ГлавнаяКнига 1Книга 2 |
МИРОН ВОЛОДИН "БУМАЖНЫЕ ИГРУШКИ"КНИГА ВТОРАЯЧАСТЬ ТРЕТЬЯ (3)Из вороха писем, ежедневно появлявшихся на ее столе, прежде чем они попадут к президенту, секретарша выделила одно, очень короткое. К нему был приложен запечатанный конверт с единственной надписью, сделанной по-русски, но ее-то она сумела прочесть: «Марьяну Бачинскому». В углу письма, тоже написанного по-русски и от руки, стояла пометка, сделанная уже в канцелярии: «Важно. Вручить нераспечатанным». Очевидно, служащий, в обязанность которого входило знакомиться с содержанием корреспонденции, по прочтении сопроводительного письма счел себя не вправе вскрыть вложенный конверт. Секретарша положила его на самый верх, взяла поднос одной рукой и, неслышно ступая по ковровой дорожке, вошла в кабинет. Бачинский был задумчив и только скосил на нее глаза. Но она и этим воспользовалась. – Почта, господин президент. – Спасибо, госпожа Розенблюм, – сказал он. – Оставьте. Я просмотрю. Она осторожно поставила поднос, доверху заполненный корреспонденцией. В поле зрения президента попал белый конверт непривычных размеров. Такие конверты выпускали разве что в бывшем Советском Союзе. Пока секретарша обходила стол, чтобы забрать уже просмотренные документы, Бачинский положил его перед собой. Краем глаза она успела заметить, как читал он первое письмо. Русский был ему не помехой. Реакция на него была, вероятно, такой же, как и у референта, сделавшего пометку: «Важно. Вручить нераспечатанным». За все время службы она его таким ни разу не видела. Секретарша чуть не рассыпала бумаги. Наверное, вздумай она остаться из простого любопытства, он бы этого не заметил. У порога она еще раз оглянулась. Президент держал в руках конверт, как если бы собирался порвать не читая. Впрочем, кажется, передумал, посмотрел на свет и оторвал край. И это ее тоже удивило: ножницы лежали у него под рукой. Но в тот момент, когда он вынул второе письмо, она уже прикрыла за собой дверь. *******Госпожа Розенблюм ошибалась: письмо оказало на президента куда более сильное действие, чем на его референта. Бачинский вздрогнул, едва увидев фамилию, которую он не забудет до конца своих дней. Проценко! Правда, как выяснилось, писал не он сам, а его сын, носивший, естественно, ту же фамилию. Сын уведомлял о смерти отца, но не только. Последней волей покойного было отослать письмо адресату, имя которого стояло на конверте. Отослать после смерти. Первой его реакцией действительно было выбросить письмо не читая, так как, с одной стороны, он решил, будто Проценко собирался всего лишь просить у него прощения, а с другой – ненависть к этому человеку была самым сильным чувством, которое он испытывал последние двадцать лет. Но не выбросил: чтобы самому когда-нибудь не пожалеть о совершенном поступке. Марьян Бачинский заставил себя подумать, что можно простить человека, погубившего его дочь, и вскрыл конверт. «Господин Бачинский! – писал Проценко ровным, красивым почерком, и кто бы сказал, что в предчувствии смерти. – Я пишу Вам, поскольку дни мои сочтены, и я спешу довести до конца последнее дело, которое осталось незавершенным в моей жизни. Оглядываясь назад, мне не в чем себя упрекнуть: я честно выполнял свой долг, как и многие, кого знаю. Рано или поздно правда восторжествует. Потомки еще скажут свое слово, и я уверен, попранное имя товарища Сталина и тысяч верных его сподвижников будет обелено и по справедливости займет достойное место в истории великой Страны Советов…» Бачинский уже начал было раскаиваться, что сразу не выбросил письмо в корзину. Но за первым трудным шагом всякий убеждается, что может сделать и следующий. «Против Вас я тоже ничего не имею, – продолжал Проценко. – Вы сами жертва своего классового происхождения и ложных обвинений, толкнувших Вас в лагерь империализма. Вы честный человек, которого, если бы не прихоти судьбы, я имел бы за счастье назвать своим другом и соратником в борьбе против истинных врагов народа. Но так повернулось, что нас развело по разные стороны баррикад, – что, однако, не мешает мне испытывать по отношению к Вам глубочайшее уважение. Трагедия наша с Вами состоит в том, что Ваш талант мог послужить справедливой борьбе трудящихся, и я с прискорбием думаю о стечении обстоятельств, помешавших этому благому почину. Не думайте, что я когда-либо желал Вам зла. Это было бы огромным заблуждением. Знайте, все, что ни делалось в ущерб Вам, делалось в высших интересах, интересах советского народа. Хотя, признаюсь, куда охотнее я бы отдал собственную жизнь. Поэтому, если мой долг перед Родиной и не позволил мне пощадить вашу дочь, я хочу исправить другую несправедливость по отношению к Вам и вернуть Вам Вашего внука. Теперь, спустя двадцать лет, эта жертва была бы совершенно напрасной. Нет, господин Бачинский! Вы, должно быть, решили, что здесь какая-то неточность, ошибка. Так вот, нет здесь никакой ошибки! Ваш внук действительно жив, хотя и сам я это узнал с большим опозданием…» Текст поплыл у Бачинского перед глазами. Такого с ним не случалось с того самого дня, как его дочь ушла из жизни. Ему пришлось крепко сцепить руки, чтобы унять дрожь. Несколько минут он просидел, ничего перед собой не видя. Несмотря на горячее желание дочитать до конца, он был вынужден сделать перерыв, хотя осталось всего лишь полтора абзаца. «…В то время Вашей дочери удалось меня перехитрить, подменив детей в родильном доме. Фамилия ребенка мне неизвестна. Увы! Но то, что я Вам открыл – сущая правда. К сожалению, мы все не чужды недостатков, и видеть, как Вы торжествуете победу, попрежнему выше моих сил. Вот почему я не смог сообщить Вам это раньше. Зато когда Вы будете читать это письмо, меня уже не будет в живых. Искренне желающий Вам счастья Ваш противник и несостоявшийся друг, Д.И. Проценко» *******Секретарша, напротив, о письме успела забыть, когда прозвучал зуммер переговорного устройства. Она сняла трубку. Закончив читать письмо Проценко, Бачинский выждал какое-то время, прежде чем дал о себе знать. – Госпожа Розенблюм, – попросил он обычным ровным голосом, как всегда, – будьте добры, свяжите меня с каким-нибудь детективным агентством во Львове. Узнайте номер через справочное бюро... И еще, пожалуйста, выясните, каким самолетом можно туда вылететь… Закажите билет. Неважно, какой компании. На ближайший рейс. – А ваш самолет, господин президент? – не удержалась секретарша. – Мой самолет?.. Нет, им я не полечу. И никаких чартерных рейсов!.. Ну разве что вторым пассажиром. И вообще, постарайтесь, чтобы мое имя не фигурировало. Обойдемся без шума, вы меня поняли? – Можете быть спокойны, господин президент! – пообещала госпожа Розенблюм. Бачинский знал хорошо свою секретаршу: она слова зря не скажет. Любое ее обещание значило то, что значило. Те же двадцать лет назад, когда она, будучи молодой и неопытной, только явилась наниматься на работу, его привлекло в ней одно лишь имя Сара. Из множества претенденток он выбрал еврейку, в пику антисемитам Хаммерам. Но, что самое удивительное, с тех пор ни разу не пожалел об этом. – Да, только что звонил ваш племянник. – К черту моих племянников! Если опять позвонит кто-нибудь из них, не соединяйте. Он схватился за сердце. – Госпожа Розенблюм! Но сначала принесите мне ваши сердечные капли! Приняв лекарство, он вернул ей опустевший стакан. – Никто не должен знать, где я нахожусь. Особенно они. Придумайте что-нибудь. Скажите, будто мне надо подлечиться. Моим наследникам это будет все равно, что бальзам на душу. И так плетут интриги, собираясь объявить меня недееспособным. Думают, я не догадаюсь. Секретарша слишком долго проработала на своем месте, чтобы не научиться слушать и держать рот на замке. Президент в ней это высоко ценил. – А вот прессу поинформируйте иначе. Прессе сообщите, что я на отдыхе. Не стоит вносить панику из-за двух отщепенцев. *******Не прошло и часа, как секретарша доложила президенту: – Господин президент! Вы улетаете сегодня после полудня чартерным рейсом. Посадка в Будапеште, а затем во Львове. Это все, что мне удалось сделать. – Благодарю вас, госпожа Розенблюм, – ответил Бачинский. – Это именно то, что нужно! – Я внесла вас в список пассажиров под вымышленным именем, как вы просили. – Что бы я без вас делал, госпожа Розенблюм? – Отель, господин президент? – О нет, спасибо. Вот это уже излишне. В Украине все еще действует строгая паспортная система, а я вовсе не хочу, чтобы пресса обо мне пронюхала. В трубке послышались отдаленные голоса, один из них был ее. – Что такое, госпожа Розенблюм? – Извините, господин президент. К вам пришел Альбин Хаммер. Бачинский поморщился, словно от зубной боли. Как невовремя! Но и не отвяжешься. – Ладно. Пускай войдет. Увидев двоюродного племянника на пороге, он с ходу предупредил: – Альбин, прости, но времени у меня в обрез. Могу уделить не больше пяти минут. – Куда-нибудь торопитесь, дядя? Уезжаете? Бачинский и глазом не моргнул. – Надеюсь немного поправить здоровье. Слишком начал уставать. Альбин просиял. – Вот это очень кстати! Вы себя нисколько не бережете, я давно об этом говорил. Горный климат безусловно пойдет вам на пользу. При упоминании о горном климате Бачинский подавил улыбку: таким образом Альбин надеялся выведать больше. Вместо этого он посмотрел на часы. Альбину следует дать понять, что время пошло. Тот заметил и надулся. – Но тогда выходит, что я не зря пришел. Вы ничего не ответили по поводу нашего с Гердтом проекта. Припоминаю, наблюдательный совет поручил его рассмотрение вам. Это было месяц назад. Бачинский пренебрежительно зашевелился еще на слове «проект». И вот на это он должен тратить свое драгоценное время? – Газотрубный завод?.. – уточнил он резко. – Полная чушь! Потому и не ответил. Местность и так перенасыщена вредными выбросами. Строительство еще одного завода в этой зоне вызовет протест у «зеленых». Я не хочу иметь проблемы из-за экологии. Только безумец решится сегодня на такое. Брось даже и думать об этом! Я с большим удовольствием поговорил бы с тобой о гольф-клубе, но сейчас у меня, к сожалению, мало времени. – Да вы просто не хотите принимать нас всерьез! – разозлился Альбин. – О чем бы ни шла речь, все наши предложения вы сводите к шутке. – Нужно понимать хоть что-нибудь в деле, за которое берешься. А вы оба дилетанты – господа в белых перчатках, которые возомнили о себе невесть что. Страшно не то, что человек глуп, а то, что он считает себя умным. Альбина передернуло. – В таком случае объясните мне, с какой целью вы раздавили украинскую компанию «Западтрансгаз»? На это выброшена куча денег. – Куча? – насмешливо переспросил Бачинский. Альбин замялся. – Ну… по крайней мере эти деньги можно было использовать и более разумно. – Знаешь что, Альбин? По-моему, вам с братом лучше продать свои акции и на вырученные деньги начать собственное дело. Там тебе никто и слова против не скажет. Я охотно выкуплю их у вас. Выйдя от дяди, прямо из лифта Альбин позвонил брату. – С ним бесполезно разговаривать. Вообрази, он предложил нам с тобой продать свои акции! Я чуть со стула не свалился. Ничего, мы ему и это припомним. Скажи Фельсу, пускай поторапливается, если важна для него собственная карьера. Дай ему неделю сроку. По ее истечении состав консилиума должен быть известен. – Хорошо, Альбин. – Вот тут-то и настанет наша очередь. «Нет, – думал Бачинский, сверля глазами закрывшуюся дверь, – я сделаю все, чтобы ты не узнал о его существовании, Альбин. Ни малейшего подозрения на этот счет! Это было бы чересчур опасно для него. Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь. Ты слишком долго ждал своего часа, чтобы теперь в один миг от всего отказаться. Своими силами ни ты, ни Гердт ничего не добились в жизни и не добъетесь, и ты это прекрасно понимаешь. Вашей единственной удачей было бы наследство, но как только вы узнаете, что у меня есть внук… Нет, вы не позволите мне его найти. Ради этого вы пойдете на все». |