ГлавнаяКнига 1Книга 2 |
МИРОН ВОЛОДИН "БУМАЖНЫЕ ИГРУШКИ"КНИГА ПЕРВАЯЧАСТЬ ПЕРВАЯ (2)Полностью игнорируя секретаршу, Терех почти силой втолкнул Бачинского в кабинет, занимаемый в настоящее время паном Станиславом Зёлецким. – Боже! Кого я вижу? Марьюш! Зёлецкий с раскрытыми объятиями пересек весь огромный кабинет до самой двери. Терех из деликатности оставил их вдвоем, сославшись на необходимость присутствия в цеху. Но Бачинский-то знал, что причина надуманная: только что ведь тащил его в ресторан. Значит, догадался, что это за вопрос, который Бачинский собирался обсудить с Зёлецким. Самой большой достопримечательностью этого пана были его выразительные глаза, на всякий случай таящие обиду, как у терьера, надеющегося получить лишний кусок мяса. Этот дипломатический взгляд подчеркивали густые брови, удивительно хорошо сохранившиеся, в отличие от шевелюры. Он был невысок, этот Зёлецкий, и когда прижимался к груди Бачинского, тот мог бы сосчитать количество коротко остриженых седых волос на его макушке. Зёлецкий тоже, тертый калач, попытался увести разговор в сторону, начав выспрашивать о его учебе, но Бачинский в два счета дал ему понять, что он уже не тот, кем был до Оксфорда. Зёлецкий был к такому повороту готов, легко отказался от выбранной тактики и приступил к главной теме. – Знаешь, Марьюш, дела до сих пор шли неплохо... Бачинский скромно промолчал. – Правда, рынок нам тут немного урезали... И об этом Бачинский давно знал: качество продукции настолько ухудшилось, что они потеряли половину заказчиков, остальные не ушли к конкурентам лишь потому, что завод под боком. Все та же лень, насытившая здешнюю атмосферу, не обошла и партнеров, тем самым спасая компанию от неизбежного банкротства. Зёлецкий продолжал вздыхать. – Но мы, как видишь, неплохо управляемся. И это несмотря на сложную экономическую ситуацию по всей Польше: забастовки, разрыв отношений с западными соседями... Бачинский догадался, что теперь его запугивают. Вот так! Сначала предлагают розовые очки, а потом грозят бедствиями, если он эти розовые очки попытается снять. – Нам следует держаться друг друга, Марьюш. У нас с тобой вкупе самый большой пакет акций. Только так можно руководить этой компанией. Мы с твоим отцом всегда были вместе, и я его ни разу не подвел. Приходилось ли тебе слышать упреки в мой адрес? – Нет! И ты, Марьюш, можешь полагаться на меня в такой же мере, как полагался твой отец. Уверен, ты не будешь против, поэтому я взял на себя смелость и заранее позвонил нотариусу. Я сказал, что ты готов продлить доверенность на ведение дел в твоем имени. Ведь ты мне доверяешь, верно, Марьюш? – Ах, пан Станислав, я вас бесконечно уважаю, но не кажется ли вам, что эта поспешность... Зёлецкий беспокойно шевельнул густыми бровями, усиливая таящуюся под ними обиду. Бачинский сделал вид, будто ничего не заметил. – Нет, я вовсе не хочу сказать, что я вам не доверяю, напротив, я убедился в том, что с вашей помощью мы добились максимальной выгоды за все прошедшее время. Но не кажется ли вам, что я тоже могу что-то сделать для общего блага? Ведь я уже не мальчик, а рядом с вами мог бы стать настоящим организатором. – Золотые слова, Марьюш! Ты меня восхищаешь! А я беспокоился: на кого оставлю завод после своей смерти? – Боже правый, живите долго, пан Станислав! Я и не помышлял о вашей смерти. Наоборот, я хотел бы найти в вашем лице союзника и надежную опору, став исполнительным директором компании! На несколько секунд Зёлецкий потерял дар речи и закатил глаза, все-таки смерть его беспокоила меньше. Бачинский потянулся было к графину с водой. Но Зёлецкий махнул рукой: к черту! – Ты... исполнительным директором? – Разумеется, пан Станислав! – как ни в чем ни бывало подтвердил Бачинский. – Надеюсь, вы меня в этом поддержите? Наши семьи столько связывает!.. На кого же мне расчитывать, если не на вас? Зёлецкий быстро приходил в себя, подтверждая наличие отменного здоровья. – Но Марьюш! У тебя совершенно нет опыта! – А вы зачем, пан Станислав? Конечно, я не скоро еще смогу в полной мере управлять заводом, нет, я не питаю таких иллюзий, но если рядом будете вы... Да вы и сами минуту назад подчеркнули: мы должны быть только вместе! – Ах, Марьюш, Марьюш! – сокрушенно качая головой, пожаловался тот. Бачинский все еще готов был придти ему на помощь со стаканом воды. – Я понял тебя, Марьюш! – с горьким вздохом признался Зёлецкий. Его обиженный взгляд обрел наконец повод. – Да, молодежь рвется вперед. Ну что ж, видно, никуда не денешься, придется-таки с этим мириться. – О, пан Станислав, как я счастлив! Зёлецкий снова подарил ему взгляд, исполненный упрека. – Ну, не радуйся раньше времени. Тебе предстоит убедить еще по крайней мере парочку человек... Ну вот Шмельца хотя бы. Он самый скандальный, за это его, по секрету скажу, в совете не любят, следовательно, он может поддержать твою кандидатуру, лишь бы насолить всем прочим. Но и тогда голосов будет недостаточно. – Я постараюсь быть красноречивым. – Боюсь, одного красноречия здесь будет маловато, – Зёлецкий снова покачал головой и добавил, подумывая опять же о своих интересах. – Но вот если бы ты согласился на меньший срок... – Нет, пан Станислав, и не помышляйте! – категоричным тоном Бачинский положил конец торгу. – На меньший срок я не соглашусь. Директорское кресло со всеми полномочиями. Все или ничего! – Да, – вздохнул еще раз Зёлецкий, – вижу, спокойным временам наступил конец. *******Бачинский считал первый день удачным для себя. Ему удалось уговорить Зёлецкого, а это уже само по себе замечательно, поскольку вместе с Зёлецким у них двадцать восемь процентов голосов. Старая лиса! Бачинскому пришлось пообещать, что фактически всем заправлять попрежнему будет Зёлецкий. Но это мы еще посмотрим. Совет был назначен на вторник; то есть если в прошлый раз была пятница, то значит – спустя лишь три дня, не считая воскресенья. Зёлецкий охотно отодвинул бы заседание и на следующий месяц, но срок его собственных полномочий уже истекал, хочешь, не хочешь, а придется сразу же представить им молодого Бачинского. Судьба решила показать Зёлецкому фигу. Сколько усилий, чтобы устранить других претендентов, и вот – на тебе! Надоумил же черт сопляка самому влезть в эту кашу. В самый неподходящий момент лишить его, Зёлецкого, большей половины акций, которыми он всегда распоряжался единолично! И что прикажете делать? Без этих девятнадцати процентов он ничто, пустое место. И так перевес в его пользу символический, стоит потерять хотя бы один голос, и они его живо съедят. Ждут – не дождутся. Угодить всем подряд невозможно. За годы работы Зёлецкий ухитрился нажить немало врагов. То ли дело этот Бачинский. Пока он для них темная лошадка, каждый будет надеяться на лучший для себя исход. Как раз тот случай, когда можно угодить и нашим, и вашим. Что ж, про себя Зёлецкий готов был признать: у Бачинского есть шансы, а значит, он разумно поступил, согласившись на компромисс. Чем черт не шутит! При таком раскладе во вторник утром Бачинский снова вышел из такси, остановившемся за десять шагов до заводских ворот, и сразу смешался с серой толпой рабочих, идущих на смену. С противоположной стороны к воротам тянулся другой серый поток, а у входа оба потока сливались в один. На девушку, подошедшую с другой стороны, он, естественно, не обратил никакого внимания, и ничего не понял сначала, когда сзади его потянули за рукав. Оглянувшись, он ее тем не менее узнал. Он даже имя вспомнил: Юстина. Юстинка, так они ее называли. Нет, он ее не забыл, хотя выделить среди других женщин в таком же сером платье, с такой же сумочкой, переброшенной через плечо, дело иное. Выдавали ее только глаза. Серые (опять серые!), они смотрели на него в упор, лишая возможности отделаться легким кивком. Никто не посмел бы сказать, что она некрасива, но это мышиное платье... Ей нехватало одного: шарма, к которому Бачинский так привык в обществе светских дам. Зато ее подкупающая непосредственность, граничащая с искренностью, опять не давала ему покоя. – Ты что, меня не узнал? – спросила она, увидев его замешательство. – Ну почему же, узнал. Тебя зовут Юстина. Еще ни одна девушка не вела себя с ним вот так, чтобы с ходу и запросто, и это его шокировало. Может, те девушки, которых он встречал раньше, боялись показаться развязными? Юстина не боялась совершенно, но скорее как человек, которому неизвестно, что такое развязность. – Ты на работу? – спросила она недоверчиво, смерив его с головы до ног. – Скоро мы это узнаем. Сегодня решается моя судьба. Ее взгляд прояснился. – А, так значит, тебя брали на испытательный срок! – догадалась она. – И сегодня, выходит, должны принять на постоянную работу? – Кажется, именно так, – соглашаясь, пробормотал он. – И ради этого ты вырядился?.. Бачинский впервые со смущением взглянул на свой костюм. Она осуждающе покачала головой. – Не стоило надевать галстук, словно ты такой же, как эти господа, что принимают тебя на работу. Они выскочек не любят. – Да? – он призадумался. – Гм... Вполне возможно! И почему никто не сказал мне этого раньше? – Дорогой костюмчик! – продолжала она. – Сколько ты за него выложил? – Думаешь, я знаю, сколько он стоит? – Глупенький! Я же не говорю, что ты его купил. Я спрашиваю, сколько стоит суточный прокат. Бачинскому показалось, будто на этот раз его наконец-то загнали в угол. Он даже вспотел, придумывая ответ. К счастью, в это время ее окликнули. – Извини, я не могу болтать на виду у всех, – заторопилась она. – Ты обязательно должен познакомиться с нашим профсоюзным боссом. Без профсоюза тебе придется туго. Приходи сегодня в семь к «Шинкарю»... Ее окликнули еще раз. – Куда, куда? – не понял он. – Извини, пожалуйста, – бросила она уже на ходу. – Я должна бежать. Спроси у кого-нибудь, тебе любой объяснит. *******Зёлецкий представил Марьяна Бачинского, открывая заседание. Собственно, они уже все знали и теперь с праздным любопытством разглядывали нового члена совета директоров. Одиннадцать учредителей разместились за длинным столом, который был традиционно покрыт отдающей нафталином зеленой скатертью с золотистой бахромой. Скатерть выглядела как новенькая, потому что вынимали ее лишь по особым случаям. Это было то немногое, что еще напоминало о временах процветания. Зёлецкий произнес блестящую речь, которая вошла в историю компании, как целиком высосанная из пальца. Бачинский искренне недоумевал: какие такие заслуги он мог заиметь в течение своей короткой жизни? Но Зёлецкий, не назвав ни одной конкретной причины, почему именно Бачинский должен возглавить предприятие, предложил проголосовать за его кандидатуру. Впрочем, кое с кем он успел договориться. Этот кое-кто задал Бачинскому вопрос, на который тот мог ответить, не сомневаясь в благоприятном исходе. Вопрос был придуман Зёлецким. Неугомонный скандалист Шмельц тоже оправдывал надежды, потихоньку изъявляя симпатии к молодому Бачинскому. Но на этом дело и закончилось. Семидесятилетний старец пан Кнозеф дребезжащим дискантом поинтересовался, приходилось ли ему когда-либо заниматься стекольным производством. О чем было широко известно, так это, что сам он ничего другого делать не умел. Наступила затяжная пауза, во время которой директора начали сопеть и громко скрипеть стульями. Зёлецкий просчитался. Для них все было слишком очевидно. Непонятно, как вообще этот выскочка, едва перешагнув порог завода, отважился что-либо требовать кроме того, что ему положено от рождения, тут они бессильны. Прекрасно подготовленная, хотя и совершенно пустая на самом деле речь Зёлецкого, как выяснилось, не имела для них никакого значения. Они ее прослушали, покивали головами, однако решение приняли еще вчера. Бачинский кашлянул и попросил слова. Они все снова затихли и дружно воззрились на него, только теперь он знал, что за этим стоит не более чем простое любопытство или даже всего лишь вежливость. – Господа, я знаю, тут собрались люди, стоявшие у истоков образования компании. Все, что мы имеем, создано благодаря вам. Что касается меня, я вполне понимаю ваше беспокойство: какие могут быть основания мне доверять? Моих знаний недостаточно, чтобы судить о заводе наравне с вами. И все-таки, вы спрашиваете, что этот дерзкий молодой человек может предложить вам такого, чего до сих пор никто не предложил? Бачинский обратил внимание, что его стали слушать с возросшим интересом. Все вышесказанное к ним отношения не имело, самое большее, что эти господа отдали компании, так это деньги. Тем не менее первый камень был заложен. Это стоило ему двух вещей: во-первых, утешения кучки самовлюбленных идиотов, весь вклад которых измерялся исключительно деньгами, а во-вторых, укрощенной гордости от понимания того, что мог сделать гораздо больше, чем они все, вместе взятые. – Вы хотели знать, – продолжал он, – имею ли я опыт ведения хозяйственных дел. Отвечаю: нет. Техническая практика? Увы! Делопроизводство? Тоже нет. Тогда что же? Я отвечу. Мое преимущество, господа, в одном: в моем возрасте. Он позволяет мне видеть то, чего, возможно, не замечаете вы. Я ведь исхожу не из того, что было на этом месте десять лет назад. Для меня отправной точкой может быть только день сегодняшний. И по отношению к ней вынужден сказать прямо: завод отстал – самое меньшее лет на десять. Да, господа, как это ни прискорбно. Оборудование полностью устарело, ваши угольные печи – вчерашний день, в цехах невозможно работать из-за жары. Как следствие, качество продукции – хуже некуда! Покупатели отворачиваются один за другим. Себестоимость растет, а доходы неумолимо падают... – встретив недоверчивый взгляд старого пана Кнозефа, он поспешно уточнил. – Не сомневайтесь, я успел проанализировать финансовую отчетность за последние три года. Ваши дивиденды не снизились лишь потому, что на восстановление основных фондов не направлялось ни единого гроша!.. И вот что я вам скажу. Завод может давать прибыль в пять раз выше сегодняшней, – перекрывая нарастающий шум, он добавил. – Я не шучу! – Минуточку, господа! – вкрадчиво вмешался тот же пан Кнозеф. – Очевидно, пан Бачинский хочет нам что-то предложить. Бачинский проигнорировал подвох, бросившись вперед, как бык на красную тряпку. – Вот именно! И начать с обновления всего парка оборудования. Нас не устроит мелкая реконструкция. Мы должны отказаться от угля и перейти на газ, по примеру европейских заводов. Скажите, кто сейчас в Европе использует уголь? – Европа! – с сарказмом заметил Шмельц. – Молодой человек, это мы и без вас знаем. И про то, что оборудование давно устарело, и про качество продукции. Но простите за нескромный вопрос: деньги вы сами собираетесь печатать? Потому что если вы на нас расчитываете, то зря, спешу вас разочаровать: наши карманы пусты. Его хором поддержали остальные. Сквозь шум рядом с собой Бачинский расслышал негромкий голос Зёлецкого. – Ах, Марьюш! – добавил тот примирительно. – Думаешь, мы этого не понимаем? Но где взять деньги? Банки отказываются нас субсидировать: провинция! – он демонстративно развел руками. Тем не менее отступать было поздно. Бачинский повысил голос. – Успокойтесь, господа! Предоставьте это мне. Я берусь достать нужную сумму. Он не знал, о чем говорил, призывая к спокойствию. Извлеки он из кармана стаю воробьев, и то эффект оказался бы поскромнее. – Где вы ее возьмете? – закричал с другого конца Шмельц, подтверждая свою репутацию скандалиста, но ответить Бачинскому не пришлось: он увидел, как сосед Шмельца начал что-то быстро нашептывать ему на ухо, после чего Шмельц вдруг сконфузился и начисто забыл о своем вопросе. Бачинский знал, что произошло, хотя и не умел читать по губам: сосед Шмельца, конечно же, назвал имя Ленза Хаммера. Но он не стал их разубеждать. Если имя Ленза Хаммера может оказать ему услугу, пусть окажет. – Я подожду вашего решения за дверью, – бросил он стоя. Затем вышел из-за стола и направился к выходу. *******Бачинский едва не пропустил условленную встречу. При свете настольной лампы он просматривал производственные отчеты, несмотря на ворчание друга. Тот, вытянув ноги, уперевшиеся в шкаф, лениво потягивал коньяк. Почти нетронутая рюмка стояла перед Бачинским на столе, заваленном документацией. – Так ты что же, решил все-таки наладить отношения со своим дедом? – осторожно поинтересовался Терех. Бачинский удивился. – С какой стати? – но головы не поднял и, послюнявив пальцы, перевернул следующую страницу. – А где же еще ты собираешься взять деньги на реконструкцию? Все кругом говорят, что ты произвел фурор. – Они снобы. Имя производит на них большее впечатление, чем набитый деньгами чемодан. – Значит, это неправда? – добивался своего Терех. – Что – неправда? Насчет деда? Дорогой мой Гжесь, ты меня плохо знаешь. Идти на поклон к Хаммеру? – Ни за что! Но деньги я все равно достану. Они просидели в тесном офисе Тереха и не заметили, во всяком случае, Бачинский, как подкралась ночь. Протирая уставшие глаза, он посмотрел в окно, и, ничего не увидев, перевел взгляд на часы. – Боже! Я совсем забыл! Он бросил подшивку к остальным документам. – Что это с тобой? – спросил Терех, подбирая ноги, через которые в противном случае Бачинскому пришлось бы перепрыгнуть. Не ответив, Бачинский подхватил пиджак, наброшенный на спинку стула. – Извини, Гжегож, но я и в самом деле опаздываю! Продолжим завтра! Ты прав, никуда завод не убежит. Терех не настаивал, в конце концов не он ли уговаривал его отложить все дела на утро? – Какая досада! – пожаловался Бачинский, надевая пиджак. – Попробуй в этом квартале поймать такси! Он направился к выходу, но вдруг остановился. – Да, вот еще, кстати! Тебе что-нибудь говорит название «Шинкарь»? – «У Шинкаря»? Еще бы! Это забегаловка, в которой обычно собираются наши рабочие после смены. А зачем она тебе? – Где она находится? При всем своем удивлении тот объяснил вполне доходчиво, как ее найти. – Спасибо, Гжесь! Завтра увидимся! – Не за что! – бросил Терех, а вдогонку заметил. – Пора обзавестись собственной машиной и нанять водителя... пан исполнительный директор! Двух последних слов Бачинский не расслышал, к тому времени за ним уже захлопнулась дверь. Оставшись один, Терех потянулся за бутылкой с коньяком и доверху наполнил рюмку. |