична, она всегда подавляет другую, такую же, в своем окружении. Любящий отец помимо своей воли делал все, чтобы дети смотрели на него с опаской. Нет, сами они не могли противостоять отцу. Но вот мама…

– Может, вы и правы, – почти согласилась Яна. – Но все же, как им это удавалось?

– Водить вас за нос?.. А кто, по-вашему, ходил по мансарде? Кто… впрочем, кто скребется по ночам в одну и ту же дверь, удобнее будет выяснить вам самой. А может, вы все-таки считаете, что с того света можно вернуться, жить себе в пустой комнате наверху, проситься к вам ночью в вашу спальню, подсыпáть смертельную дозу снотворного, и вдобавок стрелять из ружья? Вы женщина, осматривая дом, вы могли не обратить внимания на некоторые детали, а вот ваш приятель Тарас обратил. И на сигнализацию, и на подобие ручки с наружной стороны окна. Воры только подсказали мне путь, каким Юлик проникал в мансарду. Прежде всего это была ответная реакция на запрет отца; отец старался вычеркнуть любое упоминание о матери, поскольку оно служило бы ему упреком... Ну, в общем, мансарда, полночные шорохи у двери, снотворное – все это более или менее понятно. А так как пострадавшая сторона предпочитает молчать, нет и уголовного дела. Только вот кто стрелял из ружья? Тут у нас с вами целых четыре кандидата.

– Вы же сказали, что у всех есть алиби, – поспешно напомнила Яна. – Кроме меня, разумеется.

– К счастью для вас, уже нет.

Она округлила глаза.

– То есть?

– Мне следовало сразу обратить внимание на показания соседей: они сказали, что видели, как после выстрела загорелась лампочка над входной дверью. Но почему они не сказали: когда появился свет? Очень просто: у них свет не пропадал. Я справился у диспетчера и, думаю, вы уже догадались, что мне там ответили. Никаких перебоев на линии в ту ночь не было. Я тоже, оказывается, дал маху! Мне и впрямь пора на пенсию.

Яна смотрела на него непонимающе. Экман спохватился.

– Извините!.. Так что же отсюда следует? Выходит, что свет пропадал только в вашем доме, напрашивается мысль, что его просто выключили. Внизу, общим рубильником. Кто-то из домашних. До того, как грабители проникли вовнутрь. Кто-то их ждал. Воры думали, что дом пуст. А если бы кто-то из своих, проснувшись, не ко времени включил свет? Вот дело в чем: он боялся их спугнуть. – Экман выдержал паузу, во время которой устроился поудобнее, локоть закинув на спинку скамьи и развернувшись к ней в полоборота. – Вам известно, что ваш хозяин наводил кое-какие справки о вашем приятеле?.. Очевидно, нет. Так вот, по всей вероятности, он уже знал, что это за тип, и не верил, что ваше знакомство на ступенях банка произошло случайно. Я, кстати, тоже. В этом случае не только ваша поездка на озера, но и внезапное возвращение с полпути были, как вы сами понимаете, загодя спланированы. С тем, чтобы заманить наивных грабителей в ловушку. Все это очень на него похоже. Величие замыслов, которые ставятся превыше всего. Помните, я спросил, в вашем присутствии он выпил снотворное или нет. Одно дело, если он понятия не имел о том, что произойдет ночью. Тогда и не было причин вводить вас в заблуждение. Но вот если знал… Он спокойно мог выплеснуть таблетку или две с остатками воды. И вы бы ничего не заметили.

– Так это он? – с облегчением подхватила Яна.

Экман лукаво прищурился при виде этой метаморфозы, прежде она и слышать не желала о Павле ничего плохого.

– Не уверен, хотя и вполне возможно. Я ведь сказал только, что он выключил освещение, но я не утверждал, что он его включил. Это очень важный момент, потому что он вполне мог глотнуть снотворное и отправиться спать, предоставив дальнейшее в руки судьбы и правосудия. А мог и не отправиться. Как мы это проверим?

Он еще не закончил говорить, а Яна снова помрачнела.

– Стрелял тот, кто включил свет в доме, а не тот, кто выключил, – подчеркнул Экман. – Еще раз позволю себе напомнить, что свет загорелся сразу после выстрела. Электрический щиток находится около веранды, в двух шагах от места преступления, поэтому кто же это мог сделать, если не убийца? Кандидатур хоть отбавляй. В прошлый раз я наделил алиби детей, потому что они знали, когда появился свет. А знать они могли только находясь в это время у себя, не так ли? Соседи опять же видели, как появился свет в окне детской. Но теперь мы можем взглянуть на это иначе. Скажем так: разбуженный Ириночкой, которой понадобилось в туалет, Юлик пробует включить торшер – тот, который потом увидели соседи в окне, – но света нет, и он спускается к щитку проверить флажок предохранителя, это вполне естественно. И что же? В окне веранды он видит лестницу и грабителя, а на подоконнике лежит заряженное ружье…

– Ириночку вы с таким же хладнокровием просчитали? – враждебно поинтересовалась Яна.

Ее тон Экмана не смутил.

– Ну, Ириночка не настолько предусмотрительна, чтобы стереть отпечатки своих пальчиков, но я думаю, в этом ей мог оказать помощь ее брат. Они ведь так или иначе покрывают друг друга. На днях я пришлю ему повестку. Разумеется, вы можете его сопровождать.

Яна плотнее сжала губы.

– А вам-то что? – вдруг спросил он. – Вы же все равно собирались от них сбежать.

В проходе появилась тройка раскованных молодых людей не старше двадцати, легко одетая, без вещей. Они бесцеремонно потеснили Экмана, рассевшись на скамье рядом с ним, где еще оставалось в некотором роде свободное место. Экману пришлось принять неудобную позу. Теперь он выворачивал шею, чтобы увидеть лицо Яны. Экмана молодые люди вообще не замечали, зато на Яну пялились с откровенным интересом. От них за версту несло улицей.

Видимо, им было все равно, что Экман подумает. Оправдывая их ожидания, он действительно промолчал и под насмешки всей компании встал со скамьи, подавая пример Яне.

– Идемте, я провожу вас, – сказал он и снова подхватил ее чемодан.

– Почему вы им уступили? – спросила она, поравнявшись с Экманом. – Вы же запросто могли их приструнить!

– Ошибаетесь. Я уже почти на пенсии.

*****

Яна не хотела, чтобы с нею видели Экмана, хотя тот предложил свою помощь в объяснениях с Павлом. Привратник, не дожидаясь, когда его попросят, взял чемоданы, которые таксист выставил на тротуар, и понес в дом. Утром она успела кинуть ему «прощайте», поэтому сейчас у крыльца шепнула на ухо: «Не говорите детям, что я уезжала насовсем». Как будто кто-то слышал, как он разговаривает! Но поверх густой бороды ее встретил понимающий взгляд.

Увидев ее на пороге, Ириночка просияла. Юлик смотрел недоверчиво.

– Вы больше не захотите от нас уехать? – осторожно спросил он.

– Ну что ты! – успокоила его Яна, совершенно растроганная. – Неужели я могу вас бросить?

Она заметила, как он тоже вздохнул с облегчением.

– Ириночка испугалась, что вы больше не вернетесь, – пояснил он, но Яна поняла, что не только Ириночка.

*****

Яна никак не могла уснуть – впервые из-за монотонной, ничем не нарушаемой тишины. Теперь уже мама оберегала ее сон.

Она вышла в сад подышать воздухом и, оглянувшись, увидела дом таким, каким он был в ту роковую ночь. Разве что тюльпаны отцвели, зато пахло скошенной травой. А так ничего не изменилось. Дом казался вымершим. Темные стены чернели незнакомыми прямоугольниками окон, и только вызвав дневные воспоминания, она могла сказать, за каким окном что находится, и в этот момент они перестали ее отпугивать.

Когда из темного окна грянул выстрел, она была на этом же месте, в саду под деревом. Вон там стояла лестница, по ней взбирался Тарас. Лунный свет не смог исказить юные черты его лица, когда он оглянулся на ее зов.

Тот, другой, оставался на крыше. Прежде Яна и не вспоминала о нем, но острота ощущений поистерлась, и она могла восстановить в памяти подробности, отошедшие на задний план. Теперь она знала, почему они так уверенно шли на ограбление, и замысел их не казался ей таким уж безумным. План того, кто завлек их в эту ловушку, тоже был продуман до мелочей. Даже свет на щитке не забыли выключить. Да, этот все предусмотрел.

Кроме выстрела из ружья?

И тут, глядя на пустую крышу, на которой в ту ночь маячила фигура второго грабителя, она наконец поймала мысль, от нее все время ускользавшую: сразу, едва прогремел выстрел, на крыше никого не оказалось, она вдруг опустела, вот такой став, как сейчас. Этот момент Яна вспомнила отчетливо. Ну конечно! Сашок присел, испугавшись внезапного выстрела!

Потом… Потом он, разумеется, снова выглянул. Следил за происходящим сверху, пока его оттуда не сняли прибывшие оперативники; он и не думал спасаться бегством.

Стоп! Она широко открыла глаза. Но ведь это же алиби, настоящее, неопровержимое алиби! Из окна веранды этого не увидишь. Если Сашок подтвердит ее показания, она свободна от всех подозрений!

Яна была на седьмом небе. Но сейчас уже поздно звонить Экману. Завтра с утра.

*****

Утром она набрала номер Экмана, сгорая от нетерпения.

– Я могу доказать свою непричастность к убийству, – сходу заявила она. – Я знаю, как это сделать. У меня есть алиби!

– Это очень кстати, – невозмутимо ответил тот. – Скоро у вас появится возможность мне все рассказать, потому что я вас уже вызвал повесткой. Если вам до сих пор ее не вручили, то должны вручить с минуты на минуту.

Вдруг она вспомнила его обещание вызвать на допрос Юлика.

– Юлика вы тоже вызвали? – спросила она дрогнувшим голосом.

Экман секунду подождал, видимо, колеблясь, отвечать или нет.

– У него еще все впереди. Его очередь после вас.

Узнав, что Яну вызывают в прокуратуру, дети настояли на том, чтобы поехать с ней. Яна этого не хотела, но их неожиданно поддержал Богдан.

– Дома они еще больше будут переживать.

– За меня?

Богдан укоризненно покачал головой.

– Неужели вы до сих пор этого не поняли?

Яна с деланной строгостью кивнула на автомобиль детям, ожидающим ответа.

– Ладно, марш! Только быстро, пока я не передумала!

Дети с невиданным удовольствием разместились на тыльном сидении. Яна еще спросила себя: куда их везли, в прокуратуру или на детский аттракцион?

Может, поторговаться?

– А вы расскажете, как вам удавалось заставить кошку скрестись в дверь?

Тут она поняла, что могла требовать и большего. Юлик ответил сначала хитрой улыбкой. Потом взглянул на Ириночку и, уступая часть славы, положил руку ей на плечо.

– Это все Ириночка. Она промазывала дверь сливочным кремом. Вы ведь заметили, она всегда бегает в туалет около полуночи, надо же!

– Моим лучшим кремом! – ужаснулась Яна. – С моих пирожных!

– Мурочка их обожала, – вздохнул Юлик. – Если намазать крем внизу, кошка начнет его слизывать, а если чуть повыше, то пустит в ход когти… Она слышала, когда Ириночка проходила по коридору, и это было для нее сигналом.

– Не переживайте, – вмешался Богдан. – Я принесу вам щенка. Это еще лучше, чем кошка, – обращаясь к Яне, он добавил. – Моя сучка недавно ощенилась.

Яна сочувственно качнула головой.

– Как же она могла вас покинуть?

Юлик тотчас угадал смысл ее слов.

– Мама нас не покидала. Она не могла покинуть!

– Да? И где же она?

– Вы, наверное, про Мурочку?.. – она разглядела на его лице пренебрежительную гримасу. – Глупости! Она никогда не была нашей мамой.

Вот и пойми этих детей!

– Конечно же, после смерти мама осталась с нами. Вот только мы думали, будто она вселилась в кошку, но ошибались. Мама не могла стать кошкой! Вы это знали, только притворялись, разве нет? Потому что вы – наша мама.

Яна оправиться не могла от шока. Нужно было подвергнуться двойному унижению, чтобы достичь высот, о которых она и мечтать не смела!

Автомобиль остановился у входа в здание прокуратуры. Богдан тут же выскочил, стараясь ее опередить. В этот раз ему удалось протянуть ей руку.

– Вот видите! – заметил он с неподдельным восхищением. – Я же вам говорил, дети вас полюбят.

*****

Экман сидел за столом и что-то усердно строчил, напялив очки.

– Присаживайтесь, – мельком указал он на стул напротив.

Яна присела на край, так, словно хотела поскорее уйти. В своем кабинете Экман казался ей другим.

– Ну, давайте сюда ваше алиби, – обронил тот, не прекращая писать.

– Его нет.

– Как так? – машинально спросил Экман.

Но уже в следующую секунду в упор взглянул на нее поверх очков.

– Я ошиблась, – повторила она. – Нет никакого алиби.

– Когда вы говорили со мной по телефону, у вас был совершенно другой тон. Прошло всего несколько часов.

– И все-таки я ошибалась, – повторила она упрямо.

Экман встал, приблизился к окну.

– Вы ничего не вспомнили? – спросил он еще раз оттуда.

– К сожалению.

Он раскрыл створки окна. В кабинет влетел теплый летний ветерок. Солнце как раз осветило промытый дождем асфальт и заиграло бликами на глянцевой крыше «шестисотого Мерседеса». Прикрываясь от солнца ладонями, дети дружно пытались что-то разглядеть в верхних окнах здания, откуда, собственно, и смотрел на них Экман.

– Они здесь?

– Попробовали бы вы их отговорить!

– Что они с вами сделали?

– Ничего. Сказали, будто я их мама.

Экман отвернулся от окна. Через весь лоб у него пролегла глубокая складка.

– Что они сказали? – переспросил он.

Но он смотрел задумчиво куда-то мимо нее, и она промолчала.

– Странная мысль приходит мне в голову, – продолжал он. – Как утверждают сами дети, стреляла мама – чтобы защитить их от непрошенных гостей. Что, по-вашему, могут они ждать от следствия? Глазами детей, если не они это сделали, то только мама, и никто другой. А если они, то опять же мама должна придти и защитить их, на этот раз от меня. Разве не так?

Яна вонзила ногти в сумочку.

– Вам лучше знать.

Впрочем, Экман не обратил на ее реплику никакого внимания.

– Да, но вот только кто бы мог подумать, что в вас они увидят свою маму!.. Признайтесь, вы сами верили в маму до нашей встречи на вокзале?

Яна пожала плечами.

– А это имеет значение?

Он кивнул, принимая ее ответ.

– Смотрите-ка: ваш хозяин в своей великолепной гордости, со всеми своими неизмеримыми достижениями сумел завоевать разве что их ненависть. Вам же достались только насмешки, и этого хватило, чтобы заслужить их любовь. Не удивительно ли?

Яна опустила глаза. Экман уже начал понимать, что не сможет спокойно жить с этой тайной, но останавливаться было поздно.

Он тронул папку, лежащую на его столе.

– Вот дело об убийстве, которое мне предстоит расследовать, прежде чем я уйду на покой. У меня четверо подозреваемых, включая вас. Пожалуй, вы единственная, кто наверняка не имеет к этому отношения. Но повидимому, дело обстоит так, что едва я кого-нибудь, любого из оставшейся тройки попробую прижать, как на его месте непременно окажетесь вы. Что вы мне посоветуете?

– Вы ждете не совета, вы хотите снять с себя ответственность, – с упреком бросила она ему.

Внутри нее шевельнулась было жалость к растерявшемуся Экману, потому что она-то свое решение уже приняла. Но чувство это исчезло, стоило ей подумать о детях, дожидающихся ее внизу.

Яна подсунула ему пропуск.

– Пока вы не предъявили мне официального обвинения, с вашего разрешения, я хотела бы вернуться к ним.

На последних ступенях лестницы, перед самым выходом, она вдруг улыбнулась сама себе, ничуть не смущаясь тем, что ее могут увидеть. Ей пришло в голову, что по крайней мере одно обстоятельство сложилось в ее пользу: в любом случае, теперь по средам ей не придется ездить на спиритические сеансы.